[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2009 АДАР 5769 – 3(203)
СТАРЫЙ МЕЛАМЕД И ЕГО УЧЕНИК
Хаим Граде
Ширвинтскому[1] меламеду[2] реб Тевеле Агресу далеко за восемьдесят. Когда его спрашивают, сколько ему лет, он орет, что родился в 5615 году[3]. Спрашивающий наклоняется и кричит ему прямо в ухо: «Люди говорят, что вы родились в 5608-м[4]. Получается, что вам уже девяносто лет, до ста двадцати лет вам!» Старик поворачивает к вопрошателю свою красную, здоровую физиономию, пылающую гневом, и яростно кричит:
– Кто говорит? Мои враги, меламеды из реформированного хедера?[5]
Реб Тевеле продолжает до сих пор начавшийся лет сорок назад раздор с меламедами, которые расчесывали бороды, носили по субботам и праздникам цилиндры, изучали с детьми Танах[6], грамматику древнееврейского языка и поддерживали контакты с палестинофилами. Реформированный хедер развалился, часть тех меламедов в цилиндрах давно уже отправились в мир истины, другие доживают век в доме престарелых. Лишь некоторые из них все еще таскают свои отекшие ноги и изучают с чадами обывателей Пятикнижие с комментариями Раши или готовят гимназистов к бар мицве[7]. Но реб Тевеле Агрес так и не простил им их былой грех открытия реформированного хедера. Он выступает также против новых талмуд тор и религиозных школ «Явне».
– Ведь в школах «Явне» мальчики и девочки не учатся вместе, так почему же вы против? – спрашивают его.
Ширвинтский меламед громко смеется и начинает орать:
– А даже если мальчики и девочки не учатся вместе, то разве учитель в ермолке с подстриженной бородкой перестает быть от этого скрытым выкрестом? Если изучаются светские предметы, пишут и разговаривают на языке иноверцев, то учителя должны быть настоящими иноверцами. Еврей-учителишка, «морэ»[8], который вдалбливает детям иврит на иврите, обязательно либо явный, либо тайный выкрест.
Главным же образом реб Тевеле Агреса возмущали виленские раввины: они, эти раввины, несут полную ответственность за упадок нынешнего поколения, потому что не наложили херема[9] на просветителей[10], уговоривших евреев посылать своих детей в этот якобы улучшенный хедер. Жил реб Тевеле Агрес у своих детей. Но хотя и его дети не пошли по пути праведности, старик утверждал, что молодое поколение не виновато: виноваты просвещенные меламеды. Они первыми сбросили с себя бремя еврейства. Ведь у их доктора Герцля трефная[11] борода. «Как это борода может быть трефной?» – спрашивали его, и он отвечал, что борода без пейсов – трефная борода. И даже борода с пейсами, коль скоро ее обладатель расчесывает ее щеточкой и бережет, чтобы на ней не было ни пылинки, ни крошки табака, такая борода – настоящая трефнина.
Даже с набожными обывателями из своей молельни реб Тевеле ссорился из-за их разговоров, что нынешние школы им, мол, не нравятся, но говорить, что реформированный хедер вел к вероотступничеству, они тоже не будут. Когда старый меламед слышал подобные речи, он вставал из-за своего пюпитра и ревел, как медведь на задних лапах, раздирающий когтями передних кору дерева:
– Нет, реформированный хедер вел к вероотступничеству, потому что его меламеды устроили из Торы учителя нашего Моисея книжонку. Библейские истории они изучали со своими учениками, а не Тору Моисееву! А вы для них еще находите доброе слово? – И ширвинтский меламед перебрался в Немой миньян. Уж лучше сидеть среди изучающих Тору, чем среди обывателей, поддающихся на просветительскую ложь. В Немом миньяне реб Тевеле не видел вокруг себя евреев, которые посылали или собирались послать своих детей в новомодный хедер. Он не пускался в разговоры с аскетами, и они тоже к нему не совались. В Немом миньяне гостя не спрашивали, кто он и откуда, лишь бы он сидел тихо в своем уголке, погруженный в мир собственного воображения.
Ширвинтский меламед ждал своего дня. Чем старше он становился и чем меньше он мог договориться с окружающими, тем больше росла в нем уверенность, что раввины и виднейшие обыватели города еще придут к нему помириться и сказать: вы были правы, реб Тевеле, реформированный хедер стал дверью в ад. Все, кто вошел в эту дверь, скатились на нижнюю ступеньку ада и потащили за собой других. Настанет день, и виленские раввины будут еще каяться: «Мы согрешили против вас, реб Тевеле, мы, мы виновны! В то время как вы, реб Тевеле, плакали и кричали, что просвещенные меламеды приведут дело к вероотступничеству, мы полагали, что это спор между конкурентами, и не вмешивались. Теперь-то мы видим, что вы вели спор во имя Царствия Небесного, реб Тевеле, и что просвещенные меламеды занимались с еврейскими детьми без хворостины и без указки, пока не выучили их быть большевиками». Вот так будут говорить ему виленские раввины и виднейшие обыватели: «Мы согрешили против Владыки мира и против вас, реб Тевеле, мы совершили предательство по отношению к Владыке мира и к вам, реб Тевеле».
Но ждать, пока к нему придут, и бездействовать не годится. Того гляди разрушится весь дом Израилев, Б-же упаси. Надо выходить на улицы и кричать: «Карау-ул! Горит пожар вероотступничества!» Проповедником, вещающим со ступеней священного ковчега, реб Тевеле не был. Препираться с отдельными обывателями ему надоело. Он принялся писать воззвания и вешать их в Синагогальном дворе, под солнечными часами. Евреи на Синагогальном дворе видели, как низенький трогательный старичок с пожелтевшей от никотина седой бородой и здоровым, потным, словно только что из бани, лицом наклеивает объявление на доску под солнечными часами и быстро топает прочь. Люди чувствовали волнение, читая написанное: «Евреи! Городской эрув[12] разрушен. Не позволяйте членам вашей семьи совершить тяжкий грех, принося в субботу чолнт из печки пекаря. Виновен реформированный хедер, он разрушил этот мир. От меня, малого и недостойного Тевеле Агреса, прозванного “ширвинтским меламедом”».
«Какое отношение имеет разрушенный эрув к реформированному хедеру?» – удивлялся какой-то еврей, а другой удивлялся и того больше: «Еще мой отец, мир праху его, учился у ширвинтского меламеда. Разве он еще жив?»
В другой раз реб Тевеле Агрес обнародовал целую статью в стиле проповеди: «Братья мои и ближние мои! Дело идет к Девятому ава, и евреи будут оплакивать разрушение Храма. Спрашивается, почему мы не плачем о всех прочих еврейских бедах со времен разрушения Храма? Объяснение в том, что эти беды происходят от разрушения Храма. То же самое и с реформированным хедером. Распутство еврейских девушек, трефные мясные лавки, нарушение субботы, а также несоблюдение законов ритуальной чистоты в семейной жизни – все это следствие первого отступления от Торы, то есть реформы хедера».
Видя, что на его краткие воззвания не откликаются, реб Тевеле вывесил большое объявление, гласящее, что евреи должны каждый день после обычной молитвы читать псалмы, перечисление тринадцати свойств Б-га и покаяние, а проповедники должны в молельнях с плачем призывать к пробуждению, как в Десять дней покаяния. «Недавно произошла ужасная вещь, – писал реб Тевеле. – Не только в Хоральной синагоге, но и в виленской городской синагоге кантор надел восьмиконечную ермолку с бахромой, а певчие надели на шеи маленькие бело-голубые талесы, похожие на шелковые шали. Кроме того, если евреи хотят молиться с плачем и причитаниями, они должны с полной самоотверженностью никого не впускать по субботам и праздникам в городскую синагогу, пока не будут изгнаны нынешний кантор с его певчими за их одеяния и приверженность законам иноверцев». И на этот раз воззвание заключалось подписью: «От меня, малого и недостойного Тевеле Агреса, в прошлом называемого “ширвинтским меламедом”». Помимо этого, автор также сообщал, где его можно найти: он сидит в шатре Торы, именуемом «Немой миньян». Реб Тевеле думал, что если к нему не приходят виленские раввины и именитые обыватели, стыдясь признаться в собственной ошибке, то придут обыватели рангом пониже, но по-настоящему Б-гобоязненные, а также набожные ремесленники. И он им скажет: идите и побейте окна у виленских раввинов, чтобы они отказались от своих постов. Вождь, который боится общества, не должен быть вождем.
Никто из евреев, на которых рассчитывал реб Тевеле, не пришел. Пришел странный тип в пенсне и рассказал старому проповеднику, что он его бывший ученик, а теперь сам учитель.
– Учитель? – с гневом и страхом, словно столкнувшись с обратной, сатанинской стороной мира, воскликнул реб Тевеле.
– Учитель, который ничему не научил своих учеников и вернулся к своему старому ребе. – Элиёу-Алтер Клойнимус остался стоять, опираясь на трость, которую завел за спину, и медленно покачивая головой. Блуждая по Синагогальному двору, Клойнимус уперся своими близорукими глазами в большое объявление реб Тевеле и очень обрадовался, что ширвинтский меламед еще жив. Тоскуя по набожным мальчишеским годам, учитель направился к своему бывшему ребе: рассказать, что он вернулся к вере.
Но старый меламед никак не может вспомнить, когда этот еврей в пенсне у него учился.
– Садись. Как, ты говоришь, тебя зовут? Элиёу-Алтер? А как тебя звали в хедере? Алтерке, говоришь? Алтерке? Не могу припомнить! От меня ты наверняка перешел в какой-нибудь реформированный хедер, потом ты наверняка учился в какой-нибудь ешиве, где читали богохульные, недозволенные вещи, и, наконец, ты полностью ушел от веры и пришел к дурной культуре, учил мальчишек ивриту на иврите, пока вдруг не увидел, что попал к вероотступникам. Да как же так?!
Клойнимус криво улыбается и молчит: что бы сказал старый ребе, если бы знал, что его ученик произносил пламенные речи против молельни? Реб Тевеле въедается своими острыми глазками в лицо учителя и хочет узнать, откуда у него такой широкий красный шрам от уха и до верхней губы.
– Своей хворостиной я таких следов на учениках не оставлял, – кипятится старик.
– Это у меня от казачьей нагайки, с которой я познакомился во время одной демонстрации против русского царя. Я и в царской тюрьме сидел. Но от своего революционного прошлого я не отказываюсь, – с пафосом говорит Клойнимус, словно ведя в учительской дискуссию с коллегами, обвиняющими его в предательстве идеалов его юности. Он тут же спохватывается, что старый меламед не понимает, о чем он говорит, – и хорошо, что не понимает! Реб Тевеле сопит. Кашляет, чешет под мышками и бушует.
– В баню ты ходишь, Алтерке? Баня Каплана около Рыбного рынка лучше, чем общинная на Синагогальном дворе. Правда, в бане Каплана нет мужской миквы[13].
Элиёу-Алтер Клойнимус ушел из Немого миньяна в тяжелом настроении. Его старый ребе, конечно, не такой надломленный человек, как он сам, но все-таки старый меламед – человек отсталый. Тем не менее учителю понравилось, что старик тыкает ему и называет его Алтеркой, словно перед ним прежний мальчишка из хедера. Клойнимусу хотелось побыть юным, пусть таким образом, хотя бы пару часов в неделю. Он снова пришел в молельню Песелеса, и на этот раз реб Тевеле Агрес разговаривал с ним разумнее и толковее.
– Знаешь, что я тебе скажу, Алтерке? Я думаю, что у тебя должны быть неприятности с твоими домашними. У тебя сыновья, дочери? Сын и дочь, говоришь. Значит, они, наверно, делают все тебе назло. Сын ест без шапки, а дочка носит платье с короткими рукавами. Еще хуже, говоришь? – Старик почесал спину о скамью и закричал хриплым голосом: – Не терзай себя, Алтерке. Ты за своих детей не виноват, точно так же как и я не виноват за моих детей. Виноваты эти ангелы разрушения, меламеды из реформированного хедера.
Если уж ширвинтский меламед вспомнил про своих врагов, меламедов из реформированного хедера, он не может вести себя иначе, как кричать еще громче, с издевкой и злобой.
Он не уважает хасидов, но один их ребе как-то сказал умные слова, что, когда еврей молится с ошибками, ангел выбирает ошибки, как червивые горошины, и выбрасывает, чтобы молитва еврея достигла Всевышнего на небе чистая. Но меламеды-просветители не могли терпеть, чтобы еврейские дети говорили слова учености с ошибками. Так что же они устроили? Они сделали так, что еврейские дети вообще не молятся. Эти умники негодовали по поводу того, что меламеды бьют мальчишек хворостинами, тем не менее мальчишки не выходили из хедера калеками, тогда как из нынешних школ ученики выходят калеками. Они играют в мяч и дрыгают ногами, пока не получат перелом. Они прыгают и пихаются, пока не остаются с каким-нибудь физическим изъяном на всю жизнь. А какую радость получают они от жизни? Парень уже стоит под свадебным балдахином, а все думает, что мог бы жениться на ком-нибудь покрасивее. У него рождается ребенок, а он думает: зачем мне это было надо? Умирает у него кто-нибудь, а он, этот неуч, даже не может утешиться главой из Книги Иова! А на старости лет ему некуда деваться. Еврей, получивший в детстве надлежащее воспитание, сидит на старости лет в молельне, там он не лишний, как и у собственных детей. Но что делать с собой на старости лет еврею, закончившему нынешние школы? Ничего ему больше не лезет в голову, ноги и руки у него трясутся, и все считают его никчемным человеком.
Вержбеловский аскет реб Довид-Арон не может больше переносить криков ширвинтского меламеда. Но гость меламеда, в пенсне и с черной бородкой, кажется ему почтенным и ученым. Реб Довид-Арон подходит к ним на цыпочках, с согбенной спиной и дружелюбной улыбкой, стараясь, чтобы его речи звучали как можно деликатнее. В Немом миньяне, говорит он, ни у кого не спрашивают паспорта, кто он такой и что он такое. Но ведь можно беседовать без крика. Здесь сидят люди, углубленные в возвышенные размышления. Учитель Клойнимус, хотя он и не кричал, извиняется раз и еще раз, кланяется аскету, который делает то же самое, словно они оба стоят у двери и каждый просит другого пройти первым. Но реб Тевеле Агрес вмешивается с львиным рычанием.
– Уже и аскет из Немого миньяна идет по путям иноверцев? В церкви и в Хоральной синагоге нельзя кричать, потому что идолопоклонники заходят туда помолиться всего на час. А в молельне, не рядом будь упомянута, в молельне кричать можно. Я вывешу записку на Синагогальном дворе, что за прегрешения наши великие вероотступничество проникло уже и в Немой миньян, и один аскет хочет превратить святое место в церковь, в Хоральную синагогу.
Реб Довид-Арон Гохгешталт отступает, дрожа: только этого ему не хватало! А реб Тевеле Агрес, с еще большей силой и яростью, кричит своему гостю:
– Знаешь, что я тебе скажу, Алтерке? Я тебе скажу, что я не верю в твое возвращение к вере. Бороды у тебя нет, и кто знает, накладываешь ли ты хотя бы тфилин[14]. Вон там, на окне лежит книга Мишна Брура[15]. Принеси ее сюда, я буду учить тебя заповедям возложения тфилин.
Элиёу-Алтер Клойнимус сидит над раскрытой книгой, смотрит с любопытством на квадратные буквы книги Шульхан арух[16] и на густой шрифт Раши[17] по соседству. В сердце своем он не может не сознаться, что законы возложения тфилин, все эти детали и предписания мало интересуют его. Вскоре он устает от учебы и ему становится скучно. Клойнимус чувствует, как дужка пенсне давит ему на переносицу, которая уже горит как в огне. Но без этих стекол его близорукие глаза с желтоватыми белками, подернутыми сетью красных жилок, видят только сумятицу голубых точек и красных черточек. Он снова надевает пенсне и оттягивает свою черную бородку к уху широким движением руки, как во время лекции перед заинтересованными слушателями.
– Конечно, эти законы важны, очень важны, но при этом необходимо верить в Б-га и все делать с чистыми намерениями. Без веры в то, что делаешь, без экстаза, я имею в виду, без приверженности Всевышнему и устремленности к Нему, выполнение заповедей становится сухим церемониалом, мои дорогие друзья… Я имею в виду, мой дорогой ребе.
Ширвинтский меламед понял на этот раз больше, чем его ученик, который заговаривался, оправдывался. Реб Тевеле Агрес взглянул на вернувшегося к вере своими маленькими острыми глазками и возопил:
– Знаешь, Алтерке, что я тебе скажу? Я тебе скажу, что ты исчерпался. Хотя я старше тебя по меньшей мере лет на тридцать, исчерпался ты, а не я. Отпусти еврейскую бороду, возлагай тфилин, соблюдай субботу, а в устремленность к Б-гу не вдавайся. Не заботься о святых намерениях, не дави себя. – Реб Тевеле вытер пальцем уголки рта и поковырял в зубах, которые все еще прочно сидели на своих местах, но выглядели черными, как обгорелые пни. Он почесал свою расхристанную грудь, покрытую колючими, седыми, пропотевшими волосами, и крикнул ученику:
– Приходи в пятницу до полудня. Мы вместе пойдем в баню, и ты потрешь мне спину. Придешь?
Перевод с идиша Велвла Чернина
В серии «Проза еврейской жизни» издательство «Книжники» в ближайшее время готовит к выпуску первое русское издание «Немого миньяна» Хаима Граде.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1] Ширвинт – местечко в Литве, неподалеку
от Вильны. Современное литовское название – Сирвинтос.
[2] Учитель в еврейской начальной религиозной
школе – хедере или талмуд торе. Иногда меламед выступал и в качестве частного преподавателя
детей богатых родителей.
[3] 1865 год по христианскому календарю.
[4] Игра слов. Число 5608 обозначается еврейскими
буквами, которые складываются в слово «Терах» (в синодальном русском переводе Библии
– Фарра, отец Авраама). Это имя стало по-еврейски нарицательным в значении «старый
хрыч».
[5] Появившийся в конце XIX века хедер нового
типа, где наряду с религиозными преподавались и светские предметы. На иврите –
«хедер метукан» (буквально: «исправленный хедер»).
[6] В христианской традиции – Ветхий Завет.
[7] Религиозное совершеннолетие. Еврейский
мальчик считается совершеннолетним с 13 лет.
[8] Учитель (ивр.).
[9] Религиозный бойкот.
[10] Имеются в виду сторонники движения «Хаскала», проникшего
в Литву в первой половине XIX века.
[11] Здесь: противоречащая еврейской традиции.
[12] Символическая ограда «субботних пределов», в которых
можно переносить предметы из одного дома в другой в субботу, не нарушая заповедей.
[13] Бассейн для ритуальных омовений.
[14] Один из важнейших атрибутов еврейского религиозного
культа. Представляют из себя две кожаные коробочки с ремешками, содержащие пергаменты
с четырьмя фрагментами из Торы, и возлагаются мужчинами во время утренней молитвы
в будни на голову и на левую руку. В данном случае речь идет о минимальном уровне
соблюдения заповедей.
[15] Буквально – «Ясное повторение». Труд по еврейскому
традиционному праву, написанный рабби Исроэлем Меиром а-коеном из Радина
(1838–1933), известным больше как Хафец Хаим. Считается наиболее авторитетным сводом
религиозных законов, составленных в Новое время.
[16] Буквально – «Накрытый стол». Труд по еврейскому
традиционному праву, написанный рабби Йосефом Каро (1488–1575).
[17] Особая разновидность еврейского шрифта, которым
печатаются, как правило, комментарии к религиозным текстам.