[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2006 ТАМУЗ 5766 – 7 (171)
Аврам Гонтарь
Леонид Кацис
У каждого сколько-нибудь крупного поэта бывает такое стихотворение, которое оказывается для него знаковым. У Аврама Гонтаря таким стихотворением является его замечательный «Попугай». Это стихотворение о птице: поэт хочет поймать ее в Африке, привезти домой и обучить идишу, которого не знает даже внук поэта. Век попугая – 300 лет, он должен будет сохранить язык и донести идиш до некоего будущего лингвиста...
Многое странновато в этом стихотворении. И Африка, которая советскому человеку, равно как и «берег турецкий», – «не нужна». И желтый Нил, где собрался ловить попугая поэт. Очень уж близок этот Нил к невозможному для советского сознания Израилю. Однако стихотворение Гонтаря – отнюдь не фига в кармане. Ведь никакой надежды на то, что его родной язык сохранится в Израиле, поэт не высказывает. Скорее, наоборот. Более того, когда Антисионистский комитет советской общественности, называемый в просторечии антисемитским, снимал пропагандистские фильмы о счастливой жизни евреев в СССР и расцвете идишистской культуры, то в одном из них появился и Гонтарь. На встрече в «Советиш геймланд» с американскими евреями он читал свое стихотворение и говорил: не уверен, дескать, что идиш проживет, как попугай, 300 лет, но язык этот греет душу.
Гонтарь относился к тому поколению советских еврейских поэтов, у которых уже были учителя. Одним из них для Гонтаря являлся Самуил Галкин. Именно на фоне стихов Галкина, да и Гофштейна, совершенно в их образной системе воспринимается стихотворение Гонтаря о звезде, отраженной в колодце, которой можно доверить всё самое дорогое.
А повторяющийся мотив кровавого месяца (обратим внимание: не бога войны Марса!), зарезавшего барашка, – естественно, барашка-облачко, – не может не напомнить песенку о Козочке «Хад Гадья» из Агоды на Пейсах. Песенку, напомним, вполне эсхатологическую. На этом же фоне совершенно иначе выглядит стихотворение о том, что когда на небесах что-то происходит, то к поэту приходят стихи, и он раскрывает дверь всем, кто хочет войти…
Как мы знаем, во время проведения сейдера действует закон: каждый нуждающийся в сейдере – пусть войдет. Однако именно тогда, когда мы открываем дверь на улицу, а на столе стоит стакан пророка Элияу, мы ожидаем событий, предшествующих приходу Мошиаха.
Что касается стихотворения о том, как мать поэта стирает белую рубаху, а она вдруг белым платом улетает в небесные дали, дали мироздания, – то оно не может не напомнить о Шхине.
И еще одно наблюдение. Гонтарь видеть не мог на белом снегу картавого ворона, питающегося кровью. Этот образ, как ни странно, в прямо противоположном смысле использовал русский поэт-еврей Иосиф Бродский. В поэме «Пятая годовщина», говоря о том, что вспомнили поэта-эмигранта лишь вазы в Эрмитаже, Бродский видит себя черным вороном на снегу, каркающим картавым голосом патриота.
Этим непредусмотренным поэтами контрапунктом мы и закончим рассказ об Авраме Гонтаре.
ПЕРВАЯ ЗВЕЗДОЧКА
Я ушибался сотни раз о камни,
Сквозь сто огней вела меня судьба,
Но до сих пор всё так же дорога мне
У Гнилопятки дикая тропа.
Заплакал я,
Споткнувшись там когда-то,
И тихий плач мой
Там дрожит поднесь.
Плешивый камень – темный
и щербатый –
Всё видел...
(И у камня зренье есть!)
Я пил из всех источников...
И всё же
Колодец старый наш меня влечет.
И мать моя к нему тянулась тоже:
В нем горечь черпала она и мед.
В колодец
Заглянул я
Как-то ночью,
Плыла там звездочка судьбы моей.
...Она мне светит
И сейчас воочью
И озаряет путь
С тех первых дней.
Перевод Юлии Нейман
ПОПУГАЙ
В Африку,
в Африку,
в Африку лечу!
Куплю я попугая, на «идиш» обучу!
А там пускай летит он,
куда достанет сил:
Захочет – так на Конго, а то –
на желтый Нил.
И пусть живет положенных ему
три сотни лет...
Ты испугался, внучек:
«Совсем рехнулся дед!»
Об этих опасеньях я догадался сам,
Мои мальчик, по смышленым,
живым твоим глазам,
Хотя еще ни слова ты вслух не произнес...
(А взрослые – те скажут научнее:
«склероз».)
Ты слов таких не знаешь, мой
простодушный внук,
Ведь ты не изучаешь пока еще наук!
И все ж пойми, мой милый: недолго
мы живем...
Забудут твои внуки о дедушке твоем,
Но будет жить на свете ученый попугай
И удивлять речами чужой, далекий край.
Немного полиняет на третьей сотне лет...
И тут его поймает седой языковед...
Все тонкости лингвистики оп постигать
привык,
И он изучит «идиш» – мой родной язык.
...В Африку,
в Африку полечу стрелой,
Куплю я попугая... Уж не спорь со мной!
Перевод Юлии Нейман
***
Клубится легкий дым
Над застекленной лужей,
И воздух стал хмельным,
И остро пахнет стужей.
Капелью на крыльцо
Сосулька брызжет с крыши,
Подставив ей лицо,
Смеюсь –
тайком,
чуть слышно.
Перевод Н. Горской
НАСТРОЕНИЕ
Устал, едва дышу.
Дожди – мое несчастье!
Зачем же я пишу?
Нельзя писать в ненастье.
Дождаться, чтоб утих
Вот этот нудный
дождик?
Но если начат стих –
Он ждать уже не может.
В строку спешат слова,
На место рифма
встала,
Пылает голова,
И сна как не бывало.
Растрепана, грустна,
К забору жмется липа,
Ей тоже не до сна –
Я слышу стоны,
всхлипы.
Клубится в небе тьма.
И тучи – серой шалью.
Сады, дворы, дома
Окутаны печалью.
А рядом за стеной
Раскашлялась старуха,
Водопровод больной
Ворчит на кухне глухо.
Я выбился из сил,
Свинцовым стало тело,
Мне белый свет не мил,
Мне всё осточертело!
Кидаюсь, как в бреду,
На смятые подушки.
Я криком изойду,
Погибну от удушья!
Забылся тяжким сном...
Но что-то вдруг сверкнуло,
И солнечным пятном
Окошко полыхнуло.
И я глаза протер,
И выскочил наружу...
На всех цветах –
убор
Мерцающий, жемчужный.
И липа молода,
Блестит листвою желтой,
И снежная звезда
Висит на взбитой челке.
Последний помидор
Разлил вокруг сиянье,
А детвора во двор
Вытаскивает сани.
***
Не знаю я,
Когда вдруг зазвучит
Та песня, что всегда
Желанна и нежданна.
Богини легкий шаг
Заслышу я в ночи –
Склонюсь пред ней
И на колени встану.
Деревьев сон
И веток ворожбу,
Морских глубин
Загадки
и секреты,
И злых ветров
Гремящую трубу
Поэту в дар
Несет колдунья эта.
Не знаю я,
Когда уйдет она...
Но верю –
Песня не обманет,
Когда мои глаза
Усталость затуманит,
Когда седин коснутся
пальцы сна,
Вдруг встрепенусь
И, затаив дыханье,
К перу тянусь,
И – чудо! –
вновь звучит она.
Перевод Н. Горской
***
А он – ниоткуда,
Явился, как чудо,
От древних пенатов
Дошел еле внятно.
Язык мой певучий,
И грубый и крепкий,
От бабок дремучих,
От дедов, от предков.
Из отчего дома –
Слеза и веселье,
Напевы – из дремы
Моей колыбели.
Повадки, деянья,
Упорство, страданья
И радуга красок –
То солнечно-ясных,
То темных и скромных,
То светлых, то серых –
Исходят из сердца,
Исходят из сердца.
Пришел ниоткуда,
Явился, как чудо,
Людьми обмолочен,
Веками отточен...
Перевод Н. Горской
ЖЕЛАННЫЕ ГОСТИ
Случилось что-то в вышине,
Случилось что-то в поднебесье:
Недаром сызнова ко мне
Явились в гости песни.
Ведь песни не приходят зря, –
Идут, когда душа открыта,
Когда в крови горит заря
И сердце ранами изрыто.
А то – идут, когда зрачки
Открыты, словно летом двери.
А то – когда ты от тоски
Дрожишь и гложет боль потери.
Я дом для всех открыл, как мог,
Распахнутость – его примета.
Ступите, гости,
на порог –
Моя ведь песня недопета.
Перевод Льва Озерова
КОГДА ГУЛЯЕТ ВЬЮГА
Под вьюжный стон,
В пожаре белом
Весь мир взбешен,
Коварен, смел он.
О гребень туч
Меж перелесиц
Острит свой луч
Кровавый месяц.
Он весь дрожит,
Он зол без меры...
И вот – убит
Ягненок серый...
А вьюга – в пляс,
А звезды – иглы,
Пурга, мечась,
В дома проникла.
Нет ей препон,
И людям туго...
Весь мир взбешен...
Гуляет вьюга.
Перевод Юлии Нейман
САМ Я ВИДЕЛ
Плавал в тучах месяц тонкий
И зарезал там ягненка.
Сам я видел:
ярким блеском
Вспыхнул нож во тьме небесной,
А потом пропал
мгновенно
За волною белопенной,
Чтоб следы навеки смыло
И никто не знал, что было...
Знает он, злодей двурогий,
Что всё видел я с порога,
Но мигает мне лукаво:
Не поверят люди,
право!
Перевод Н. Горской
ГЛАЗИЩА ЗВЕЗД
Глазища звезд
в ночи бездонной...
Кто запретит
глазам неугомонным
Прочесть те мысли, что потоком
Текут в молчании глубоком?
Всё зримо им – бессонным.
Я верю им,
У них свои законы:
Они хранят
все наши тайны неуклонно,
Они молчат,
сияя просветленно...
Всё видно им,
всё ясно им, бессонным.
И если звезды
что-то скажут всё же,
То лишь одной, что всех дороже,
Она на прочих не похожа –
Любую тайну ей доверить можно.
Перевод Н. Горской
ПЯТНО ЧЕРНЕЕТ
Без гнева ворона в снегу
На поле видеть не могу.
Как выразить яснее?
Снег отдает голубизной,
На нем морщинки ни одной.
И вдруг
Пятно чернеет!
Вот эта точка в белизне
Выклевывает сердце мне.
Картавый голос слышу я:
«Три века длится жизнь моя,
Я пью чужое горе всласть, –
Мне надо, чтобы кровь лилась!»
Без гнева ворона в снегу
На поле видеть не могу.
Перевод автора
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru