[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  СЕНТЯБРЬ 2005 АВ 5765 – 9 (161)

 

МИРЬЯМ, ЛЕВИ И БОЛЬШАЯ ВОЙНА

 

Марк Зайчик

6 дней и лет

М.: Параллели; Дом еврейской книги, 2005. – 216 c.

«Мирьям Абрамовна Эшколь, скорее полная женщина, чем нет, лет около семидесяти, в платье до пола, вышла ко мне в кухню, где я был усажен у обеденного стола по приходе, быстрой неделовой походкой и подняла блестящие, любопытные глаза на мое широкое лицо неместного человека».

Первая фраза книги Зайчика об Эшколе. Мне приходилось слышать, что Зайчик «пишет плохо», в подтверждение ссылаются и на это начало: читать невозможно, спотыкаешься. Я, кстати, цитирую не как в книге, а как в рукописи; редактор не мог смириться, решил хоть немного улучшить: взял в скобки «где я был усажен у обеденного стола по приходе» – так структурней, стало быть, и понятней.

На самом деле, конечно, ухудшил. Непонимание эстетики текста: художественный эффект как раз в этой стилистической вязкости, – не разбежишься, вернуться и неторопливо прочесть еще разок. Узнаваемо сразу, в этом весь Зайчик. Не для любителей хотдогов.

«В этот февральский иерусалимский день даже в полдень было темновато на улице в лучшем столичном районе Рехавия, расположенном на холме напротив парламента».

Февраль неслучаен: в феврале Эшколь умер. Самый темный и сырой месяц в году. В Иерусалиме, конечно. Насыщенный визуальный текст. Чередование общих и крупных планов. Чередование точек зрения: то он ее видит, то она его, то вообще взгляд откуда-то с неба. «Широкое лицо неместного человека» – это не Мирьям Эшколь так видит Зайчика, это Зайчик представляет себе, как видит его Мирьям Эшколь. Парламент – естественное завершение фрагмента – смысловое и визуальное; кухню сразу же, еще в увертюре, соединяет с кнессетом. Правда, увидеть его можно разве что сверху, воспарив над Рехавией, над неширокими непрямыми улицами, зелеными двориками, невысокими домами… Тогда да, действительно, на холме напротив, как на ладони, но это если сверху.

«Хозяйка налила мне и себе чаю, хорошего английского насыщения и запаха, подвинула одно блюдце с лимоном, другое с рассыпающимися маленькими пирожными дивного вкуса и сказала: “Я слушаю вас внимательно”».

В темный февральский день они сидят на кухне в доме в Рехавии, разговаривают. Это такое большое, на всю книгу, чаепитие с крошечными, дивного вкуса пирожными, большой политикой, большой войной, большой любовью и обыкновенной смертью. Конечно, Зайчик использует разные источники, разные точки зрения, конечно, взгляд вдовы поневоле ограничен и уж никак не может считаться главным, но драматургически, эстетически – конечно, главный. Мирьям Эшколь придает цвет и вкус всей книге.

Мирьям была много, много младше Эшколя: подруга дочери, женился овдовев, так и не вышла потом замуж, любила его, продолжала любить годы, десятки лет после его смерти, сердце болело, будто это было вчера.

Многие в России знают Леви Эшколя? Пустой вопрос. Между тем во время Шестидневной войны он был премьер-министром Израиля, принимал стратегические решения, он был исторический человек, этот Эшколь.

Книга Зайчика называется «6 дней и лет». Шесть дней – понятно: шесть дней той прославленной, легендарной войны. Шесть лет – срок тяжкого премьерства Эшколя. После окончания войны не прошло и двух лет, как умер. Сердце не выдержало.

Зайчик выбрал для своей книги невыигрышного, негероического героя. Эшколь – возможно, самый незаметный глава Израиля. Начисто лишенный того блеска, который был у его предшественника Бен-Гуриона и тех, кто наследовал Эшколю на этом высоком посту. И оратор был никакой – это после Бен-Гуриона-то. В литературе, посвященной Шестидневной войне, о нем принято говорить как о человеке слабом, бесцветном, нерешительном.

Все годы своего премьерства Эшколь подвергался резкой критике: внутри страны и на международном поле, слева и справа, со стороны тех, кого считал своими, и, естественно, со стороны политических противников. В последние дни перед войной общее недовольство достигло уровня шквала. Эшколь был стоек, терпелив, не торопился принимать решение. Это многих возмущало: чего он ждет, бомбежек Тель-Авива?! Народ в нем разочаровался, народ хотел вождя. Вождем Эшколь не был. И быть не хотел. Он жил в ситуации тотального давления, испытывал чувство ужасного одиночества. В конце концов всё сделал правильно, прошел по лезвию бритвы – вчера еще было рано, завтра поздно. Страшно рисковал. Знаю, не все со мной согласятся. Зайчик? Он не дает оценки – он повествует. Голда Меир сказала: «Сделал как премьер-министр и министр обороны всё, что нужно, чтобы наши войска могли справиться со своей задачей». И, добавлю я, чтобы обеспечить поддержку США, цена которой была исключительно высока. В отношении других стран не преуспел, но ведь и шансов преуспеть не было. Всё равно пытался. После войны стал, конечно, национальным героем, но это уже потом.

За три дня до смерти Эшколь участвовал в заседании правительства, состоявшемся у него дома, приходил в себя после очередного инфаркта. Потом еще инфаркт. Умер с сознанием хорошо исполненной работы, на руках любящей жены. Принял страну на спаде – оставил на невиданном подъеме. Человек долга, включивший свою жизнь в ясную историческую перспективу, он прожил ее осмысленно. Большая удача.

В книге есть всё это: большое и малое, историческое и бытовое, крошечные пирожные в Рехавии и война, ставшая эпосом и расчисленная в Зайчиковом повествовании по часам.

Да, кстати: Мирьям Эшколь Голду Меир не любила. Думаю, взаимно. Такие вещи всегда взаимны. Впрочем, кому теперь до этого дело?

Михаил Горелик

 

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 E-mail:   lechaim@lechaim.ru