[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮНЬ 2008 СИВАН 5768 – 6(194)
«Занесло менЯ на эту планету»
Михаил Не-Коган
В Музее актуального искусства «Art4.RU» прошла выставка художника Бориса Турецкого (1928–1997).
Борис Турецкий.
Если бы речь шла о государственном музее, с заранее утвержденными выставочными планами, можно было бы говорить о своеобразии и дальновидности экспозиционной политики. Но поскольку речь идет о музее частном, в основе которого – коллекция его владельца Игоря Маркина, то приходится лишь вновь удивиться: этот галерист, появившийся несколько лет назад практически ниоткуда, знает свое дело. Каждый год он организует выставки, которые становятся событиями. И выставка Бориса Турецкого – не исключение.
Еще не забылась выставка Дмитрия Лиона, прошедшая в тех же стенах (о ней писал наш журнал). Тогда, движимые малейшим движением воздуха, парили в галерейном пространстве столь же воздушные Лионовы «почеркушки». Теперь то же пространство набухло монохромной черно-белой графикой, совсем небольшой по размеру, открывшей, однако, «первозданное таинство отделения света от тьмы, земли от неба» (Евгений Барабанов).
Этапы творчества Бориса Турецкого действительно чем-то напоминают ступени творения и распада мира. Исследователи уже поделили его работы на определенные этапы, отметив, что фигуративные ритмично чередовались с нефигуративными. Начинал Турецкий в Московском городском художественном училище, естественно, фигуративными натюрмортами и эскизами, которые поражали его сверстников своей зрелостью. Затем последовал первый абстрактный период, в котором черно-белая графика соседствует с цветной живописью. «Я впервые почувствовал, что художник – это не просто какая-то мазня, а что это профессия. Что расположение каких-то пятен, поиски пропорций могут создавать сильное впечатление», – вспоминал художник Михаил Рогинский, увидевший работы Турецкого в начале 1960-х.
Но вот мир создан. Не таким он вышел, каким задумал его создатель. И несовершенство мира стало главной темой работ Бориса Турецкого, созданных в фигуративный период 1960-х. Это преимущественно огромные, до двух метров, гротесковые гуаши. По словам современника Турецкого художника Юрия Злотникова, «его люди в трамваях, метро, продавщицы – люди-монстры, готовые наступить на болезненно чувствительную душу не думая». Искусствоведы неоднократно отмечали сложную связь этих работ с фресками Диего Риверы. Позже, в годы перестройки, именно эти гуаши принесли Турецкому известность соцартиста. Фактически ими только он более или менее и стал известен широкой публике, хотя, например, М. Рогинский назвал эти работы «дурдомом».
Затем начался распад несовершенного мира – его регрессия от уродливой фигуративности к абстракции. Серия «Застолья», куда в итоге вошло около 1000 листов, делилась на циклы, в каждом из которых происходило разложение первичного сюжета сначала на составные части, затем на фрагменты и, наконец, на геометрические фигуры. Это стало началом второго абстрактного периода, который был хорошо представлен на выставке в «Art4.RU». Множество небольших листов, выполненных простой шариковой ручкой, фиксируют спутанность сознания, по сути, изображают внутренний мир тех самых гротесковых гуашевых уродцев. Турецкий словно реализует психиатрические метафоры. Следующий цикл этого периода представляет собой закрашенные гуашью листы бумаги. По словам искусствоведа Марины Бессоновой, «Турецкий наносил однотонные слои туши или гуаши таким образом, что они создавали на листе “рельефную” поверхность». Потом «лист подвергается всевозможным физическим воздействиям – стиранию, проколам. Так образуются прозрачные, подчас рваные зоны», которые отсылают к «разорванному сознанию».
Но вот фигуративный мир разрушен, уродливые тела распались. Что от них остается? Только вещи. И в начале 1970-х Турецкий начинает работать с объектами. Он создает ассамбляжи из таких вещей, как обувь, консервные банки, перчатки, столовые приборы. Особо его привлекали детали женского туалета, из них он строил неожиданные «портреты». Скажем, композиция «Обнаженная» отсылает зрителя к скрытому образу, заявленному в названии. И Турецкого тут же приписали к поп-арту, который расцвел на Западе десятилетием раньше, хотя в действительности сходство было чисто внешним.
В «Автобиографии от третьего лица», написанной художником в качестве аннотации к персональной выставке в Выставочном зале Института атомной энергии имени И.В. Курчатова в 1988 году, об этих работах говорится: «…Борис Турецкий ощущает в жизни человека, прежде всего, ее отрицательную сторону. В его вещах возвеличивается грусть, тяжесть, можно сказать, возвеличивается угнетенность. Это монументальное выражение узости, ограниченности, придавленности». Но в последнее десятилетие жизни художник создает бумажные рельефы и объекты, в которых «материя отступает, черная немота жестко замкнутого листа разрывается на сотни бумажных обрывков» (Лариса Кашук). Томящийся дух находит освобождение.
Что же за человек был Борис Турецкий? Если судить по его творчеству – необыкновенный. Таким его и воспринимали. А ведь статус у него был скромный, хотя и позволявший делать много доброго: Борис долго преподавал в Заочном народном университете искусств (ЗНУИ). «Помню его слегка сутулую фигуру, когда он появлялся в подвале изофакультета в Потаповском переулке, везя за собой неизменную сумку на колесиках, куда он складывал работы учащихся, присланные со всех концов страны, – вспоминает художник Андрей Гросицкий. – Борис очень внимательно относился к своей работе педагога, скрупулезно и строго индивидуально подходя к каждому учащемуся».
По воспоминаниям Кати Компанеец, работавшей в ЗНУИ, впервые она услышала о Турецком от Михаила Рогинского. «По тому, как М. А. описывал работы Бориса Турецкого, я представляла его вроде Ивана Поддубного, с развитой мускулатурой на мощных руках. Он оказался нежным и хрупким человеком, с лицом мальчика из Варшавского гетто. Желтоватое яичко овала и грустные черные глаза… М. А. говорил мне, что Борис принимает кучу лекарств и травит себя этим. Что это были за лекарства, я не знаю. Были ли это психотропные средства, или он лечился неизвестно от чего, потому что был ипохондриком, или действительно чем-то болел. Был он всегда бледно-желтый и между фразами делал большие перерывы, в чем был шарм. Редко расставленные слова делали его речь вдумчивой и серьезной. Однажды мы говорили с ним, как всегда с длинными перерывами. Вообще-то я говорю быстро и отвечаю обычно, не дослушав конца фразы, но с Борисом впадала в сомнамбулическое состояние.
– Разговариваем как в скафандрах, – сказал он».
У Бориса Турецкого было четкое представление об иерархии вечного и временного: первое он никогда бы не променял на второе. Он с большим юмором рассказывал о том, как один его высокопоставленный родственник пытался наставить его на путь истинный, подобрать выгодный заказ.
«Дядя Борис, – говорю я, – мне всю жизнь не везет. Я всегда ищу большую, значительную тему, но слишком долго работаю над ней. Когда-то я задумал портрет Сталина. Он должен был стоять на трибуне спокойно и твердо, заложив руку за борт кителя. Черные, чуть с проседью, усы. В общем, это должна была быть сильная вещь. Но, пока я все это задумывал, тема стала неактуальной.
Потом я взял еще одну очень значительную тему. Я решил изобразить Никиту Сергеевича Хрущева. Он стоит на фоне золотого моря пшеницы. По голубому небу плывут белые облака. Все залито солнечным светом, который освещает фигуру Никиты Сергеевича и безбрежное море полей. Но, пока я обдумывал эту тему, она тоже стала неактуальной.
Сейчас я задумал портрет Владимира Ильича Ленина. Но с моей медлительностью я прямо не знаю, что делать. Что вы мне посоветуете, дядя Борис?»
В то время когда успех действительно измерялся выгодными заказами и числом выставок, Борис Турецкий думал о другом: «Ведь мы работаем для музеев» – запомнил его фразу искусствовед Алексей Каменский. А на самом деле он мыслил еще более масштабно, остро переживая абсурд и случайность земной жизни:
«Занесло меня на эту планету. Странный человек отец… и другие… Как я попал на эту местность, в эту квартиру. Мама, жена, еще какая-то баба. Куча знакомцев. Дела какие-то. Откуда это все взялось. Кто они, и те, кто был, и те, кто еще появляется».
Парикмахерская. Фрагмент. 1972 год.
Фигуративная композиция. 1960-е годы.
Летчики. 1968 год.
Застолье. Конец 1960-х – начало 1970-х годов.
Композиция-ассамбляж с консервными банками. 1974–1975 годы.
Абстрактная композиция. 1980-е годы.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.