[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2008 АВ 5768 – 8(196)

 

Страницы моей жизни

Моисей Кроль

Имя Моисея Аароновича Кроля (1862, Житомир – 1942, Ницца) вряд ли знакомо широкому кругу читателей, но оно наверняка известно исследователям «Народной воли» и политической ссылки, специалистам по истории евреев в России и Западной Европе, а также этнографам-сибиреведам, ибо оказавшись в 1890 году в ссылке в Забайкалье и прожив там шесть лет, Кроль превратился в прекрасного знатока культуры бурят.

В разные периоды жизни на первый план выступали разные стороны одаренной натуры Кроля. В Петербурге, Одессе и Харькове он был известен как один из народовольческих лидеров, в Кишиневе, Гомеле, Житомире, Орше – как защитник жертв еврейских погромов на судебных процессах 1903–1905 годов, в Иркутске, где он пробыл с 1908 по 1918 год, – как председатель Общества по изучению Сибири и сотрудник газеты «Восточное обозрение», в Харбине и Пекине, куда перебрался после колчаковского переворота, – как адвокат, в Париже (там он жил с 1925 года) – как видный деятель международного еврейского движения, председатель Кружка русско-еврейской интеллигенции.

Оказавшись в Европе, Кроль содействует изданию сборника «Еврейский мир» (1939) и сам активно сотрудничает в еврейских изданиях, где печатает статьи о положении евреев в России до революции и в советское время, резко выступает против идеи создания Еврейской автономной области на Дальнем Востоке. В 1931 году он начал работу над мемуарами, но лишь во второй половине 30-х годов осознал, что это будет последний и главный труд его жизни. Первый том мемуаров вышел в 1944 году в Нью-Йорке, уже после смерти Кроля, второй не публиковался и хранится в архиве Гуверовского института войны, революции и мира в Станфорде (Калифорния).

Полный текст мемуаров Кроля подготовлен к печати Н.Л. Жуковской и А.Э. Тенишевой и вскоре выйдет в издательстве «Мосты культуры». Два фрагмента «харбинских» глав из этой книги публикует «Лехаим».

ЕврейскаЯ жизнь в Харбине

Основательнее всего мне удалось ознакомиться с общественной и культурно-просветительской работой, которую выполняло в Харбине еврейское население со времени проведения Китайско-Восточной железной дороги. Вращаясь почти исключительно в еврейских кругах, внимательно следя за деятельностью их общественных организаций и сам принимая участие в работах некоторых из них, я имел возможность узнать, сколько энергии, инициативы и подлинного творчества проявили харбинские евреи в деле строительства своей общественной жизни.

Рядом с исконными, традиционными формами еврейской общественности возникали учреждения и организации по образцу самых передовых стран.

Первые харбинские засельщики-евреи прежде всего обзавелись синагогой, больницей и богадельней – этими неизменными атрибутами всякой коллективной еврейской жизни. Вначале это были весьма скромные учреждения. Синагога ютилась в каком-то крошечном домике, больница и богадельня были тоже довольно бедно обставлены. Но по мере того, как число евреев в Харбине увеличивалось и их благополучие росло, вышеуказанные учреждения меняли свой вид, и рядом с ними возникали все новые и новые организации, задачей которых было полней и лучше обслуживать многообразные нужды и потребности еврейского населения в Харбине.

Если первые евреи, поселившиеся в Харбине, довольствовались «Талмуд-Торой», то есть начальной школой, где их дети обучались древнееврейской грамоте и Библии, то, когда еврейская община там разрослась, был создан целый ряд других учреждений – детский сад, профессиональная школа, музыкальная школа и гимназия, которая помещалась в прекрасном здании, выстроенном общиной на собранные для этой цели крупные пожертвования.

Была также расширена программа занятий в «Талмуд-Торе», и при ней открыты особые профессиональные курсы.

В то же время еврейская община в Харбине обзавелась целой сетью прекрасно поставленных благотворительных учреждений.

Женский благотворительный кружок оказывал всякого рода помощь, в том числе и трудовую, неимущим или мало имущим еврейским женщинам. Была устроена дешевая столовая, которая велась образцово.

Создана была специальная организация по выдаче нуждающимся в кредите лицам беспроцентных ссуд («Гмилус Хесед»), и это учреждение своей плодотворной деятельностью завоевало себе большие симпатии всего харбинского еврейского населения.

Когда я приехал в Харбин, еврейская общинная жизнь кипела ключом. Февральская революция, нашедшая горячий отклик и в русифицированном Харбине, точно вдохнула в еврейские общинные учреждения новую энергию и новые силы.

До 1917 года делами еврейской общины ведало духовное правление, но после революции еврейское население Харбина явочным порядком избрало общинный совет, который взял в свои руки руководство всей общественно-правовой жизнью евреев. Избранный на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования и с применением начала пропорциональности, этот совет представлял собою в миниатюре народное собрание, в состав которого входили делегаты от всех существовавших в Харбине еврейских политических партий и даже оттенков партий. Помню, что общинный совет состоял из 12 сионистов, 4 цейресионистов (имели некоторое тяготение к социалистам-революционерам); 3 поалей-ционистов; 10 бундистов; 4 ортодоксов и 2 членов фолкс-партай.

Так как сионистическое течение было представлено в общинном совете наибольшим числом делегатов, то председателем совета был избран горячий сионист, доктор А.И. Кауфман, человек большой энергии, талантливый оратор и хороший организатор.

Заседания совета были открыты для публики, и проходили они всегда с огромным оживлением. Этому оживлению много содействовали часто разгоравшиеся на них прения между сионистами и бундистами. Существовавшие между этими двумя партиями серьезные разногласия, как идеологического так и тактического характера, предопределяли и различный подход их к решению целого ряда конкретных вопросов еврейской общинной жизни.

Делегаты первой региональной конференции сионистов Дальнего Востока. Харбин,1919 год.

Неудивительно поэтому, что почти каждый более или менее серьезный вопрос, стоявший на повестке, вызывал дебаты, иной раз носившие довольно страстный характер. И часто совещания общинного совета напоминали скорее «бурные» собрания парламента, нежели спокойные заседания органа местного самоуправления. И сионисты, и бундисты, конечно, хорошо понимали, что они вносят в свои прения слишком много «политики», но они смотрели на свои выступления как на особую форму пропаганды, благо публика их слушала с захватывающим интересом, а через эту публику они косвенно влияли и на широкие слои еврейского населения.

Надо, однако, заметить, что органическая работа общинного совета почти ни в какой степени не страдала от того, что на заседаниях его уделялось довольно много времени дебатам общего характера, так как конкретные мероприятия, намечавшиеся советом, проводились в жизнь особыми комиссиями, в которых работа велась с большой энергией и серьезностью. Таких комиссий было при общинном совете четыре: культурно-просветительная, социальной помощи, хозяйственная и финансовая. Я участвовал в занятиях комиссий социальной помощи и культурно-просветительной и сохранил очень хорошую память как о результатах деятельности этих комиссий, так и о товарищах, с которыми я совместно работал.

Но достижениями общинного совета и его комиссий далеко не исчерпывался актив еврейской общественности в Харбине. Партийные организации и даже группы в свою очередь проявляли свою творческую энергию в самых разнообразных формах. С особым жаром, я сказал бы, даже с пафосом вели культурно-просветительскую и политическую работу сионисты. Их лидеры, доктор Кауфман и Равикович, были неутомимы. Сионистский партийный центр уделял особенное внимание политическому воспитанию молодежи: ее интерес к сионистической проблеме и к Палестине поддерживался лекциями, докладами, торжественным соблюдением еврейских праздников и т. д. Харбинские сионисты издавали еженедельный журнал «Еврейская жизнь», который не блистал литературными талантами, но все же по мере сил его сотрудников освещал местную жизнь и трактовал общие еврейские проблемы, конечно, всегда в свете сионизма и исходя из сионистической идеологии. Руководство занятиями в гимназии, о которой я писал выше, было также в руках сионистов.

Развили также весьма интенсивную деятельность бундисты. В Харбине еврейских рабочих было очень немного, поэтому сфера влияния бундовской организации была весьма ограничена. Все же политический и общественный удельный вес бундистов в Харбине был весьма значителен благодаря тому, что лидеры этой организации, Л.Д. Эпштейн, Маиофес и другие, с большой энергией, настойчивостью и знанием дела отстаивали свои идейные позиции и весьма успешно вели свою пропаганду. Бундисты также имели свой клуб, «ималдаг», где читались доклады и лекции на самые жгучие темы, а также происходили дискуссии, привлекавшие очень много публики.

Так, представители двух партий, имевших в дореволюционной России такой большой резонанс в широких кругах еврейского населения и ведших за собою огромные массы преданных им последователей, продолжали свою деятельность на Дальнем Востоке, на чужбине, где евреев была сравнительно горсточка. И это было возможно только потому, что харбинские евреи сохранили нетронутыми и дух, и психологию, и навыки, и чаяния, коренившиеся у них на прежней родине, в России.

Еврейская и китайская девочки. Харбин, 1922 год.

 

Поездка в Японию. Путешествие на рикшах и с рикшами

Тем временем снова пришло харбинское лето с его палящим изнурительным зноем, и снова начался летний разъезд. Кто довольствовался отдыхом на дачах при близ лежавших к Харбину железнодорожных станциях, а кто направлялся на далекие курорты. Например, госпожа Гурфинкель, у которой я снимал комнату, решила поехать со своей дочерью недель на шесть на известный японский курорт Унзен, расположенный в горах вблизи Нагасаки и славившийся своими сернистыми источниками. Советовала госпожа Гурфинкель и мне поехать в Унзен, так как курорт этот весьма благоустроен и я смогу там хорошо отдохнуть, а при желании и пройти курс лечения тамошними чудодейственными ваннами.

Прибыв по железной дороге в Фузан, я сел на пароход, который на следующее утро отбыл в Нагасаки. Из Нагасаки мне пришлось опять проехать некоторое расстояние по железной дороге до какой-то маленькой станции, откуда, как мне было известно, казенный автомобиль доставлял в Унзен едущих туда пассажиров.

Прибыл я на эту маленькую станцию под вечер, и велико было мое удивление и огорчение, когда автомобиля я уже не застал. Потому ли, что я в Нагасаки сел не в тот поезд, или наш поезд опоздал, но автомобиль укатил в Унзен незадолго до моего приезда на место. Пытался я узнать у начальника станции, смогу ли я еще попасть в тот день в Унзен, но безрезультатно. Многие японцы говорят, плохо ли, хорошо ли, по-английски, но, как назло, этот начальник станции ни слова не понимал на этом языке. При помощи жестов и многократного упоминания слова «Унзен» я с большим трудом выяснил, что следующий автомобиль повезет пассажиров лишь на другое утро. Неожиданно я оказался в весьма затруднительном положении. Что делать? Как мне быть? При станции, на которой я сошел, не было ни гостиницы, ни даже простого заезжего дома. Только несколько маленьких домиков лепилось вблизи железнодорожных строений. Искать ночлега в одном из этих домиков как-то не хотелось, да и незнание языка лишало меня возможности выяснить, пустят ли меня на ночь эти не знакомые мне люди. Между тем солнце было уже на закате и надвигались сумерки. Сознаюсь, что я себя чувствовал прескверно, и тщетно ломал голову, чтобы как-нибудь выпутаться из тяжелого положения, в которое я попал. И в этот момент один из рикшей, стоявших у подъезда и, по-видимому, ожидавших пассажиров, которых не оказалось, подошел ко мне и знаками, и жестами, и опять-таки неоднократным упоминанием слова «Унзен» дал мне понять, что он и его товарищ готовы меня везти в Унзен. Один повезет меня, другой мои вещи. И это мне обойдется в 10 иен. Знал я, что до Унзена от станции не меньше двадцати километров, что нам придется все время подниматься в гору, что скоро спустится ночь, и безлунная ночь, что наше путешествие продлится не меньше пяти часов, но желание скорее положить конец создавшемуся для меня нелепому положению и очутиться в благоустроенном отеле было так сильно, что я недолго думая решил пуститься в настоящую авантюру и дал понять рикше, что я согласен, чтобы он и его товарищ меня повезли в Унзен.

Немедленно я был посажен в одну колясочку, мой чемодан был положен на другую, и мы двинулись в путь. И я никогда не забуду этого переезда. Сначала мои рикши бодро бежали по ровной дороге, как это полагается опытным, старым рикшам (они действительно были оба уже стариками), но вот начался подъем и рикши замедлили шаг. И чем дальше мы продвигались, тем круче становился подъем. Мои рикши тяжело дышали, пот струился по их лицам, а платки, которыми они вытирали этот пот, были мокры, хоть выжми их. И рикши действительно неоднократно останавливались, чтобы выжать свои мокрые платки, и пот стекал с них, как вода. Я себя чувствовал отвратительно, видя, каких страшных усилий стоило моему рикше везти меня. Несколько раз я пытался соскочить с коляски, но мой возница решительно не давал мне сойти, местами мне объясняя, что самое трудное еще впереди.

Моисей Кроль.

Спустилась ночь, и сумрак окутал нас. Мы медленно поднимались в гору; по обе стороны отличной шоссейной дороги темнела лесная чаща. Небо было ясно, и мириады звезд раскинулись по его безбрежному своду, слабым своим сиянием рассеивая несколько ночной сумрак. Кругом царила жуткая тишина, нарушаемая лишь звуками легких шагов рикш и тяжелым их дыханием. Было уже около десяти часов вечера, когда впереди нас зажегся огонек, который оказался светом, лившимся из окошечка терявшейся во мраке хижины. Была ли эта хижина жилищем лесного сторожа или одинокого охотника, или специальным пристанищем для рикш, перевозивших пассажиров в Унзен и обратно на станцию, я, конечно, не мог выяснить, но когда мои рикши поравнялись с этой хижиной, они остановились, вздохнули с облегчением и объяснили мне весьма красноречивыми жестами, что они устали и намерены в этом доме поесть и попить. Мы вошли в избу, и хозяйка дома принялась быстро готовить для рикш кушанье и чай. И через минут десять-пятнадцать мои рикши с завидным аппетитом съели большие порции рису и запили этот рис немалым количеством чашек чаю. Глядя, с каким увлечением они ели и пили, я вспомнил, что я ничего не ел и не пил с часу дня, и мне тоже сильно захотелось есть. Но я почему-то не решился попросить хозяйку накормить и меня, очень уж неаппетитно все подавалось. Подкрепившись и приободрившись, мои рикши попрощались с хозяевами, и мы вышли на дорогу, чтобы продолжать наше нерадостное путешествие. И тут рикша, который был постарше, обратился ко мне со следующим предложением. Так как впереди нас ждет очень крутой подъем, то им будет крайне тяжело везти и меня и мой багаж. Но если бы я согласился пойти пешком, то они одну колясочку оставили бы у хозяина хижины, и вдвоем повезли бы колясочку с моим чемоданом, и мы скорее бы прибыли в Унзен. Все это было объяснено весьма выразительными жестами. Я отлично его понял и, не отдавая себе отчета в последствиях, которые может иметь для меня это испытание, тотчас же согласился продолжать путь пешком.

Было уже около одиннадцати часов вечера. Рикша был прав. Начался очень тяжелый подъем, и мы продвигались вперед с большим усилием. В полночь я стал чувствовать сильную усталость, хотя мы шли очень медленно, как полагается при восхождении на очень крутую гору. Остановившись, чтобы немного передохнуть, я спросил рикшу: «Унзен?»

И старший из них, сразу поняв значение моего вопроса, стал мне жестами объяснять, где именно расположен Унзен. Он несколько раз простирал свою руку по направлению одной из ближайших гор и указательным пальцем точно уткнулся в место, где находился курорт. И я понял, что мы еще очень далеко от цели. Мы снова поплелись вперед. В час ночи я почувствовал, что силы меня оставляют. Я едва передвигал ноги, меня мучила жажда. Рикши тоже были измучены и все время так кряхтели, что я с большой тревогой думал, не пристанут ли и они. С глубокой жалостью я смотрел, как тяжело им было толкать свою коляску с моим чемоданом. В половине второго ночи меня обдало тяжелым запахом, распространяемым сернистыми источниками, но в тот момент этот запах мне был милее аромата самых нежных роз, так как он был предвестником того, что Унзен совсем-таки близок. Едва волоча ноги, но радуясь, что я уже у цели, я напрягал последние силы, чтобы добраться до отеля, где по моей телеграмме из Нагасаки Гурфинкели должны были снять для меня комнату. Вот мы в Унзене. Рикши ведут меня к отелю. Вид у нас троих плачевный. Несмотря на поздний час, отель освещен. Я с трудом держусь на ногах. К великой моей радости, меня встретила хорошая моя знакомая по Харбину Н.П. Гущина, жена талантливого художника Гущина. Мой вид ее немало испугал. Узнав, что я пришел пешком и что я целый день ничего не ел, она тотчас же заказала для меня ужин. Вошел я в столовую в состоянии полной прострации, но, поев немного и утолив свою мучительную жажду, я несколько пришел в себя. Отправляясь спать, я был уверен, что на следующий день буду чувствовать себя совершенно разбитым, но, проспав хорошо ночь, я, к великому своему удовольствию, проснулся бодрым и свежим. Я оказался гораздо выносливее, чем думал. Так кончилась благополучно моя весьма легкомысленная затея попасть в Унзен не на автомобиле, как это все делали, а с помощью рикш.

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.