[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2009 ТЕВЕТ 5769 – 1(201)
Запад есть Запад, Восток есть Восток
Давид Гарт
Из девяти романов Авраама Б. Иегошуа (р. 1936), крупного прозаика поколения Амоса Оза и Аарона Аппельфельда, одного из самых читаемых в стране и за границей (переведен на 28 языков) и самых титулованных (премии Бялика и Альтермана, Джованни Боккаччо и Виареджо и др.) израильских писателей, на русский переведены четыре: «Пять времен года»[1] (оригинальное название – «Молхо»; 1987), «Возвращение из Индии»[2] (1994), «Путешествие на край тысячелетия»[3] (1997), «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой»[4] (оригинальное название – «Миссия уполномоченного по кадрам»; 2004). Русские издания появились в ином хронологическом порядке, начиная с «Путешествия на край тысячелетия». Заметим шепотом, что, по нашему скромному мнению, на нем же следовало и закончить, но раз уж этого не произошло, поговорим обо всех четырех.
1.
Герой романа «Пять времен года», сефардский еврей Молхо, похоронив жену, безрадостно проживает следующий год, деля время между работой, тремя детьми и тещей, а попутно пытаясь завязать отношения с какой-нибудь женщиной. Дети продолжают расти и отдаляться, теща умирает, а жену себе он так и не находит – то медлит с этим, то, наоборот, спешит, то слишком критичен к женщинам своего возраста, то вдруг согласен на самые неподходящие партии, то пестует свои высокие ожидания, то берет потенциальную партнершу под гиперопеку. Так проходит год, и вновь наступает осень со статус-кво во всей его пожухлой желтизне. Главы книги так и называются: «Осень», «Зима», «Весна», «Лето», «Осень», – и как тут не вспомнить Ким Ки-дука, но сходство чисто формально: в романе Иегошуа смена сезонов никак не обыгрывается, а лишь фиксируется внутренним хронометром героя.
Герой романа «Возвращение из Индии», молодой врач Бенци, никак не может поставить на надежные рельсы свою карьеру, но страсть к медицине счастливо перевешивает в нем обиду и комплекс неполноценности. Тем временем он влюбляется в Дорит, жену директора своей больницы, женщину на двадцать лет старше себя, которая отвечает ему частичной взаимностью, но высказывает недовольство асимметрией их семейных положений. Дабы исправить эту ситуацию и по некоторой еще трудноопределимой причине, не имеющей ничего общего с любовью, он женится и даже заводит ребенка. Через пару лет директор умирает вследствие неудачной операции на сердце, Бенци готовится соединить свою жизнь с освободившейся возлюбленной и под это дело практически разрушает свою семью, но Дорит отказывает ему и уезжает в Европу – наслаждаться то ли одиночеством, то ли романом с совсем другим мужчиной.
Герой «отменно длинного, длинного, длинного» исторического романа «Путешествие на край тысячелетия», магрибский еврейский купец Бен Атар (дело происходит в преддверии первого миллениума н. э.), отправляется из своего родного Танжера в плавание в далекий Париж, куда переселился его племянник и компаньон Абулафия. Поездка вызвана необходимостью восстановить торговое партнерство, расторгнутое по требованию новой жены Абулафии, ашкеназской еврейки, возмущенной двоеженством Бен Атара. (На тот момент бигамия и полигамия были распространены и вполне легитимны в восточной еврейской диаспоре и только-только запрещены евреям Германии и Франции.) И вот Бен Атар везет с собой обеих своих жен, чтобы наглядно продемонстрировать благополучие и прочность их тройственного союза, но цель его оказывается достигнута совсем не так, как он рассчитывал. Новые ашкеназские родственники Абулафии отнюдь не готовы признать законность двоеженства, и раввинский суд в Вормсе даже отлучает Бен Атара, тем самым объявляя его негодным не только для делового партнерства, но и вообще для общения, но в ходе тяжелого путешествия его вторая жена умирает, и, за исчезновением casus belli, конфликт заглаживается и партнерство восстанавливается.
Герой романа «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой», начальник отдела кадров крупной иерусалимской пекарни, пытается загасить скандал, угрожающий реноме его предприятия. Иностранная работница Юлия Рогаева, служившая в пекарне уборщицей, погибла в теракте, и тело ее много дней оставалось никем не опознанным и не востребованным, пока один журналист, покопавшийся в сумочке убитой и обнаруживший там платежку из пекарни, не написал разгромную статью, обвиняющую руководство предприятия в бесчеловечности и наплевательском отношении к своим кадрам. По настоянию хозяина пекарни кадровик сопровождает тело Юлии Рогаевой на ее родину, в бедную и заснеженную христианско-мусульманскую страну с социалистическим прошлым, условную Татарию, где оно должно быть предано земле ее сыном и матерью. Кадровик недавно развелся и, несмотря на регулярные походы по ночным клубам, пока что не нашел себе постоянной женщины, а в ходе выполнения этого странного задания он не менее странным образом заочно, по фотографии, влюбляется в мертвую женщину и под конец уже превосходит в щедрости и тщательности своего начальника, хотя поначалу не видел в своей миссии ни смысла, ни необходимости.
При обсуждении этого романа принято акцентировать его социально-политическое звучание. Во-первых, Иегошуа затрагивает здесь злободневную тему иностранных рабочих, а также нелегальных иммигрантов (не очень, кажется, разобравшись в юридической сути вопроса); во-вторых, привлекает внимание к проблеме анонимной и массовой смерти. Примечательно, что все живые персонажи романа анонимны (Кадровик, Старик, Журналист и др.), по имени названа лишь погибшая женщина. Как заявляет сам автор в интервью порталу Nextbook.org, в израильском обществе со времен Войны за независимость научились чтить память героически погибших солдат, но до сих пор совершенно не развиты механизмы оплакивания, осмысления и мемориализации смертей гражданского населения, обычных людей, погибших в терактах. Саму проблему палестинского терроризма Иегошуа благоразумно не обсуждает. Впрочем, позиция его известна; ультрасионист, в этом вопросе он исповедует левые взгляды, но еще более склонен к обвинениям и самообвинениям: «Палестинцы находятся в состоянии безумия, напоминающем безумие немцев в нацистский период. Палестинцы не первый народ, доведенный евреями до безумия».
2.
Определенный параллелизм этих четырех романов Иегошуа виден даже из вышеприведенных голых сюжетных контуров, но фабульным сходством, естественно, дело не ограничивается. Перед нами проза иногда совсем непритязательная, иногда вдруг претенциозная, но все равно незамысловатая. Хотя комплиментарные отзывы, осмеливающиеся сравнивать Иегошуа с Кафкой и Агноном, твердят об «обманчивой простоте» его текстов, нам представляется, что никакая она не обманчивая, а самая что ни на есть натуральная. Сюжеты классически прямо- и однолинейны: мы всегда с одним, центральным, персонажем и без устали его интроспектируем. Это моноцентристское, последовательное изложение неизменно страдает гиподинамией, дефицитом событийности. Более того, автор крайне скуп на реализацию чего бы то ни было: чувств, отношений, замыслов. Мы все время зависаем в зыбком состоянии полутоновой модальности, где-то между изъявительным и сослагательным наклонениями. Если чему и суждено в романе реализоваться – два-три раза за все пятьсот страниц, – то прежде всех об этом догадается читатель, затем автор предварит событие обобщенными рассуждениями, потом герой будет так и сяк обдумывать эту возможность, прежде чем наконец она воплотится. Если вы не любите резких поворотов сюжета и прочих горных серпантинов на большой скорости, то вам сюда; Иегошуа никогда не огорошит вас неожиданным поведением персонажей: все их намерения прозрачны, а поступки предсказуемы.
Читателю нетерпеливому и с собственной фантазией в художественном мире Иегошуа находиться практически невозможно: по ходу чтения придумывается десяток сюжетных ходов – знакомств, подвохов, интриг и преступлений, но ничто из этого не реализуется, ни разу. Все боковые отростки сразу же увядают, все второстепенные персонажи и события сверх прожиточного для фабулы минимума обречены кануть в никуда: ружья не стреляют. Герои – случается – читают книги и смотрят фильмы, но не надо надеяться на переклички с реальностью и прочую интертекстуальность – ее нет. Вместо стройных геометрических конструкций или изящных кольцевых композиций нас засасывает вязкая жизненность с обилием лишних и никчемных деталей. Эта стабильность, если не сказать – болотистость, поддерживается также с помощью бесконечной повторяемости эпитетов. Каждый герой путешествует по книге со шлейфом из одной-двух не Б-г весть каких оригинальных характеристик, и из раза в раз они проговариваются заново: «женщина со стройными ногами», «седая грива», «полные руки», «жизнерадостная улыбка», «венгерский акцент», «раскосые глаза» и т. п.
3.
Переходя от обсуждения писательской манеры к содержанию романов Иегошуа, нельзя не поговорить о гендерном аспекте.
Прежде всего, многих героев Иегошуа отличает несколько ущербная маскулинность. Как точно сформулировано в одной из рецензий на роман «Пять времен года», «Молхо – это воплощение того, чего мужчины ежеминутно боятся в себе самих. Боятся и ненавидят. <...> Он вообще настолько жалок, труслив, мелочно жаден, слаб и зависим, что поневоле начинаешь думать – каково было писателю четыре с лишним сотни страниц выворачивать этот мешок комплексов и страхов, которые любой нормальный самец вообще-то старается припрятать как можно дальше даже от себя самого». Добавьте сюда полное отсутствие внутреннего благородства, такого совсем простенького, зачаточного благородства, которое должно было бы препятствовать тому, чтобы безо всяких даже намеков на угрызения совести жениться на одной женщине в угоду другой, или хотя бы тому, чтобы во внутреннем монологе каждый раз отмечать мелкие дефекты внешности своей возлюбленной: морщинки у глаз или низкие бедра.
В центре всех четырех романов – распад брака, происходящий вследствие либо смерти одного из супругов («Возвращение...», «Путешествие...», «Пять времен года»), либо развода или полуразвода («Возвращение...», «Путешествие...», «Смерть и возвращение...»). Будучи постоянен в сосредоточенности на гетеросексуальной семейной проблематике, Иегошуа пытается разнообразить материал, обнаруживая пристрастие к нетривиальным комбинациям. Бигамный брак и брак, где жена заметно старше муже («Путешествие...»). Влюбленность молодого человека в женщину замужнюю и годящуюся ему в матери («Возвращение...»). Попытка взять в жены жену друга, к тому же любящую своего мужа и расстающуюся с ним из-за бездетности («Пять времен года»). Влюбленность в мертвую женщину по фотографии («Смерть и возвращение...»). Нетривиальность эта, и без того довольно сомнительная, неоднократно подчеркивается («моя невозможная любовь» и т. п.), и чувство, которое, будучи намечено парой штрихов, могло бы в воображении читателя развиться во вполне пристойную и красивую любовь, в результате этого мусоленья сморщивается до уровня рутины, похоти и депрессии, в вольном чередовании.
Та любовь, что сильна, как смерть, Иегошуа удается не вполне, зато удается другая. Иегошуа – щедрый и преданный живописец мужского сексуального желания и его дефективной реализации: эрективных фиаско, поллюций, мастурбаций. Впрочем, мастурбация для Иегошуа понятие важное, вероятно, и в метафизическом смысле. Ультрасионист, он называет мастурбацией диаспорный иудаизм, причем высказывания подобного рода позволяет себе не где-нибудь, а на мероприятиях вроде празднования столетия американской еврейской общины. Здесь следует вспомнить, что эта тема как раз не чужда американо-еврейской литературе, начиная с раннего Филипа Рота, а также, как раз в метафизическом ключе, еврейской мистической традиции, полагающей каждый акт мастурбации моментом порождения нового демона. Но особенно нам тут подходит американский литературный критицизм, перепаханный психоанализом, с концептом writing as masturbation. Так что, если угодно, можно продолжить метафору и поговорить о всем творчестве А.Б. Иегошуа как о мастурбации, занятии не только не прокреативном, но в данном случае и не рекреативном, а лишь снимающем зуд и напряжение, безрадостном занятии, плохо помогающем от безрадостной жизни.
4.
Но мы поговорим кое о чем другом, а именно об этногеополитике.
В трех из обсуждаемых нами романов композиционным стержнем является путешествие, которое даже выносится в заглавие, да и в четвертом герой немало путешествует. Путешествие это всегда между Востоком и Западом или между цивилизацией и варварством. Симпатии автора всегда с цивилизацией и Израилем, даже если он оказывается Западом, как в «Возвращении из Индии», во всех же остальных случаях – с Востоком, ведь «сердце мое на Востоке...».
В романе «Смерть и возвращение Юлии Рогаевой» уютному Израилю с навязчивой контрастностью сохнутовской агитки противопоставляется совершенно инфернальная Россо-Татария, где темно, лютый мороз и опасные снежные бури, где люди грубы, несчастны и быстро спиваются, подростки грязны и развратны и готовы отдаться за деньги, где монголоидные тетки варят ядовитое зелье с тараканами и повсюду торчат рудименты Империи зла. «Своему», человечному, благородному еврейскому Востоку – «чужой», бесчеловечный, непонятный христианско-мусульманский Запад.
В двух других романах конфликт Востока и Запада разворачивается на внутриэтническом уровне: сефарды (Восток)/ашкеназы (Запад). Авраам Б. Иегошуа – иерусалимский сефард в пятом поколении по отцу и магрибец по матери. Его отец, Яаков Иегошуа, известный бытописатель израильской сефардской общины начала ХХ века, в своей книге «Детство в Старом Иерусалиме» воспевал, в частности, более чем гармоничное сосуществование сефардов с арабами («Мы были как одна семья»). И вот в романе Иегошуа-младшего магрибский сефард Бен Атар, одетый и говорящий по-арабски, двоеженец, как арабы, друг и компаньон арабов, богатый и предприимчивый, покидает свой любимый бело-синий, жаркий и солнечный Танжер и отправляется с красавицами женами и полным кораблем изысканных восточных товаров в Европу – в холодный и пасмурный Париж, где на грязных улицах копошатся в лужах куры и свиньи, и в нищий Вормс, где дорог сроду не мостили, а дома стоят на сваях. И в этой Европе живут ашкеназы, вроде как соплеменники и единоверцы Бен Атара, но люди совсем иные: бледные и бедные, и при этом высокомерные и суровые, не очень приятные, в общем, люди, одно слово – чужие.
Сад скульптуры Билли Роуза.
Музей Израиля. Иерусалим.
Сефард Молхо за пять сезонов романного времени тоже успевает несколько раз съездить в Европу: в Париж, Берлин и Вену, – но с немецкими евреями, йеке, он общается и дома. Эти йеке относятся к нему, сефарду, свысока: с жалостью слушают обывательскую болтовню его матери и его собственные тривиальные политические рассуждения, считают его бескультурным и недалеким.
«Что можно посмотреть в Вене утром? <...> Какой-нибудь музей, что-нибудь историческое, может быть даже еврейское, – сказал Молхо, демонстрируя этому вялому интеллектуалу свой пылкий израильский патриотизм. – Например, древнюю синагогу или, скажем, могилу Герцля». «Могилу Герцля? – умилился Шимони. – Могила Герцля находится в Иерусалиме, на горе Герцля. Вы, наверно, имели в виду дом Герцля? Там нечего смотреть, одна табличка. <...> – Он искоса посмотрел на Молхо, который сконфуженно покраснел. – Знаете, <...> поезжайте лучше всего в Венский лес – там вы сможете заодно побывать в зоопарке». – «В зоопарке?» Молхо почувствовал себя глубоко уязвленным. <...> Как будто сефарды не могут наслаждаться музеями и картинными галереями!
Сам он читает «Анну Каренину» (что, опять же, ложится мертвой деталью и никак не обыгрывается в сюжете), читает ее почти весь год, скучает и пролистывает страницы, но не может втянуться и оценить произведение. И вот это фиаско израильского сефарда при чтении «Анны Карениной» – «безнадежно махнул рукой и разочарованно закрыл книгу» – служит одним из символических барьеров между Востоком и Западом, барьеров – в художественном мире Иегошуа – непреодолимых: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут…»
Удивительно только, что сефард Иегошуа, певец солнечного Востока, во всех своих романах создает такое эмоциональное пространство, что, казалось бы, камни – и те должны зачахнуть с тоски. Как будто писал он их, сидя не в жаркой приморской Хайфе, поедая пряную сефардскую еду и запивая ее турецким кофе, а где-то совсем на другом краю света, в зимних сумерках под лампочкой без абажура, сквозь мутное стекло поглядывая на слякотную улицу и с омерзением потягивая остывший бледный чай из щербатой кружки.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.