[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2008 ТАМУЗ 5768 – 7(195)
АЛЕКСАНДР РАПОПОРТ
Родился в 1960 году в Одессе, живу в Москве. Долгое время работал в строительстве, с 2005 года – журналист. Автор сборников стихотворений «Образ жизни» (2001), «Имя и Число» (2004) и ряда поэтических публикаций в российских и зарубежных журналах. В «Лехаиме» стихи публиковались в №1 и №11 за 2004 год и доступны на сайте www. lechaim. ru.
* * *
Ежедневно прилетает,
чиркнет когтем о карниз,
щебет слабенький вплетает
в замороченную жизнь,
эта птичка-невеличка
клонит голову хитро,
и знакома, и привычна,
точно свастика в метро.
Слово о Вороне
Разговаривая прозой,
был я здравый и тверезый.
Отключив компьютер в полночь,
помню, вышел на балкон,
на балкон я только вышел –
– а живу под самой крышей –
звук отчетливый услышал
с этим ритмом в унисон,
телеграфный, неурочный,
словно правом наделен
полуночный почтальон.
В черной форме порученец,
пунктуальный, точно немец,
гробовщик из фирмы «Либе»,
либо просто из SS,
Мефистофелю приятель,
ворон, ты стучишь, как дятел,
или ты под старость спятил?
Ты разбудишь весь подъезд,
всех, кто видит сны воочью,
воспарив от бренных мест,
вдов, молодок и невест.
Говорю ему: «О, дерзкий!
У тебя характер мерзкий,
появленье черной птицы –
– несомненный знак беды,
но бояться нет причины,
сложим мы с тобой секстины
для Елены, для Элины,
подберем, глядишь, лады,
без туфты и тавтологий,
без повторов и воды,
нам приметы – до балды».
Оценив мое вступленье,
отряхнул он оперенье,
соскочил с перил проворно,
важно в комнату вступил
и взлетел на бюст у входа
выкреста и сумасброда,
чьи стихи из уст народа
слышать больше нету сил.
Сохранив невозмутимость,
«Как зовут вас?» – я спросил.
«Гурнышт!»[1] – ворон возгласил.
Вижу, гость попался редкий.
– Где, в какой сидел ты клетке?
Был удачлив твой хозяин,
если часто повторял
это умершее слово,
что явилось из Былого,
признаюсь, услышать снова
звуки эти я не ждал.
Расскажи, перед кончиной
что тебе он прошептал?
– Гурнышт! – ворон проорал.
И значенье, и звучанье –
– как от дяди завещанье.
Что ты знаешь, старый ворон,
но не хочешь объяснить?
что ты помнишь, что ты значишь,
в снах моих зачем маячишь,
черным маятником скачешь,
не по летам эта прыть…
Поделись же, мудрый ворон,
растолкуй, как дальше быть.
Гурнышт, укажи мне нить!
Кем ты послан, мрачный ворон?
Теми ли, кто был прикован
к штетлу своему и быту,
облику и языку,
кто судьбу не объегорил,
как удачливый Егорий,
чье разлившееся горе
не уложится в строку
и о ком тебе досталось
крикнуть, сидя наверху,
«Гурнышт!», словно петуху.
Ну а Тот, кто правит нами,
не ведет ли к новой яме?
Все обеты позабыты,
упований больше нет,
льдом затягивает лужи,
а затем приходит стужа
и оковывает души.
Он король или валет?
Отвечай, что он за карта:
туз, король или валет?
– Эр из гурнышт, – был ответ.
– Ворон, судя по ответам,
ты в разладе с целым светом.
Кроме правил отрицанья,
ты не знаешь ничего.
Перед тем, как подытожить,
все готов на нуль умножить,
все реально уничтожить,
непонятно для чего.
Неужели мудрость в этом,
квинтэссенция всего
в «гурнышт», слове «ничего»?
Гость, хотя не подал виду,
затаил в душе обиду,
на вопрос не отвечает,
чистит клюв и воду пьет.
Говорю: «Дай дверь прикрою,
голова как с перепою
от общения с тобою,
что за дикий переплет?!»
И заметил он надменно,
глядя вдаль, поверх, вперед:
«Гурнышт, голова пройдет…»
* * *
заведенный будильник верен хозяину
у будильника железная логика
неторопливо и методично
он вычисляет опасность
и взрывается неожиданным звонком
* * *
смена имени
влечет за собой
изменение облика
привычек
характера
да и всей судьбы
внешние перемены
происходят медленно их заметит
тот с кем вы долго не виделись
но он
удивленно вглядываясь
не решаясь окликнуть
уже не уверен
что видит знакомого человека
* * *
Выбор новой одежды
напоминает примерку надежды
взамен износившейся старой
в павильонах огромной ярмарки,
где все бродят компактной стаей
с неосознанной целью или типа того,
скинув прежнюю шкуру,
воплотиться в новое существо.
* * *
нет закричала трехлетняя дочь
нет закричала она и заплакала
я не человек я не человек
ты сам человек
а я – не человек
Под зонтом
Человек под зонтом,
в двух шагах от беды,
замер в цилиндре пустом
со стенками из воды.
Ему грозили перстом,
молотом и серпом,
месяцем и крестом.
Вот он – стоит под зонтом.
Безлюдно, куда ни глянь,
стихли молвь и хип-хоп,
натянута тонкая ткань,
барабанит крупная дробь.
Точно философ какой,
глядит на стихий разгул,
их можно достать рукой,
шагнуть – как уйти в загул.
Узкий, но твердый брег,
теснимый быстрой водой,
и под зонтом человек
старый и молодой.
Сапожник из Ассирии
Сапожник выходит из будки,
тяжело садится на стул
и смежает веки, как будто
забылся или уснул.
Выцветают на солнце тени,
все реже слышны шаги.
Два часа пополудни. Стены
раскалились, как утюги.
Но зато отпустила морока
и утих городской канкан:
слышно, если скрипнут ворота
или цокнет в асфальт каштан.
Не бездельник и не калека,
ассириец не прячет лица,
и морщины – клинопись века
как следы большого резца.
Он не помнит,не может помнить,
как упал ассирийский лев,
полыхала столица в полночь
и дворец превращался в хлев.
На обломках былых империй
расцветает чертополох,
археолог найдет, проверит,
извлечет историк урок,
чтобы дети учили в школе,
что была такая страна:
много крови и много боли,
непонятные письмена.
Двор
Вы были, наверно, в том тесном дворе,
где хлопанье ставень и сушка пеленок,
где стонет старик на смертном одре,
а рядом в коляске смеется ребенок.
Чугунных решеток ажурная вязь
рассеянной тенью ложится на лица.
Вот вензель чернеет –
– потомственный князь
здесь жил
перед тем, как пропасть за границей.
Теперь здесь ютится двенадцать семей,
их подстерегает двенадцать напастей,
двенадцать алоэ растет у дверей
в огромных горшках терракотовой масти.
И мал мала меньше семь белых слонов
стоят величаво в сервантах, как будто
являют собою одну из основ
домашнего рая, устоя, уюта.
Двенадцать семей, как двенадцать колен
еще неизвестного миру народа,
что призван нарушить
мучительный плен,
в котором томится больная природа.
Потомки его в отдаленных веках
любому предмету вернут его имя,
о лжи скажут – ложь, о суетном – прах
и город построят руками своими.
Но это не скоро еще, а пока
здесь предназначения не угадали.
Кто станет заглядывать в дальние дали
под стук домино или стук молотка?
А солнце багровое катится прочь,
во двор опускается южная ночь
и будет баюкать под странный мотив,
в беспамятство сна до утра погрузив.
Одесские
терцины
Старуха Рейф всегда была стара,
другой ее никто уже не помнит.
Негласная старейшина двора,
она с утра уйдет из душных комнат,
сметает в палисаднике листву,
подвяжет ветку, Барсика покормит,
пройдет метлою в маленьком лесу
из алычи, плюща и шелковицы,
затем очки поправит на носу
и развернет офсетные страницы
«Коммуны Черноморской», чтобы вслух
начать ее как раз с передовицы.
Пока она читает, все вокруг
колеблется – идут круги от камня, –
включаются движение и звук:
отъедут занавески, стукнет ставня
и донесутся с улицы гудки,
прибой толпы, а там и «вира-майна».
День начался. Воздушные мелки
его тотчас расчертят на квадраты,
неловки пальцы маленькой руки.
Они еще ни в чем не виноваты,
нет прошлого в отсутствие вины,
ни опыта, ни страха, ни утраты.
О годовщине мировой войны,
о подвигах, о доблестях, о славе
в газете речь. И мне слова слышны,
видны очки в пластмассовой оправе,
тяжелый гребень над седой копной –
трофей, добытый в городе Бреславле.
Ни музыка, ни смех, ни шум дневной
не отвлекут теперь ее вниманья,
отгородясь газетой, как стеной,
она погружена в воспоминанья,
и во сто крат реальнее Вчера,
чем то, чему уже не дать названья.
Составление Асара Эппеля
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.