[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАРТ 2010 АДАР 5770 – 3(215)
Вокруг Дины Рубиной
Беседу ведет Михаил Эдельштейн
В нашем журнале вот уже много лет существует рецензионный раздел. Однако нередко случается так, что та или иная книга, писатель или явление представляются заслуживающими более пристального внимания, нежели то возможно в рамках одной рецензии. В подобных случаях мы планируем собирать за редакционным круглым столом экспертов – писателей, критиков, журналистов, ученых – и выслушивать их пусть противоречивые, но неизменно компетентные мнения.
Первым «героем» новой рубрики стала писательница Дина Рубина. Этот выбор не случаен: в современной русской литературе не так много фигур, которые вызывали бы настолько полярные оценки. Одни числят ее по разряду «массовой словесности», отказывая в праве на сколько-нибудь серьезное отношение со стороны критики, другие полагают, что по мастерству сюжетостроения, колоритности персонажей, точности и сочности описаний у Рубиной сейчас мало соперников в отечественной прозе. Недавно вышедший роман «Белая голубка Кордовы» подлил масла в огонь и спровоцировал новый виток этих споров.
Так кто же такая Дина Рубина – развлекательница или мэтр? Хорош или плох ее новый роман? И написана ли уже ее главная книга – или же «лучшее, конечно, впереди»? В этих вопросах нам помогут разобраться прозаик Афанасий Мамедов, литературный обозреватель Наталья Юдина, критик Давид Гарт, автор тонкого разбора романа Рубиной «На солнечной стороне улицы» (см. Лехаим. 2007. № 5), и филолог, преподаватель РГГУ Елена Луценко, чья большая статья о творчестве Рубиной с характерным названием «Лопнувший формат» появилась недавно в журнале «Вопросы литературы» (2009. № 6).
– Дина Рубина, наряду с Людмилой Улицкой, – одна из самых популярных писательниц в России (не говорим о чисто жанровых феноменах – от Марининой до Донцовой). В чем причина ее популярности?
Афанасий Мамедов. Вопрос, на который найти ответ чрезвычайно сложно, я думаю, его и нет на самом-то деле… В чем причина успеха Сорокина или Пелевина? Приведу пример, который может сойти за ответ, если не брать в расчет раскрутку писателей. Однажды в начале 1990‑х мне попала в руки книга «Русско-советский рассказ 20‑х годов». Солянка та еще! Удовольствие как от джазового сейшна. Особенно удивил меня «малоизвестный» Михаил Булгаков рассказом «Полотенце с петухами». Вроде простенький, незамысловатый фельдшерский рассказ, уступающий многим своим соседям в мастерстве, а порою и в даровитости, но как цепляет, сколько обаяния, какая ненамеренная, неподдельная связь с классической русской литературой!.. Вот это самое обаяние – оно или есть, или его нет. Обаяние, литературное в том числе, – дар Б‑жий.
Наталья Юдина. Причины успеха писательницы лежат на поверхности: колоритный язык, грубоватое чувство юмора, яркие персонажи. Плюс к тому авантюрные сюжеты и умение доступно говорить о сложных вещах. Однако сравнивать ее с Улицкой не вполне правомерно. Все-таки Рубина остается писательницей для «интеллектуальных девушек». Не случайно при упоминании ее имени в голосах читателей звучит та особая интонация причастности, с которой раньше произносились имена Булгакова, Набокова или Газданова. Такие вещи, как «Белая голубка Кордовы», полны культурно-исторических деталей и требуют, как минимум, двукратного прочтения.
Улицкая куда доступнее, по тематике ее романы напоминают статьи в «СПИД-инфо». Если она пытается выдавать свои произведения за «интеллектуальное чтиво», то романы Рубиной действительно являются таковым. Писательниц роднит разве что неизбежная в этом жанре склонность к пикантным подробностям. Однако если Улицкая их смакует, то Рубиной они по большому счету неинтересны.
Елена Луценко. Причина популярности Рубиной – в ее профессионализме, в умении услышать гул современности и грамотно выстроить соседние ряды, как сказал бы Тынянов, когда быт жизни становится достоверным художественным бытом. Отрадно, что остросюжетность (прием, которым Рубина владеет виртуозно) – не самоцель для aвтора. Поэтому вместо ожидаемого ора и кровопролития вдруг появляются нормально разговаривающие люди, которым хочется сопереживать.
– Актуально ли для современной литературной системы деление на беллетристику и «высокую» литературу? Если да, то по какую сторону этой границы находится творчество Рубиной?
А. М. Я считаю, что да. И считаю, что именно этим должны заниматься серьезные критики. Что касается творчества Рубиной, то с уверенностью могу сказать две вещи. Во-первых, практически во всех ее значительных произведениях присутствует – когда больше, когда меньше – то самое обаяние, о котором мы говорили и которое не пропьешь, не прогуляешь. Во-вторых, она, насколько я разбираюсь в людях, не покушается на лавры Пруста, Джойса или Поля Валери, уверен, ей, ее издателям и почитателям вполне хватает рубинского литературного пространства. Творчество Рубиной находится на границе очень достойной беллетристики и «высокой» литературы. В каком-то смысле в нашей литературе она «пограничник». Здесь надо понимать, что моя оценка – по гамбургскому счету, в который многие и многие именитые просто не входят.
Н. Ю. Я не вполне понимаю, что понимается под современной «высокой» литературой. Сейчас явным образом происходит размывание границ, и однозначно маркировать художественное произведение невозможно. Куда отнести, скажем, тексты Переса-Реверте, к чьей «Фламандской доске» напрямую апеллирует «Голубка»?
Для меня романы Рубиной – это, прежде всего, рассказ о среде, времени и пути. Мне они интересны, потому что я вижу в ее героях своих родителей, их друзей, моих друзей и мое окружение. Что же касается остросюжетных извивов, то здесь Рубина явно проигрывает той же Улицкой. Сюжет вообще не является в ее романах главным, это лишь уступка жанру и читателю.
Е. Л. Рубина умело балансирует на грани «настоящего» и «форматного». Ее произведения – «высокая беллетристика», которая, однако, никогда не опускается до уровня обычного «формата» благодаря хорошей литературной выучке и опыту.
– Считаете ли вы, что роман «На солнечной стороне улицы» стоит в творчестве Рубиной особняком? Можно ли его назвать ее главным произведением? Если нет, какие ее произведения вы можете выделить как главные?
А. М. С одной стороны, да, могу сказать, что он стоит особняком в ее творчестве, с другой стороны, нет ничего удивительного, что Рубина написала этот «южный» роман. Удивительно, что она не написала его раньше. Я бы не назвал «На солнечной стороне» главным произведением Рубиной, надеюсь, что ее главное произведение еще впереди.
Н. Ю. Для меня это произведение, безусловно, главное в ее творчестве, но я бы не сказала, что оно стоит особняком. Напротив, оно гармонично вписывается в творческую систему Рубиной. У нее и прежде были экскурсы в неизжитое прошлое, послевоенный Ташкент встречается во многих ее книгах, да и интонация здесь та же, что и в предыдущих вещах. Просто если раньше все это давалось дозированно, писательница словно бы сдерживала себя, то в «Солнечной стороне» оно спрессовано до зашкаливания. Это рассказ взахлеб, исповедь, полная тоски по месту, времени и себе, оставшейся там. Напрашивающееся сравнение здесь – Витебск Шагала. (Кстати, известно, что Шагал, приходя в ресторан, любил в задумчивости что-то калякать на салфетках, а после его смерти официант, заботливо собиравший эти почеркушки, издал альбом и разбогател – ровно то же проделывает один из персонажей романа с салфеточными набросками героини-художницы.)
Давид Гарт. Про «особняки» говорить сложно, потому что за тридцать лет творческой биографии Рубиной многое изменилось: не только ее тексты, но и читательское (в том числе мое личное) восприятие и те же представления о беллетристике vs высокой литературе. «На солнечной стороне» соблазнительно воспринимать как opus magnum Рубиной, однако по разным параметрам он вовсе не стоит особняком, а дублирует другие ее произведения: ташкентские реалии – как в ранней малой прозе, автобиографическая линия, параллельная линии главной героини, как в «Вот идет Мессия!», сильная, одинокая, творчески успешная и чрезвычайно одаренная личность из советской провинции, эмигрирующая из Союза, в качестве главного героя, как в последующих двух романах…
Е. Л. Безусловно, этот роман и более ранняя повесть «На Верхней Масловке» – две самые большие удачи Рубиной. Роман неповторим соединением неприглядного бытового сюжета и легкой блюзовой интонации, рождающей воспоминание о прошлом, воссоздающей «солнечную сторону улицы», где Ташкент – полноправный герой повествования. Этот роман действительно исполнен эмоции и мелодики, настолько хороши в нем лирические отступления – помимо ловко смонтированной фабулы.
– Оправданно ли мнение, что Рубина – писатель «автобиографический», то есть хорошо пишет лишь тогда, когда строит тексты на реальных жизненных впечатлениях, на «прожитом», а «внешние» сюжетные линии удаются ей меньше?
А. М. Я не верю в романы «автобиографические» и «неавтобиографические». Тут все дело, как сказал бы Довлатов, в «смещении градуса достоверности». В чистом виде «прожитое» и «выдуманное» присутствуют разве что у отпетых графоманов. Вы действительно полагаете, что в «Короле, даме, валете» или в «Лолите» нет ничего «из жизни» Набокова? Попробуй напиши роман без согретых тобою грез и приставучих фобий, без того, что так хочется скрыть, главным образом от себя самого! Рубиной лучше всего удаются места, которые она писала в согласии с собою, со своею судьбою. Это нормально, так у всех. Надо браться за свое, а не за чужое, даже если тебе светит астрономическая выгода.
Н. Ю. Да, лучше всего Рубиной удается то, что она знает и любит, то, что ей интересно. А интересны ей старый Ташкент, местечковая Винница, вечный Израиль. Интересны ей люди, те, кто ее окружает (неважно – художники, писатели, старые евреи, освободившиеся зэки, пьяницы, беспризорники). Как только Рубина касается чего-то, что не чувствует или не знает столь хорошо, сюжет получается провальным. «Внешние» линии у нее, несмотря на всю их мастеровитость, достаточно шаблонны. Однако именно «внешние», выдуманные герои позволяют держать массового читателя в напряжении.
Д. Г. Да, «не прожитые» Испания и Америка у Рубиной издают узнаваемый запах глянцевого путеводителя, и все же я бы воздержался от столь решительного вывода. Может быть, вернее говорить о реальных жизненных впечатлениях и относительно близких им хронотопах. Так, ей великолепно удались не только автобиографический советский Ташкент («На солнечной стороне»), но и советские Киев («Почерк Леонардо») и Винница («Голубка»). А вот основанное на жизненных впечатлениях израильское бытописание зачастую отдает иммигрантским дискурсом самого неинтересного пошиба, не говоря уже о «Синдикате», где эта реальность вкупе с автобиографичностью зашкаливают, превращая роман в блог-пасквиль. На самом деле даже «На солнечной стороне» грешит излишним автобиографизмом: вторая, автобиографическая, линия, введенная позже и комплементарная главной, раздражает своей избыточностью, повторяя многие описательные моменты и не обнаруживая никакого сюжетного смысла.
Е. Л. Не думаю. Вряд ли, скажем, сюжет «Верхней Масловки» автобиографичен, и, тем не менее, повесть о непростых отношениях Петьки, бывшего студента-театроведа, и 95‑летней старухи, в прошлом известного скульптора, удалась настолько, что даже была экранизирована. Она удалась, прежде всего, своим психологизмом – умелым показом характеров и мотивировок, где Рубина безжалостно и очень точно отразила трагедию маленького несостоявшегося человека, не способного принимать решения, но способного, однако, к большой любви – почти одержимости старухой – и преданности.
– Какое место в творчестве Рубиной занимает ее последний на сегодня роман – «Белая голубка Кордовы»? Расцениваете вы его как удачу или неудачу писательницы?
А. М. Какое место? Седьмое, наверное… Но мне как читателю не хочется считать этот роман «седьмым» – он настолько самостоятелен, что выпадает из счета. И язык «Голубки» так же выпадает из ряда/счета, как и сам роман. В этом мастерство Рубиной. Впрочем, и о мастерстве говорить не хочется, потому как, читая роман, о нем забываешь в первую очередь, ведь мастерство – это тоже счет/ряд, загибание пальцев. Тут же дивишься моцартианской щедрости дарования автора.
Н. Ю. «Голубка» проигрывает «На солнечной стороне», как продуманность зачастую проигрывает искренности. Это мастерски вычерченный и простроенный остросюжетный роман, не больше и не меньше. Но неудачей его назвать нельзя, хотя бы в силу сложности жанра: здесь сочетаются авантюрный роман с детективной фабулой, элементы пиратского романа в духе Сабатини, семейная сага, исторический роман и даже некое подобие романа производственного. Плюс увлекательные «лекции» о художниках, плюс колоритные второстепенные персонажи, яркие описания послевоенной Винницы и ее жителей, легкая ирония. Все это захватывает читателя, привлекая самую разную аудиторию.
Д. Г. Удача или неудача – зависит от задачи. Это очень профессиональный роман; в нем аккумулированы многие фирменные рубинские приемы и темы: гордый, одаренный, неординарный главный герой, симпатичный автору; его специфическое отношение к общечеловеческой морали, оправдываемое автором; жизнь в эмиграции; старательная проработка профессионального контекста (в данном случае – живопись и фальсификации, в «Почерке Леонардо» – цирк); толика мистики и другие.
Обратная сторона профессионализма – штамповка: все кажется слишком узнаваемым, тянет написать пародию – про горбоносого и тонкопалого еврейского мальчика из советского Харькова, ставшего гениальным скрипачом, засыпанным ангажементами в лучшие оркестры Европы, или про зеленоглазого архитектора из Баку, выигравшего тендер на реконструкцию «башен-близнецов», и так далее.
Детективная интрига не додумана: совершенно необъяснимо, почему первый акт криминальной драмы происходил в начале 1980‑х, а второй – в середине нулевых, что заставило всех действующих лиц длить антракт двадцать лет. Также неоправданной представляется финальная жестокость.
И наконец, самое обидное для меня заключается в том, что столь симпатичная рубинская любовь к своим персонажам и окружающей их реальности (надо сказать, нетипичная для русской литературы, для той же, помянутой выше, Улицкой) в «Голубке» вырождается в какую-то неостановимую глянцевость: текст пестрит наделенными гроздьями эпитетов улочками и черепичными крышами, винами, сырами, хлебами и прочими бессчетными красивостями.
– Удачен или неудачен, с вашей точки зрения, образ главного героя «Голубки»? Кто он – психологически проработанный персонаж или же интеллектуализированный вариант Джеймса Бонда с кистью в одной руке и револьвером в другой?
А. М. Образ главного героя «Голубки» безусловно удачен, не понравиться он может разве что начинающим феминисткам или старым девам из Армии спасения. Но я вполне согласен, что он «интеллектуализированный вариант» – только не Джеймса Бонда, а Бени Крика или товарища Бендера: «Забудьте на время, что на носу у вас очки, а в душе осень. Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге. Вы тигр, вы лев, вы кошка. Вы можете переночевать с русской женщиной, и русская женщина останется вами довольна».
Н. Ю. Ну, согласитесь, как-то трудно представить Бонда спящим с мамой в одной постели «с самого рождения и до дня ее смерти». У Бонда вообще трудно представить маму. Кроме того, для брутального персонажа, пусть даже и художника-интеллектуала, Захар Кордовин удивительно нетороплив. Он пятнадцать лет выжидает, чтобы отомстить за смерть друга и в результате за него это делают другие, заодно расправляющиеся и с ним самим. Да и проваливается он как-то по-глупому и не вполне понятно, в чем он так уж провинился перед убийцами.
Кордовина сравнивают с «великим комбинатором», но это не совсем так. Бендер – человек без прошлого и будущего, и в этом большая часть его загадки, а история Кордовиных дана на протяжении пяти веков, детство и юность Захара выписаны с тщательной филигранностью. По мне, главный герой – это герой трагическо-романтический, эдакий Печорин наших дней: умный, действующий в одиночку, давший обет добровольного отказа от творчества, страдающий от потери матери и лучшего друга, всю жизнь ищущий свою единственную и неповторимую. Но в отличие от классического героя такого типа он практически не рефлексирует. Не сделав никому ничего плохого, он погибает в тот момент, когда наконец написал «свою» картину и нашел одновременно мать/сестру и любимую.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.