[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  ФЕВРАЛЬ 2009 КИСЛЕВ 5769 – 02(202)

СОЛДАТ С ДЕРЕВЯННОЙ НОГОЙ

Хаим Граде

1.

В синагогах благословили начало нового месяца Менахем-Ав, затем пришли новые дни, подобные строю скорбящих на обратном пути с кладбища. Однако в узких и тесных переулках весело продолжались обычные торг и суматоха. Солнце припекало, с лиц капал пот. Солнечные лучи прятались за грудами старого, пыльного тряпья, разложенного в платяных лавках Проходного двора. Солнечные лучи забирались и в подвалы на дворе Рамайлы, где продают уголь. Полосы света игриво рассыпались у высохших сточных канав на улице Виленского Гаона, где сидели торговки фруктами у корзин со своим товаром. Дети запускали бумажных змеев, подпрыгивали и приплясывали босыми ногами на раскаленном асфальте Синагогального двора. Но пожилые евреи с набожно согбенными спинами уже видели перед собой синагогу со священным ковчегом без покрывала и вспоминали плачи Девятого ава. Напев из книги Эйха сливался в сердце и в памяти с шорохом и вздохами ветра среди сухих листьев. Именно теперь во дворе Песелеса появился солдат с деревянной ногой, странствующий повсюду Герц Городец. Он пришел в то же время, что и в прошлом году и два года назад.

Его густая шевелюра и смеющиеся глаза чернее сажи и угля. Глядя на его фотографию до пояса, никто не подумал бы, что этот человек – инвалид, так он весело смотрит. Герц Городец все время носит старую солдатскую шинель с оторванными пуговицами, фуражку козырьком назад и потертые шаровары, зато сапог на его единственной, правой ноге сверкает и лучится, как зеркало. Его лицо гладко выбрито, а усы лихо закручены. Усы помогают Герцу Городцу во всем, что он рассказывает. Рассказывает он, как во время войны шел в атаку на немца, подкручивая пальцем ус – и тот вытягивается, как готовый проколоть штык. Хочет он показать, как упал раненый, и его усы вдруг опускаются. А когда он похваляется, “как гулял в отпуске”, служа в армии фоньки-кваса, его усы распушаются, становясь толстыми и вожделеющими.


Герц Городец любит странствовать. Он исходил уже все местечки, вплоть до Мереча, что на литовской границе, и вплоть до Дисны, что на русской границе. Сколько бы его ни спрашивали, какой черт гонит его, он всегда отвечает, что сам не знает. До службы в солдатах его не тянуло странствовать, но с тех пор, как он вернулся с войны, он не может усидеть на месте. Но он видит, что любопытные все еще тупо пялятся на него, не понимая его ответа. Тогда он смеется, показывая полный рот белоснежных зубов, и разглаживает ус.

– Деревянная нога гонит меня, она не дает мне усидеть на месте.

У странника золотые руки, он все может починить. Если он застревает по дороге у какого-нибудь сельского еврея, то перелицовывает ему шубу. В панском имении он ремонтирует настенные часы. Когда он пошел в солдаты и увидел, что в армии парикмахерам живется неплохо, он сказал, что он тоже парикмахер. И до сих пор его это кормит. Он появляется в молельне в каком-нибудь маленьком местечке и сообщает, что он цирюльник и на Лаг ба-омер он будет стричь на Синагогальном дворе всех от мала до велика за полцены. Для этого ему нужно только занять у какой-нибудь хозяйки стул, а инструменты у него есть свои. Поскольку в семь недель между Песахом и Шавуот стричься можно только в Лаг ба-омер, в этот день на Синагогальном дворе выстраивается длинная очередь из евреев, до глаз заросших бородами, и Герц Городец стрижет их головы наголо, оставляя только пейсы. Матери приносят мальчиков и девочек, и Герц Городец присвистывает, вытягивая губы, и щелкает языком, чтобы дети во время стрижки не плакали. При этом он сыплет шутками и поговорками, чтобы матери смеялись. В деревнях к нему приходят бриться крестьяне. Его собственные закрученные усы служат для него рекламой: вот каков он мастер! Заработав немного денег, он больше не хочет работать. Он складывает в котомку большие и маленькие машинки для стрижки, бритву, ножнички и расчесочки, забрасывает котомку за спину и уходит в другую деревню, в другое местечко, лишь бы идти, лишь бы странствовать.

Приходя в Вильну, он всегда ночует в молельне во дворе Песелеса, а не на еврейском постоялом дворе и не у какого-нибудь знакомого. В здешней молельне есть длинный пустой женский этаж, и солдат с деревянной ногой вышагивает там версты. “Раз-два, раз-два… Стой!” И сразу же продолжает маршировать: “Раз-два, раз-два… стой!” – пока не насытит свою жажду к странствиям.

Его приход вызывает во дворе Песелеса удивление и радость, потому что он всегда появляется в печальные дни накануне Девятого ава и всегда приходит с чем-то новым. Два года назад он появился с большой губной гармошкой и что ни вечер играл на ней, сидя каждый раз на новом крылечке. К тому же он пел песенки, сыпал поговорками, так что окружающие смеялись. Б-гобоязненная соседка пожаловалась на него: “Ведь приближается Девятое ава, поэтому нельзя веселиться”. Все пальцы рук Герца Городца бегали по губной гармошке, продолжая играть, и казалось, что его усы вот-вот взлетят. Потом он вытер губы, как после жирного блюда, и спросил у еврейки, которая жаловалась на него: разве он виновен в разрушении Храма? Разве из-за того, что он лежал в окопах и остался без ноги, весь мир не водит хороводов, а парочки не танцуют? Ерунда!

В прошлом году Герц Городец стал коробейником и пришел во двор Песелеса с двумя деревянными ящичками товара. В одном ящичке он держал всякие ножи – от простых кухонных до изогнутой сабли в кожаных ножнах; а еще складные ножики со штопорами, ножницы, пилку и колечко с застежкой, чтобы вешать на цепочку разные вещи. В том же ящичке лежали фальшивые пугачи с барабанами для пуль. Население двора Песелеса рассматривало товары, спрашивало о ценах и долго торговалось, пока кто-то что-то наконец не купил. Покупатель потом оправдывался, что, мол, купленный предмет нужен ему как дырка в голове – он, мол, просто хотел помочь калеке. Обитатели двора подумали и пришли к выводу, что Герц Городец остается солдатом, даже став торговцем. Вот и торгует он ножами да игрушечными пистолетами.

Во втором ящичке оказались черно-белые фотографические карточки и множество красочных картинок с видами далеких стран. Вокруг собрались девушки и молодки, рассматривая на снимках дворцы с бесчисленными окнами и высокими башнями. Вот широкая, красивая, богатая улица, по которой едет экипаж с двумя дамами в широких шляпах и под солнечными зонтиками. Вот корабли на море и странные подъемники на берегу, которые грузят на корабли товары. Вот маленький поезд с вагонетками, висящий на цепях между двумя горными вершинами; длинные мосты с зажженными фонарями, похожие на радуги; сады из высоких, стройных пальм и площади с бронзовыми памятниками, где генералы скачут на лошадях, а вокруг них стоят солдаты с ружьями. Соседки со двора Песелеса никак не могли насмотреться досыта, хотя и не купили ни одной карточки. Тратить деньги на рисованные фантазии? А между собой соседки потом говорили, что солдат с деревянной ногой не может перейти море, вот он и утешает себя картинками далеких стран. Когда у человека манколия, что-то кусает его за хвост, чтобы он шел, шел и снова шел.

В третий раз Герц Городец пришел с двумя деревянными клетками в обеих руках. В одной клетке прыгала коричневая белка с длинным пушистым хвостом. Ее работой было вытаскивать из ящичка счастливые билетики. Во второй клетке сидел попугай с зелеными крыльями, кроваво-красным хохлом на голове, голубым хвостом и острым, изогнутым желтовато-белым клювом. Этот попугай либо орал хриплым голосом убийцы, либо мрачно молчал, спрятав клюв и всю голову под крыло. Обитатели двора Песелеса пожимали плечами: что тут удивительного? Человек не обременен семьей, вот и ведет себя как мальчишка. “А где шарманка?” – спрашивали его. Раз у него были попугай и белка для вытаскивания счастливых билетиков, он должен был еще иметь шарманку. Тогда бы он сделал себе состояние. Герц Городец отвечал, что у него была и шарманка, но он продал ее по дороге, потому что ему тяжело было ее тащить.

Женщины даже забыли, что им надо идти на рынок за покупками или готовить мужьям и детям еду, так их увлекли эти существа, вытягивающие счастливые билетики. Ентеле, дочка портного Звулуна, заплатила солдату десять грошей, и белка вытащила для нее билетик: “Ты настоящее счастье узнаешь в доме и поле, что ты покупаешь”. Ентеле рассмеялась: она и ее жених Ореле не могут пожениться, потому что у них даже комнатушки для жилья нет, так как же она купит поле, да еще и дом? Хорошо, ученая соседка ответила ей, что под полем и домом подразумевается муж, а это означает, что они с Ореле будут счастливы.

Увидев, какое сияющее счастье ожидает Ентеле, крикливая Элька-чулочница тоже заплатила десять грошей, и зеленый попугай вытащил билетик и для нее: “Сватовство удастся, но парочка разведется или же муж убежит”. Элька взвизгнула: Ойзерл с ней разведется? Ойзерл от нее убежит? Враги ее до этого не доживут! Чтобы ее враги не радовались, Элька заплатила еще десять грошей, и по ее требованию на этот раз билетик достала белка, а не попугай. “Он украл и украденное уже перепродал”. Чулочница хотела оторвать белке хвост, а солдату с деревянной ногой выцарапать глаза: ее Ойзерл вор? Ее Ойзерл проходимец? Соседки едва сдерживали смех, но боялись вытягивать билетики дальше, пока одной женщине не пришла в голову идея: она дала солдату десять грошей с условием, что он сам будет зачитывать написанное в билетике, который вытащит зверушка, потому что как излагают, так и случается. Герц Городец читал с билетика, и все вокруг вслушивались:

– Царица Савская, красивейшая женщина в мире, повелевает лисе, самому маленькому зверьку в мире, а лиса повелевает орлу, царю птиц, а орел предсказывает твою судьбу: все, что ты делаешь, будет успешным. Ни одно из твоих празднеств не будет испорчено, а дети твоих детей будет плясать на твоей золотой свадьбе.

– Аминь, – заканчивает женщина и вытирает глаза.

Среди женщин стоит Злата-Баша Фейгельсон, папиросница, она кривляется и смеется над окружающими: “Белка у вас праведница? Солдат у вас за Б-га?” Но когда Злата-Баша слышит о доброй судьбе соседки, она моментально забывает свои насмешки над солдатом и тоже дает ему десять грошей, чтобы он предсказал ей добрую долю. Герц Городец сразу же возненавидел папиросницу за ее издевательства над ним, за ее глаза ведьмы и за то, что ее лицо, полное морщин и голубых жилок, потерто и истрепано, как торба побирушки. Он забирает ее десять грошей и читает по билетику:

– Нечестивая царица Вашти с шишкой на лбу повелевает хорьку под землей, а хорек бежит к летучей мыши, а летучая мышь предсказывает твою судьбу: если ты даже поставишь ногу на небо, а другую ногу – на землю, ты все равно ничего не добьешься.

Папиросница умнее крикливой чулочницы Эльки. Она не станет спорить с солдатом на деревянной ноге. Она громко смеется, делая вид, что презирает глупую болтовню билетиков. Но потом она сдвигает на лоб свой платок и со вздохом говорит соседкам, что вдобавок к ее больному мужу ей не хватает только, чтобы ей наговорили плохого. Ентеле упрекает солдата: “Некрасиво с вашей стороны”. Герц Городец берет Ентеле за подбородок, его пронзительные глаза и закрученные усы выдают нескромный интерес: “Красавица!” Благодаря красавице солдат смягчается к папироснице и заявляет, что если ее муж болен, то совсем другое дело. В билетике написано: на старости лет ей будет так хорошо, что она забудет о всех прежних бедах. Да вот, пусть она сама прочитает билетик. Она увидит, что он ничего не выдумывает.

Герц Городец закрывает ящичек со счастливыми билетиками. С ящичком под мышкой, а клетками с попугаем и белкой в руках он поднимается по ступенькам в молельню. Сборище во дворе расходится, домохозяйки – к своим работам по дому, а Ентеле, покачиваясь, как уточка, уходит в бакалейный магазин, где она работает продавщицей. Крикливая Элька-чулочница идет в свою квартиру, где только одна комната с окном напротив уборной. Элька водит каретку машины для вязки чулок и ругает про себя мужа, Ойзерла Баса. Неужели этот байстрюк действительно собирается ее бросить и уйти незнамо куда, как этот солдат с деревянной ногой? Кошки скребут у нее на сердце. Наверное, Ойзерл думает, что она не должна была выходить замуж, раз не приготовила для него квартиру, в которой хватало бы свежего воздуха. Хотя бы двухкомнатную.

Вокруг Герца Городца и его зверюшек стояли, держась за фартуки матерей, маленькие мальчики. Пока взрослые разговаривали и шумели, малышня молчала, восхищенная зверюшками в клетках. После того как Герц Городец уходит, а женщины возвращаются к своей работе, дети еще долго стоят, молчаливые и потрясенные. Даже нарушив наконец молчание, они разговаривают вполголоса, а их глаза светятся близкими тайнами иного мира. Один мальчик говорит про белку, вытягивающую бумажки: “Конечно, эта дурочка думает, что это орешки, потому что она держит бумажку передними лапками, а ее ноздри раздуваются и хвост становится пушистее. Только потом белка понимает, что она жует бумажку, тогда солдат вытаскивает билетик из ее зубок”. Другой мальчик рассказывает, что он видел стеклянный ящик с водой, полный золотых рыбок. Золотых рыбок в стеклянном ящике ему совсем не жалко, потому что они плавают там совершенно свободно, а вот зеленого попугая в клетке ему жалко, потому что он сидит, сгорбившись, как старый еврей.

– Если бы я не боялся, что солдат лягнет меня деревянной ногой, я бы раскрыл клетку и выпустил птицу.
– Ты еще маленький, – говорит третий мальчик и выворачивает карманы своих штанишек, словно в доказательство, что он-то уже большой. – Зеленая птица – это попугай из жарких стран, где люди ходят голышом. У нас нет такой птицы. Если ты его выпустишь на улицу, наши птицы его заклюют или он сам умрет. Для него же здоровее сидеть в клетке, – подводит итог этот всезнайка, и все ребята задирают головы к небу. Они смотрят в разлитую медь слепящего солнечного света – а вдруг там стая голубей, которых выпускают голубятники. Стаи голубей крутятся в небе и шалят, пока какой-нибудь самец или какая-нибудь самка не перелетают в чужую голубятню.

2.

В первый раз, когда солдат с деревянной ногой поднялся на хоры женской молельни и принялся маршировать “раз-два, раз-два, раз-два… стой!”, погруженные в размышления завсегдатаи молельни задрали головы к балкону и прислушались, тихие и испуганные, словно наверху, в женской молельне, поселились черти. Но поскольку инвалид приходит из года в год, аскеты привыкли к его странному поведению и больше не обращают на него внимания. А реб Довид-Арон Гохгешталт, вздрагивающий от стука двери или громкого восклицания во время молитвы, даже выказывает ему при встрече дружелюбие. Может быть, он так расположен к Герцу Городцу, приносящему ему привет из большого мира, потому что ему, ребу Довиду-Арону Гохгешталту, пришлось стать аскетом, чтобы скрыться от своей проклятой жены. Вержбеловский аскет открыто завидует солдату.

– Этот Герц Городец – вот это парень, как ветер в поле.
Солдат с деревянной ногой шагает вдоль балкона женской молельни и весело поет: “Соловей, соловей, пташечка!” – а аскет, засунув руки в рукава, бегает за ним с согнутой спиной.
– Ну, реб Герц Городец, вы уже снова обошли весь мир?
– Да, снова обошли весь мир, – отвечает ему солдат и продолжает шагать: – Раз-два, раз-два… Стой!
Вержбеловский аскет догоняет его и мягко упрекает:
– Если еврей ходит из местечка в местечко, он должен иметь при себе на продажу мезузы для еврейских дверей, связки кистей видения и малые талесы, сборники благословений, молитвенники. Накануне Грозных дней он должен иметь при себе шофары и праздничные молитвенники. Ведь еврейские селения нуждаются в предметах святости.

Герц Городец отвечает: кто у него их купит, старухи и отжившие свое старики? Он любит носить с собой товар, привлекающий девушек, молодок, паненок; деревенские шиксы тоже ему подходят. Они с радостью берут его товар, и ему самому это дело нравится.

– Ничего. Не на что жаловаться. – Солдат поглаживает свой черный ус и снова марширует по женской молельне.
– И для вас нет разницы, девушка или мужняя жена, еврейка или дочь необрезанного? – пританцовывает рядом с ним вержбеловский аскет. – Действительно никакой разницы?
– Никакой разницы! – широко взмахивает рукой солдат. – Девушка, молодка, еврейка, гойка. Одна и та же чертовка.
– А потом, реб Герц Городец? Как выбраться из этого дела потом? – горбится вержбеловский аскет и сладостно чешется под мышками. – Просто бросить и уйти?
– Просто бросить и уйти, – широко взмахивает обеими руками инвалид в такт своим шагам. – Иной раз приходишь через год – и снова ты желанный гость. Иной раз она смотрит на вас холодным взглядом, она вроде бы вас не узнает. Нет так нет. В них нет нехватки, в этих чертовках.

Чем больше хвастается солдат своими подвигами, тем больше ему завидует аскет, но совсем не его разгулу, а тому, что он видит мир. Реб Довид-Арон из Вержбелова знает свое проклятие: он осужден ходить вокруг одного и того же пюпитра и вокруг одной и той же мысли, сможет ли он развестись со своей проклятой женой или нет. Он похож на белку солдата, бегающую безумными кругами по клетке. Неожиданно реб Довид-Арон вздрагивает всем телом – зеленый попугай издает <…> хриплый яростный крик: “Аррр!” Он крутит головой и клювом и расправляет крылья: “Аррр!” Перепуганный аскет бросается бежать с балкона женской молельни, опасаясь, как бы злобная птица не продырявила его сердце и не выклевала ему глаза. Герц Городец провожает его точно таким же хриплым яростным криком и смехом.

– Что вы бежите? Птички испугались? Состригите бороду и отправляйтесь вместе со мной, тогда вы узнаете жизнь.
– Мы еще поговорим, еще поговорим, – отвечает ему аскет уже с лестницы, торопливо спускаясь в мужскую молельню. Вся его тяга к странствиям исчезает в одно мгновение, он хочет как можно скорее забиться в уголок за своим пюпитром.

Герц Городец уже достаточно нашагался, и он тоже спускается в мужскую молельню. Он знает этих просиживателей скамеек еще по прошлому и позапрошлому году. Но первый, кого он видит, – незнакомый ему старичок со здоровой, красной, потной физиономией. Это ширвинтский меламед, реб Тевеле Агрес, который смотрит на солдата своими маленькими, пронзительными глазками:
– Из каких мест идешь? – орет старичок, и Герц Городец отвечает в то же мгновение, как на окрик унтер-офицера:
– Сейчас я иду из деревень, что вокруг озера Нарочь.
Меламед хочет узнать, как обстоят дела с молодой картошкой.
– Готова ли уже новая картошка? – спрашивает с уханьем старичок. – А что с редькой? Тертая редька с гусиным салом – это же райский вкус. Так как же с редькой?
– Очень хорошо. Кто живет, тот до всего доживает, – отвечает солдат, а сам думает: “Такой старый хрыч! А у него еще есть аппетит на молодую картошку, на редьку с гусиным салом”.
Солдат подходит к слепому проповеднику реб Манушу Мацу.
– Как у вас дела, дедушка? Это я, Герц Городец, я тут был в прошлом и в позапрошлом году.
– Знаю, знаю, я вас узнал по голосу, а еще раньше – по походке, – улыбается слепой проповедник и спрашивает, как живется евреям на свете.
– Евреям живется хорошо, – отвечает солдат.
– Дай Б-г! – вздыхает проповедник и рассказывает, что он слыхал прямо противоположное. Евреи не могут больше заходить в деревни, чтобы продать свой товар, да и в самом местечке они уже не уверены в своей безопасности. Герц Городец бойко отвечает, что он не боится. Когда он проходит мимо барской усадьбы и собаки хотят на него броситься, он поднимает с земли обломанную ветку и спокойно проходит мимо. Собака действительно боится палки, но не надо ее этой палкой дразнить. А если какой-нибудь иноверец-антисемит называет его “жид пархатый”, он бьет антисемита деревянной ногой прямо в живот.
– Все-таки было бы лучше, если бы вы жили среди евреев и не имели бы дело с врагами Израиля, – вздыхает проповедник и, подняв слепые глаза к потолку, молится: – “Братья наши, весь дом Израилев, пребывающие в беде и в плену у неевреев, находящиеся как на море, так и на суше, Г-сподь да смилуется над вами…”
Герц Городец радуется, он видит стекольщика и хироманта Боруха-Лейба Виткинда.
– Как у тебя дела, Борух-Лейб? Еще не женился? Правильно делаешь, жена – это беда.
Солдат усаживается рядом со старым холостяком, вытягивает деревянную ногу и говорит громко, во весь голос: когда он приближается к деревне или к местечку, он помнит еще с предыдущего раза, что он встретит у околицы – крест или матку боску; пугала на полях или пару обгоревших, выкорчеванных пней; большую груду камней, старое еврейское кладбище с поросшими мхом надгробиями или христианское кладбище с упавшей оградой. Точно так же он знает, что в Вильне, в молельне Песелеса он встретит тех же самых аскетов, сидящих над теми же самыми святыми книгами, словно они вырезанные из дерева, камня или кости лесные звери у входа в барскую усадьбу. Борух-Лейб тоже один из этих бездельников и просиживателей скамеек. Утром он ходит от дома к дому и вставляет стекла в окна. Вечером к нему приходит какая-нибудь проклятая старуха, чтобы он погадал по линиям на ее ладони. Он все время видит одних и тех же людей, занимающихся одним и тем же делом, ест одни и те же блюда, изучает одни и те же святые книги. Разве это жизнь?
Как всегда, когда он слышит речи, которые ему не по душе, набожный старый холостяк начинает еще набожнее раскачиваться над своей книгой и отвечает после долгой паузы:
– Хотя аскеты из молельни Песелеса сидят на одном месте, их думы странствуют в горних мирах, подобно блуждающим звездам, именуемым планетами. Не зная премудрости астрономии и глядя на планеты с Земли, можно подумать, что они неподвижны, но истина состоит в том, что они постоянно вращаются. Точно так же думает и человек, находящийся сердцем и мыслями вне молельни, что аскеты – всего лишь просиживатели скамеек и ничего больше. Однако тот, кто является частью Немого миньяна или, по меньшей мере, здесь не совсем чужой, знает, что перед изучающими святые книги открываются горние миры.
– Ерунда! – стучит деревянной ногой об пол солдат и показывает на ширвинтского меламеда. – Вот этот старый хрен еще спрашивает у меня про молодую картошку, фантазирует про тертую редьку с гусиным салом. А этот полоумный вержбеловский аскет снова мне завидует, что я странствую по свету и наслаждаюсь жизнью. Так что ты долдонишь, Борух-Лейб, про горние миры? Ерунда!
От сердечной боли, что солдат с деревянной ногой высмеивает аскетов, набожный холостяк молчит еще дольше. Наконец он отвечает строгим тоном:
– Герц Городец, я слыхал, как рассказывали, что на этот раз вы пришли с белкой и попугаем, тварями, не имеющими души, и вот эти твари предсказывают у вас будущее, вытягивают счастливые билетики из какого-то ящичка. Это все равно как если бы вы подбивали людей на идолопоклонство. Тем более что вы сами не верите в счастливые билетики. Все понимают, что сами вы в это не верите.
– Конечно, не верю! – смеется Герц Городец. – Я верю в эту белку не больше, чем в церковь и в твою хиромантию. Но когда в прошлом и позапрошлом году я просил тебя научить меня гадать по руке, ты не захотел. Ты не свойский человек, Борух-Лейб.
Борух-Лейб Виткинд не понимает: зачем Герцу Городецу знать премудрость гадания по руке, если он в нее не верит? Солдат с деревянной ногой отвечает ему: чтобы цыганки умели гадать по руке, а он не умел? Таким путем страннику легко подработать. Это может ему пригодиться и для кое-чего, что интересует его гораздо больше денег.
– Дай мне, Борух-Лейб, свою руку… Вот так! Теперь представь себе, Борух-Лейб, что ты еврейская молодка, или паненка, или деревенская шикса – это тоже неплохо. Теперь представь себе дальше, что я хиромант, я глажу твою ручку и предсказываю тебе твое счастье. Ты таешь как масло на солнце и становишься со мной ласковой за какие-то десять минут. После такого поглаживания по ручке и милой беседы эта молодка уже идет за тобой как теленочек, куда ты только захочешь. Теперь понимаешь, почему я хочу знать хиромантию? Но ты не свойский человек.
Борух-Лейб вырывает свою руку у этого распущенного человека и даже начинает сопеть от злости.
– Поэтому-то я и не изучаю с вами премудрости гадания по руке. Каждой премудростью можно служить Всевышнему, но можно служить и Сатане. Вместо того чтобы гадать по руке ради утешения и укрепления людей, вы хотите использовать эту премудрость для совершения преступлений.
Герц Городец больше не слушает обличительных речей предсказателя.
– Что я тут вижу! – восклицает он, потрясенный. – В молельне Песелеса отремонтировали пол, скамьи больше не стоят вкривь и вкось, и ступеньки на биму тоже новые. Кто это сделал?
– Столяр и резчик. Он праведный еврей и отремонтировал всю молельню, не взяв за это ни единого гроша. Вон там он сидит, – показывает Борух-Лейб на кого-то в углу, радуясь, что солдат наконец оставит его в покое над святой книгой.
Эльокум все чаще забегает из мастерской в молельню Песелеса, чтобы резать по дереву. Он уже вырезал для священного ковчега четыре короны и теперь работает над орлами, которые должны эти короны носить. Он режет маленьким кривым ножичком, и вот у полена уже есть голова с клювом, длинная шея и одно крыло. Герц Городец смотрит на него и громко, раскатисто смеется.
– Это про тебя говорит придурочный предсказатель, что ты праведный еврей? Я ведь тебя знаю, ты столяр-недотепа, который живет ниже по улице. Я видел, как ты таскал доски, как стоял на Синагогальном дворе, вылупив глаза. Так что ты имеешь с того, что ремонтируешь молельню и вырезаешь птичек?
Столяр бросает на него быстрый взгляд. Он тоже знает солдата-инвалида, который появляется каждый год в одно и то же время, побирается и продает тряпье, пока не проест и не пропьет все, что наживет, и снова пропадает на год. Эльокум Пап терпеть не может этих разгульных бродяг, веселых голодранцев – он ему не отвечает. Герц Городец видит, что серьезный столяр не отвечает ему, и пытается говорить с ним по-свойски.
– Если тебе приелись столярное ремесло и твоя жена, я тебя понимаю, браток. Никто тебя не понимает так, как я. Пойдем вместе со мной по свету, тебе будет весело. Гулять так гулять! – поглаживает ус Герц, и его выбритое лицо расцветает в счастливой улыбке. – Но на что тебе, браток, эти резные деревянные птицы?
– Не с твоей головой это понять, – бурчит столяр и продолжает работать, наморщив лоб. – Откуда тебе понять такую деликатную работу, как резьба, если ты сам не умеешь ничего, кроме как гулять да жить за чужой счет?
Герц Городец весело смеется.
– Придурочный предсказатель Борух-Лейб говорит, что ты праведник. Разве праведник ругается? Балда! Это про меня ты говоришь, что я ничего не умею? Ведь всем известно, что у меня золотые руки.
И он принимается перечислять, загибая пальцы, что он умеет: он умеет брить и стричь, перелицовывать шубы, ремонтировать часы.
– Ты умеешь ремонтировать и перелицовывать, но ремесла от начала и до конца, как, например, столярное дело, ты не знаешь. Правда, есть лучшие столяра, чем я, но они не владеют мастерством резьбы по дереву, а я владею, – так отвечает Эльокум Пап, и его совсем не волнует, что Герц Городец ржет и отвечает на все: “Ерунда!” Наконец солдату надоедает спорить и он возвращается, стуча своей деревянной ногой, на балкон женской молельни.
Две старшие девочки Эльокума Папа знают, где находится отец, и они приходят к нему в гости. Вместе с ними заходят и мальчики, которые стояли во дворе Песелеса вокруг солдата, когда белка и попугай тянули счастливые билетики. Теперь малышня стоит вокруг столяра и восхищенно смотрит, как он режет. Время от времени дети поворачивают головы к балкону женской молельни и слушают, как пол наверху скрипит под тяжелыми шагами солдата с деревянной ногой. Он поет там и насвистывает: “Соловей, соловей, пташечка”. Эльокуму Папу хочется крикнуть ему: “Чтобы тебе был злой год! Это же святое место!” Еще лучше было бы подняться с большим молотком к этому бродяге и сказать: “Проваливай из нашей молельни, или я тебе голову проломлю!” Но разве станешь бить калеку, живущего с деревянной ногой? Пусть уж себе там поет, свистит и топает, чтобы на него черный год свалился. Все равно он скоро пропадет на год.
– Ты, папа, делаешь деревянную птицу, которая не может летать. А у солдата есть живая птица, которая по правде летает, – говорит дочка столяра, и большие, черные, влажные глаза пылают на ее бледном личике.
– Живую птицу можно поймать или купить за деньги; вырезать птицу из дерева, да чтобы она выглядела как живая, намного труднее, – отвечает отец.
– А зачем солдату с деревянной ногой птица, которая может летать? – спрашивает вторая дочка столяра.
– Потому что он сам живет на деревянной ноге, вот ему и нравится не деревянная птица, а та, что может летать, – снова отвечает отец и углубляется в работу.
Чужие мальчишки вокруг него тоже погружаются в задумчивую тишину и напряженно смотрят на полено, которое все больше походит на птицу. В молельне полумрак, Б-гобоязненная немота ютится в углах. Аскеты учат Тору про себя или дремлют, опершись на пюпитры. Только из женской молельни доносится веселое пение марширующего солдата: “Соловей, соловей, пташечка…”
Перевод с идиша Велвла Чернина

В серии “Проза еврейской жизни” издательство “Книжники” в ближайшее время готовит к выпуску первое русское издание “Немого миньяна” Хаима Граде.

 

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.