[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2007 АДАР 5767 – 3 (179)
ПлохаЯ карма
Этгар Керет
«Пятнадцать шекелей в месяц
могут обеспечить вашей дочери сто тысяч в случае, если вы, не дай Б-г, умрете.
Вы понимаете, что такое сто тысяч
для сироты? Это – разница
между дипломированным специалистом
и регистраторшей в приемной
у стоматолога».
С тех пор как у Ошри случился несчастный случай, полисы начали продаваться с сумасшедшей скоростью. Непонятно, было ли это, потому что он слегка хромал, либо его парализованная правая рука настолько впечатляла встречавшихся с ним людей, что они с готовностью покупали «страховку». Причем на все случаи: «страхование жизни», «потеря трудоспособности», полная медицинская «страховка»… Абсолютно все!
Поначалу Ошри все еще пускал в ход свои прежние истории. Например, о йемените, которого в день его страхования сбил развозивший мороженое фургон, когда тот шел забирать дочку из детского садика; и еще о человеке из Кфар-Шмарьяу, что раскатисто рассмеялся над предложением Ошри приобрести медицинскую «страховку», а потом, спустя месяц, сам же и позвонил и, рыдая, рассказал, что у него обнаружили рак поджелудочной железы. Однако очень скоро Ошри сообразил, что его собственная история гораздо эффективнее воздействует на людей.
Он, страховой агент Ошри Сиван, однажды сидел на деловой встрече с потенциальным клиентом в летнем кафе около парка «Ган а-ир», когда вдруг решивший покончить с жизнью молодой человек выбрасывается с 11-го этажа и… бум!.. падает прямо на Ошри. Самоубийца погибает, а он, Ошри, только что закончивший рассказывать своему сомневающемуся клиенту о йемените и фургоне с мороженым, теряет сознание. Он не очнулся ни тогда, когда ему брызгали на лицо водой, ни в машине «скорой помощи», ни в приемном покое, ни даже в отделении реанимации. Он пребывает в коме, а врачи избегают всяческих прогнозов. Жена и дочка, постоянно сидя возле его кровати, плачут. Так проходит шесть недель, и… случается чудо! Ошри выходит из комы: как ни в чем не бывало он открыл глаза и… встал. Однако вскоре на смену радости приходит горькая правда. Наш Ошри, по сути, лишь на словах, как говорится, был молодцом, а на деле оказался простофилей. Именно по причине отсутствия у него какой бы то ни было страховки он вынужден был продать квартиру и перебраться на «съемную», потому как не мог выплачивать банковский заем.
«Взгляните на меня, – заканчивал Ошри свою грустную историю, пытаясь при этом безуспешно шевелить правой рукой, – взгляните на меня: я сижу в этом кафе и лезу из кожи вон, чтобы продать вам полис. А ведь если бы я откладывал всего 30 шекелей в месяц, сущую чепуху – от силы стоимость билета в кино на дневной сеанс и даже без попкорна, то теперь мог полеживать в кровати, как король, с двумястами тысячами на банковском счете. Ну, я сглупил, но вы-то?! Учитесь на моих ошибках, Моти. Подпишитесь здесь, и все, ведь никто не знает, что может свалиться на вас с неба через пять минут».
И этот Моти, или Игаль, или Мики, или Цадок, сидевший напротив, лишь мгновение смотрел на него, а затем, взяв ручку, которую Ошри протягивал ему своей здоровой рукой, ставил подпись. Это делали все до одного! На прощание, как правило, Ошри только кивал, потому что парализованную руку для пожатия не протянешь, а на выходе обычно бросал клиенту, что тот поступил правильно.
Таким образом, без особых усилий со стороны самого Ошри его опустевший банковский счет стал быстро «поправляться», и через три месяца они с женой уже смогли купить новую квартиру под гораздо меньший кредит, чем брали до несчастного случая. Да и рука после пройденного курса физиотерапии понемногу стала функционировать, хотя на встречах с клиентами Ошри, как и прежде, продолжал притворяться, что не может даже шевельнуть ею.
Голубой, желтый и белый цвета… Приятный сладковатый вкус во рту. Есть что-то выше меня. Что-то хорошее, к чему я стремлюсь, стремлюсь…
Ему по-прежнему это снилось по ночам: нет, не сам несчастный случай, а кома. Странно, но даже несмотря на то, что с тех пор прошло много времени, Ошри во всех деталях мог припомнить все свои ощущения в течение тех шести недель. Он помнил цвета, вкус, освежающее прикосновение холодного воздуха к лицу; он помнил это состояние беспамятства, когда существовал без имени, без прошлого, но только сиюминутно, в данный конкретный момент. Целых шесть недель в настоящем, когда единственным чувством было то, что это настоящее является своего рода росточком будущего – беспричинная радость, сопровождавшая его странное существование. Шесть недель он не знал, ни как его зовут, ни того, что у него есть жена и дочь. Он не знал о несчастном случае и о том, что сейчас он борется за свою жизнь в больнице. Он не знал ничего, но он знал, что жив. И этот простой факт наполнял его необычайной радостью. И вообще, в жизни он не испытывал ничего сильнее этого состояния думать и чувствовать внутри окружающей пустоты. Все посторонние шумы будто исчезли, и единственный оставшийся звук был настоящим, чистым и прекрасным до слез.
Об этом он не говорил ни с женой, ни с кем другим. Совсем необязательно получать такое удовольствие от близкой смерти. Необязательно наслаждаться своей комой, в то время как жена и дочка выплакали все глаза у твоей больничной койки. Поэтому, когда врачи выясняли, помнит ли он что-нибудь «оттуда», Ошри ответил: нет, он ничего не помнит. И после того как он очнулся, жена спросила, слышал ли он, находясь в коме, как она и Митель – их дочь – разговаривали с ним, и Ошри сказал, что, несмотря на то, что он этого не помнит, знает: именно это на подсознательном уровне вселяло в него и силы, и желание выжить. Однако, хотя он и сказал так, это не было правдой, потому что, пребывая в коме, он действительно иногда слышал голоса извне, немного странные: отчетливые и вместе с тем неразборчивые, напоминающие звуки, доносящиеся из-под воды. И тогда ему это очень не нравилось: в голосах слышалась угроза – свидетельство того, что за красочным и приятным настоящим, в котором он обретался, есть что-то еще.
Чтобы вам не знать бед!
На церемонию поминания того молодого человека, который упал на него, Ошри не мог прийти – ни на семь дней, ни на тридцать. В то время он еще находился в коме. Но на годовщину со дня гибели самоубийцы он пришел, с цветами. На кладбище были только родители, сестра и еще один толстяк – школьный приятель погибшего, показавшийся Ошри голубым. Никто Ошри не знал. Мать самоубийцы решила, что он – начальник ее сына, так как того также звали Ошри. Сестра и толстяк подумали, что он – какой-то знакомый родителей. Однако после традиционного возложения на могилу камешков Ошри объяснил, что он именно ТОТ, на кого упал Нати (так звали молодого человека, выбросившегося из окна). Услышав это, мать принялась извиняться, выражать сожаление и горько заплакала. Муж пытался ее успокоить, одновременно бросая на Ошри подозрительные взгляды. После пяти минут непрерывных рыданий жены отец Нати в корректной форме сказал, что сожалеет о случившемся и что уверен, будь Нати жив, он тоже сожалел бы, но сейчас будет лучше, если Ошри уйдет.
Ошри поспешил согласиться и тут же прибавил, что он уже почти в порядке и что, в конце концов, это все не так уж и страшно в сравнении с тем, что пришлось пережить им. Отец Нати не дал ему договорить и резко сказал: «Вы хотите подать на нас в суд? Если – да, то вы напрасно теряете время: нам с Зивой даже нечем прикрыть срам, вы слышите? Не-чем!» Эти слова вызвали у матери Нати новый приступ истерики, и Ошри, пробормотав, что он ни к кому не имеет претензий, быстро удалился.
На выходе с кладбища, когда Ошри положил картонную ермолку обратно в деревянный ящик, его догнала сестра Нати и извинилась за отца. Точнее, не извинилась, а только сказала, что тот – очень неумный человек и что Нати его ненавидел. Выяснилось: этот мужчина всегда был уверен в том, что все кругом только и хотят его «надуть». В конце концов, так и произошло: его компаньон сбежал со всеми деньгами. «Если бы сейчас Нати узнал об этом, он бы обрадовался», – сказала сестра и представилась. Ее звали Мааян.
По уже укоренившейся привычке Ошри не отреагировал на протянутую руку. Он так привык притворяться калекой на встречах с клиентами, что порой забывал пользоваться своей правой рукой, даже будучи один дома. Увидев это, Мааян вместо рукопожатия самым непринужденным образом слегка дотронулась до его плеча, что немного смутило их обоих.
– Как странно, что вы сюда пришли, – первой нарушила она неловкое молчание. – Какое вам дело до Нати? Вы же не были знакомы.
– Жаль, – смутился Ошри, – судя по тому, что о нем говорили, ваш брат был интересным человеком.
Он хотел сказать ей, что нет ничего странного в том, что он пришел. Что между ним и ее братом кое-что осталось неразрешенным. В тот день в кафе было так много людей, но Нати упал ведь именно на него, Ошри, и сегодня он пришел, чтобы попытаться понять почему. Однако он тут же сообразил, что его признание будет звучать по-идиотски, и вместо этого спросил, почему Нати, такой молодой, покончил с собой. Мааян сухо пожала плечами, словно, как показалось Ошри, он был не первым, кто задавал ей этот вопрос, впрочем… и другим она не знала, что ответить.
На прощание Ошри, протягивая девушке свою визитную карточку, сказал, что всегда готов ей помочь и что она может звонить ему. Мааян улыбнулась и ответила, что она – человек, который со всем прекрасно справляется самостоятельно. Взглянув же на визитку, однако, удивилась и спросила: «Вы – страховой агент? Как странно… Нати терпеть не мог “страховки”. Он всегда говорил, что “страховки” – это плохая карма, что страхование является противоположностью веры в то, что все будет хорошо». Словно защищаясь, Ошри пытался ей сказать, что многие молодые люди думают так, но когда появляются дети – это совсем другое дело, и что, несмотря на желание человека верить в хорошее, лишняя предосторожность ему никогда не помешает. «В любом случае, если вам что-нибудь понадобится, – прощаясь, сказал он, – звоните. Я обещаю, что не буду даже пытаться продать вам “страховку”». Мааян, улыбнувшись, кивнула. Оба знали, что она не позвонит.
Когда Ошри возвращался с кладбища, по телефону его разыскала жена. Она хотела, чтобы он вместо нее забрал дочку из кружка. Он согласился, но на ее вопрос, где он находится, соврал, сказав, что он в Рамат а-Шароне на встрече с клиентом. Он не мог себе объяснить, почему сказал неправду. Конечно, не из-за того прикосновения Мааян, которое он все еще ощущал на плече, и не потому, что без причины поехал на кладбище. Если уж на то пошло, то это было, скорее, из-за его опасения, что жена поймет, до какой степени он обязан этому парню Нати, который, похоже, был умным, успешным и любимым близкими не меньше, чем он, Ошри, и который все-таки решил «поставить точку» и выброситься из окна.
Он забрал Митель из кружка. По дороге домой девочка с гордостью показала ему разноцветную модель самолета, которую смастерила сама. Ошри громко и неподдельно выразил восхищение и спросил, когда она собирается запустить свой самолет в небо.
– Никогда, – Митель укоризненно посмотрела на отца. – Это только модель.
Столь неожиданный ответ заставил Ошри растеряться, и он лишь кивнул, сказав, что она умная девочка.
Золотые сны
После несчастного случая с Ошри близость между супругами Сиван случалась все реже. Они никогда не говорили об этом, но он чувствовал, что жену это устраивает. Как будто после всего, что случилось, она была так рада его возвращению, что у нее и в мыслях не было настаивать на чем-либо еще. Когда же, наконец, им доводилось быть вместе, это было приятно. Не менее приятно, чем раньше. Однако теперь перед ним открылась другая жизненная перспектива, связанная с тем миром, попасть в который можно с помощью кого-нибудь, кто бы свалился с последнего этажа. Перспектива, которая в какой-то степени отодвигала на второй план все: не только секс, но и его любовь к жене, любовь к дочке, абсолютно все.
Бодрствуя, он не мог точно вспомнить свои ощущения в мире комы, а попытка описать их другим, видимо, не была удачной. Он попробовал сделать это всего лишь раз, когда разговаривал с одной слепой женщиной о страховании жизни. Непонятно, почему он решил, что именно ОНА должна его понять, но после трех сказанных предложений он сообразил, что ее ЭТО только пугает, и остановился.
А вот во сне он «туда» возвращался. С тех пор, как он побывал на могиле Нати, сны о коме стали сниться чаще. Порой даже по несколько раз за ночь. Постепенно он понял, что они властны над ним до такой степени, что вечерами, еще задолго до того, как идти спать, его охватывала нетерпеливая дрожь человека, который летит на самолете домой после долгих лет разлуки.
Доходило до смешного: от избытка чувств он, бывало, не мог заснуть. Он лежал, словно заледеневший, рядом со спящей женой, всячески пытаясь успокоиться, чтобы уснуть. Он даже ласкал сам себя. Занимаясь этим, он каждый раз вспоминал Мааян и то, как она дотронулась до его плеча. Нет, не потому, что она была красива. А она действительно была красива, хотя ее красота и была мимолетна – красота молодости, красота с непродолжительным сроком действия, очень непродолжительным. Ведь много лет назад, когда он познакомился с женой, она тоже была красива. Однако не по этой причине он думал о Мааян, а потому, что она была связана с человеком, который помог ему попасть в мир красок и тишины; и когда в такие моменты Ошри представлял себе Мааян, он, в сущности, представлял себе «тот» мир, принявший благодаря ей образ женщины.
…Тем временем страховые полисы расходились молниеносно. Сам того не желая, Ошри продолжал совершенствоваться в этом. Теперь на встречах с клиентами он вдруг ни с того ни с сего начинал плакать. И это была не уловка, а настоящие беспричинные слезы. Они сокращали общение с клиентами: Ошри плакал, извинялся, и те тут же подписывали договор, говоря, что «все в порядке». Из-за этих слез он чувствовал себя мошенником, хотя они были самые что ни на есть настоящие. В силу этого он мог работать меньше и позволять себе вставать позже, а по выходным спал по 16–20 часов. В какой-то момент жена даже попросила, чтобы Ошри показался доктору. И он пошел, потому как очень не хотел, чтобы жена что-нибудь заподозрила. Рассказывая врачу о том, сколько часов он спит, Ошри старался выглядеть недовольным. Обследование ничего не показало, а врач порекомендовал ему больше заниматься спортом и обратить внимание на рацион. Ошри пообещал. Однако жене он представил иную, свою собственную версию медицинского заключения, согласно которой его продолжительный сон являлся частью процесса выздоровления.
«На шоссе Геха* затруднено движение»
В один из выходных, когда они все вместе возвращались из кибуца от родителей жены, то проезжали мимо машины «скорой помощи» и двух «в лепешку» разбитых автомобилей. Машины впереди замедляли ход: водители хотели рассмотреть аварию. Жена Ошри заметила, что это отвратительно и что люди так ведут себя только в Израиле. Дочка, до сих пор спавшая на заднем сиденье, проснулась от визга сирен и прильнула к стеклу, разглядывая окровавленного, находящегося без сознания человека, которого укладывали на носилки. Она спросила родителей, куда его увозят, и Ошри ответил, что его отправляют в хорошее место – туда, где цвета, вкусы и запахи, какие и вообразить-то даже невозможно.
Он стал рассказывать Митель об этом месте, о том, как тело там не имеет веса, и, поскольку у человека там нет желаний, все сбывается. Что там нет страхов и даже боли: она не причиняет страданий, а просто является одним из ощущений, которому ты обязан тем, что чувствуешь его. Ошри все говорил и говорил, пока не встретился с гневным взглядом жены. По радио сообщили о затруднении движения на шоссе Геха. Когда он снова посмотрел в зеркало заднего вида, то увидел, как Митель с улыбкой машет рукой на прощание человеку на носилках.
Перевод с иврита
Александра Крюкова
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru