[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2009 АВ 5769 – 8(208)

 

Смерть Тредиаковского

Михаил Горелик

Горчев украсил свою «Гондвану»[1] картинками собственного изготовления – непременно попрошу редактора вставить их как можно больше, даже и до полжурнала. Вот, скажем, партизанская серия: «Партизаны сбили кашалота (Удачный выстрел)», «Ворона приметила фашиста», «Слон бежал из немецкого плена» и прочее. И в текстах, и в графике этот Горчев затейлив и изобразителен. Стихия языка с убедительной иллюзией спонтанности и произвольности. Льется как бы куда сама хочет. Ненормативная лексика как неотъемлемая часть эстетики. Всегда уместно. Хотя и на любителя. С элементами олбанского падонкофского языка[2] – он же интернетный человек, этот Горчев. Допускаю, да что там допускаю, уверен: немалая часть несовпадений с нормой – результат не умысла, а отсутствия корректора и прямого раздолбайства.

   

   

Иллюстрации Д. Горчева к книге «Дикая жизни Гондваны».

Слева направ. Партизаны сбили кашалота (Удачный выстрел); Песня о Доме; Ворона приметила фашиста; Слон бежал из немецкого плена; Партизаны лечат слона от простуды; Партизаны разобрали железную дорогу; Неожиданные гости (Партизаны обнаружили логово Фашистского Зверя).

 

Партизаны уходят навсегда;

Сокольники (Михаил Горелик на прогулке)

Нетривиальная книга: множество историй и – без содержания, содержания нету, найти что-нибудь положительно невозможно, остается читать, открыв в произвольном месте, и если вы начали какую-нибудь историю и отвлеклись помыть, скажем, руки или еще чего-нибудь, а закладки у вас под рукой не случилось, вам этой истории уже нипочем не сыскать, то есть в конце концов, прочтя таким же манером полкниги, вы ее случайно обнаружите: ах вот ты где! да я про тебя уж и думать забыл! да где ж ты раньше была?! Самое забавное, что это, по всей видимости, предусмотрено, что читать надо именно так: зигзагами.

Мандельштам, помнится, сказал о Зощенко: да он советский Гомер! – ему надо в каждом сквере памятник поставить. Горчев – Гомер почище Зощенко, к коему определенно восходит. Горчев творит российский эпос, но не только: он творит большой российский миф, в то время как его нелюбимый Кремлем предшественник ограничивался одним только эпосом. Зощенко. А еще Хармс. Конечно же, Хармс.

А еще, со своей несносимой шинелью и маленькими человеками, у Горчева не только несчастными, но и сильно гадкими, Гоголь – смех сквозь слезы и всякое такое – представлен почти что впрямую, даже и завершает Гондвану, завершает – это чтоб лучше запомнилось, Штирлиц научил – Акакием Акакиевичем в его нынешнем современном исполнении. У этого Алексей Алексеича, пьяненького, патрульный милиционер мобильник отобрал, новейшей конструкции со всякими бессмысленными прибамбасами – чтобы купить его маленький человек жизнь положил. Лишенный патрульными злодеями мобильника потерял смысл жизни, умер от огорчения, спился вконец, белая горячка – и нет его. Ну и после смерти маленького, несчастного человека «с несколькими патрулями петербуржской милиции действительно произошел ряд тщательно засекреченных от общественности происшествий».

 

Так или иначе с тех самых пор петербуржская милиция не отбирает у подвыпивших прохожих мобильных телефонов. И даже если такой гражданин сам станет предлагать милиции свой телефон, его скорее застрелят из табельного оружия, чем к этому телефону притронутся.

 

А еще (не все ж одни питерские) Ерофеев, само собой Венедикт, – прилежный продолжатель дела Радищева. Так и назвал цикл, это я уже о Горчеве: «Из Петербурга в Москву». Мы пойдем другим путем? Нет! Уж вы там как знаете, ходите себе, как хотите, а мы пойдем (поедем) тем же самым путем, в крайнем случае, как Александр Пушкин, в обратном направлении. Тут, как ей и положено, является тень Лоренса Стерна, благословляя и осеняя своего блудного путешествующего праправнука, ишь куда его занесло: плюньте в глаза тому, кто скажет, что путешествие этого нового российского Гомера из Петербурга в Москву несентиментально.

Москва глазами приезжего. Райский образ. Рио-де-Жанейро со своими белыми штанами отдыхает.

 

В Москве выпал снег и лежит теперь на пальмах, совсем как в кинофильме Сергея Соловьева асса, только лучше.

Вчера праздновали день города: Москве исполнилось пятнадцать тысяч лет. По этому поводу в Москве была тишина и даже машинам запретили ездить.

В остальные же дни москвичи пляшут на улицах, поют; фейерверки, шутихи, канонады, голые женщины в перьях разносят бесплатно водку. Спать совершенно невозможно, совершенно.

 

Понятно, что русского мифа без евреев не бывает.

 

Кстати, Евреи, давно хотел сказать вам Не­при­ятное.

 

Именно так: с большой буквы – «Евреи». Как принято в известного рода литературе. Обычная для Горчева стилизация.

 

Вот лично я думаю, что это не вы ответственны за все зло, происходящее в мире. Из-за вас происходит процентов максимум пятьдесят зла, может быть, даже меньше…

И если в кране нет воды, то это не вы ее выпили, а просто сантехник наш Коля – пьяный мудак. И не потому он пьяный мудак, что вы споили русскую нацию, а потому, что у него просто руки растут из Жопы.

Я понимаю, что обидно такое слышать, но должен же кто-то это сказать.

 

Слышать такое действительно обидно. Тяжело слышать. Но мы справимся. Ничего, что я говорю от имени всех Евреев?

Верный большой исторической правде, Горчев твердо ставит евреев на место мало кому интересных и ничем, в сущности, не замечательных, отрытых немецкими свиньями в русских архивах Рюрика, Синеуса и Трувора. В сущности, Горчев создает свою «Повесть временных лет». Меняет число варягов: не трое, а четверо.

«Россию придумали четыре Еврея: Левитан, Левитан, Шишкин и Тредиаковский». Тредиаковский – еврей! Сильно сказано. Но возразить нечего: конечно, еврей. Все правильно, мы с Радищевым (еврей?) большие любители Тредиаковского, его явление в этой компании нас радует. Интересно, с какой стати я усомнился в Радищеве? Либерал, демократ, западник, правозащитник, душа уязвлена и не просто уязвлена, а страданиями русского народа уязвлена – ну, слово из пяти букв: подумаешь, бином Ньютона, конечно еврей, кто же еще?!

Первый Левитан (или все-таки второй?) – определенно главный голос СССР эпохи большого стиля, но сильно преображенный, как все объекты, на которые падает животворящий горчевский глаз. Я, кстати, из-за этого без остатка растворенного временем Левитана думал, что Горчев постарше, а он, оказывается, 63-го года рождения. Теперь Шишкин. Я думал, он пушкинский Шишкин, но нет, он не пушкинский Шишкин. Я, кстати, к этой еврейской четверке добавил бы и пятого еврея – Александра Пушкина, но я мыслю шаблонно, с Пушкиным поди кто только не гулял, можно сказать, давно по рукам пошел, а Горчев предъявляет совершенно незаюзанного персонажа.

Вообще-то, это и «Повесть временных лет», и, как выясняется из дальнейшего, даже и «Шестоднев». Непонятно, чего и больше. Четыре еврейских демиурга творят, можно сказать из ничего, большой русский космос: вот как это было и что из этого еврейского творения получилось. Называется «Четыре Еврея». Безусловное достоинство горчевских сочинений – как правило, они малы. Одни малы, другие еще меньше. Читать одно удовольствие: утомиться не успеваешь. Так что я могу привести его русско-еврейский миф без изъятья, разве что замещу отточиями отдельные буквы в ненормативной лексике, вполне, впрочем, как и в других у Горчева случаях, уместной (отточий Горчев определенно не одобрил бы, я и сам их не одобряю). С приложением собственных минималистских комментариев – не могу молчать. Это пусть Горчев помолчит, да помолчи же ты, наконец! дай я скажу! – и не говорите мне про целостность текста. Со временем, надо полагать, текст этот разберут комментаторы, настоящие, не чета мне, комментаторы, по косточкам. Но я по минимуму. И только пшат[3]. Пшат – и больше ничего. Миф-то, оно, конечно, миф, но и карнавализация паранойи: кругом одни евреи – и карнавальная и вместе трагическая, хотя и растворенная в смехе, история о вовлеченности евреев (Евреев) в русскую культуру и чем у них, у Евреев, дело кончилось. Впечатлительные читатели могут счесть и за русофобию.

Россию придумали четыре Еврея: Левитан, Левитан, Шишкин и Тредиаковский.

В первые четыре дня каждый придумывал, что умеет: один Левитан придумал русский язык и про то, что жышы пиши через и; второй Левитан – золотую осень и матушку-зиму, блинки и семужку, икорку и расстегайчики; Шишкин придумал кудрявые березки во ржи, три медведя и три богатыря.

 

Глядите-ка, кудрявая отнята у Левитана и отдана Шишкину. Хозяин – барин, но я не согласен: три богатыря – это Левитан определенно. Правда, расстегайчики трех богатырей стоят.

 

Но больше всех придумал, конечно, Тредиаковский: Царягороха и Владимира красноесолнышко – для патриархальности, Иванагрозного – для строгости, Дмитриядонского – для патриотизма, а Иванакалиту – просто так для смеху, списал с одного своего знакомого.

 

Ну и как вам этот профессор элоквенции?

 

На пятый день Евреи сели уже все вместе и стали придумывать разные смешные мелкие штучки: лапти и матрешку, степь да степь, косоворотку и хохлому. Больше всего хохотали, когда самовар придумывали: просто уссались все от смеха, такая дурацкая получилась вещица.

 

День шестой – время создавать русского Адама. Нет проблем, у нас не задержится. Творят, правда, не из праха.

 

На шестой день пошли Евреи искать Русских людей. Нашли двух Татаринов – они ели у обочины дороги Лошадиное Копыто.

– Тебя как зовут? – спросили Евреи первого Татарина.

– Файзулла, – отвечал первый Татарин.

– Теперь будешь Иван. А тебя как зовут? – спросили второго Татарина.

– Хайрулла, – отвечал второй Татарин.

– Теперь будешь Hиколай, – приказали Евреи.

– А нам татарам одна х…й, – отвечали Татары равнодушно.

 

Работает с расхожим: поскреби русского – найдешь татарина.

 

Затем Евреи поймали в овраге двух девок в полосатых штанах и привели к Русским людям Ивану и Николаю:

– Вот вам жены ваши: Аленушка и Марьюшка. Берите кто какую хочет.

– А нам по…ть, – отвечали первые Русские люди Иван и Николай.

После этого Евреи пожали друг другу руки, завязали на подбородке пейсы, чтобы не проглотить во сне муху, и легли спать мертвецким сном, ибо сильно уж они утомились, Русь сочиняющи.

 

На седьмой день, как по сюжету положено, отдыхали. Далее идет рассказ, напоминающий не столько Хони Меагеля с трактатом «Таанит» под мышкой, не столько Рип Ван Винкля, сколько Потока-богатыря.

 

Проснулись Евреи ровно через три года, три месяца и тридцать три дня, развязали пейсы и огляделись вокруг. Видят: стоит на пригорке Чорная изба с кривым вокруг забором, и кружит над избой Чорный Ворон.

Умылись Евреи, постучали в двери, вошли чинно и поклонились низко, как сами придумали: «Мир вам, хозяева дорогие».

А в избе пасмурно: хозяева водку пьют, салом закусывают, в углу свинья храпит,

 

Какой из них, интересно, Шишкин сочинил водку, сало и свинью? Или они сами собой народились?

 

а рядом с ней копошится свеженародившийся Русский мальчик Васятка с синей пятнистой жопой.

Слышь, Микола, – говорит Иван, продолжая резать сало, – а ведь это Жыды к нам пожаловали.

 

Так революционные матросы не признали в Плеханове своего малого демиурга.

Обратите внимание: то были Евреи (ав­то­рская речь), а то пошли Жыды (персо­нажная).

 

– Та пийшов ты нах.., кацап йо...ный, – отвечает Микола, зевает, – а то ж я без тебе Жыдов не бачив.

 

Проклятый вопрос: Иван (кацап йо..ый) и Микола – один народ? Или это Киевская Русь и Московское царство – скакать, не доскакать? Вот поди разбери у этого Горчева!

Гей, Жыды, гроши е?

 

О! Картина художника Ильи Репина Не ждали. Вот тебе и Федор Достоевский. Записки из мертвого дома. Острог. Явление Жыда народу.

 

От голоса Миколы на лавке в углу просыпается еще один совсем новый Русский человек, без имени пока и без отчества, но зато с фамилией: Златокаменный – из немцев, должно быть.

 

При чем тут Гольдштейн?! И вообще: какого Гольдштейна Горчев имеет в виду?

 

Зевает, поправляет на носу круглые очечки, чешет между лопатками рукояткой нагана:

– Кто такие? Документы есть? Справка об окрещении в Православную веру?

А справки-то и нет, справку Евреи забыли придумать.

Вот и расстреляли всех четверых:

 

См. смерть Вечного Жыда у Ильфа с Пет­ровым.

 

и первого Левитана, и второго, и Шишкина, и Тредиаковского под кудрявой березкой в волнистой ржи. И прошли мимо них косари в лаптях и рубахах, и пролетела над ними сиза горлица, и провыл над ними Серый Волк.

 

Плывут самолеты – привет Мальчишу. Но хотелось бы видеть и птицу Сирина.

 

И такие вокруг них раскинулись просторы, что сколько ни пей, все мало.

 

Путешествие из Петербурга в Петушки, оно самое.

 

И столько тоски и благодати от земли Русской, что только упасть в эту землю разбитой мордой, прижать ее к груди да издохнуть – до того все хорошо придумали четыре Еврея, пусть и им тоже будет царствие небесное.

 

Пусть будет, кто бы возражал, но Тредиаковского все равно жалко: такой хороший.

 

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.



[1]     Дмитрий Горчев. Дикая жизнь Гондваны. Иллюстрации автора. М.: Che-Buk, 2008.

 

[2]     Олбанский падонкофский язык – интернетный диа­лект, для которого характерны грамматические смещения, ненормативная лексика и субкультурные языковые клише.

 

[3]     Пшат – вовсе не elaeagnus angusti folius L., кустарник из одноименного семейства, славный своей серебристой зеленью, достигающий шестиметровой высоты, вольно произрастающий на Кавказе и в Закаспийской области, как вы, должно быть, сразу же и подумали. Нет! Это метод библейской экзегезы, ставящий себе самую скромную цель: понять простой, прямой, непосредственный, лежащий на поверхности смысл – хотя и это порой бывает затруднительно.