[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2010 ЭЛУЛ 5770 – 9(221)
ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЕРВОЕ МОЛЧАНИЕ
На четыре вопроса отвечают: Батия Вальдман, Юми Накагава, Борис Черный, Галина Элиасберг
Беседу ведет Афанасий Мамедов
Своим появлением в журнале «Лехаим» я в значительной степени обязан Толстому. В 2005 году мне как финалисту премии им. Льва Толстого были пожалованы букет цветов, почетная грамота и цифровой диктофон «Самсунг» с флеш-накопителем. Цветы, как им и положено, романсово отлетели, диплом с эмблемами Ясной Поляны обосновался над рабочим столом, а диктофон… Диктофон указал направление, в котором двигаюсь по сей день. Сначала я никак не мог взять в толк, к чему мне эта графская «удочка» корейского производства, и чуть ли не впервые в жизни поступил «по-еврейски», решив, что негоже добру пропадать. Так появилась рубрика «4х4», которая и вывела меня на поле журналистики, в русско-еврейскую культуру. Сейчас я уже могу оценить, какую роль сыграло это «санкционированное» Толстым возвращение к корням для полуеврея-ассимилянта. Тогда же, на знаменитой веранде, в не менее знаменитых яблоневых садах, в жарких спорах о Толстом на яснополянских писательских встречах, я не почувствовал «толчка» из параллельных миров: тема «Толстой и “еврейский вопрос”» наверняка показалась бы мне, как и многим другим, не только надуманной, неуместной, но еще и в значительной степени провокационной. Теперь же эта «надуманная» тема активно муссируется и на серьезных литературоведческих сайтах, и, увы, на национал-шовинистских. Толстой, изучавший помимо тех языков, которые уже знал, не только турецкий, голландский, корейский, но еще и иврит, дабы иметь возможность читать Тору и Талмуд в оригинале, продолжает притягивать к себе внимание всего мира. Но только евреи, притягиваясь к светочу, никак не могут понять, почему он отодвинул «еврейский вопрос» на восемьдесят первое место? Не мог же он не знать, в каком положении находились евреи в черте оседлости? Не чувствовал, что от судьбы каких-то там Яшек-Абрашек зависит будущее России? А может, думал, что с него достаточно трех гениальных романов и одного религиозно-нравственного течения? Ответы на эти и другие вопросы я записал на тот самый яснополянский «Самсунг».
И ЕВРЕЯМ ЭТОГО БЫЛО МАЛО
Батия Вальдман, филолог, преподаватель Беэр-Шевского университета
– Теодор Герцль подарил Льву Николаевичу книгу «Еврейское государство. Опыт современного еврейского вопроса». Как вы думаете, читал ли он ее?
– Думаю, не читал. Сведений о том нет. Книгу не видела, не знаю, есть ли там пометки Толстого. Но известно, что Толстой не сочувствовал идее сионизма. В «Хронике “Восхода”» за 1899 год публиковалось письмо Толстого Левиту, переводчику на иврит трактата «Об искусстве», в котором он писал: «Задача еврейства в будущем, как и всякого народа, есть освобождение себя от обособленности... и все большее и большее уяснение общечеловеческих идеалов...» А в конце письма, намекая на цели сионизма, сожалел, что еврейский народ «ищет совершенно обратное тому, что ему нужно». Хороший знакомый Толстого скульптор Илья Гинцбург также вспоминал, что Толстой не разделял идеи самостоятельного еврейского государства.
– Насколько «Полезная газета» за номером 189 оказалась полезной в создании мифа об антисемитизме Толстого? Не кажется ли вам, что на вопрос, был ли Толстой антисемитом, можно ответить так: и любовью особой к евреям не пылал, и антисемитом не был. Толстого можно обвинять в безучастности, в том, что он отодвинул «еврейский вопрос» на 81‑е место, но повод ли это, чтобы считать его антисемитом?
– Не считаю Толстого антисемитом и не хочу вступать в дискуссию с теми, кто раздувает этот миф. Мне представляются необычайно точными слова историка Шимона Дубнова о том, что Толстой «только по духу своего учения» не может иметь ничего против евреев.
– Правда, что за написание статьи в защиту еврейского народа после Кишиневского погрома евреи предлагали Толстому деньги и будто бы именно это обстоятельство вывело Толстого из себя: «Русского писателя нельзя за деньги заставить писать о жизни в сфере ему чуждой».
– Деньги за статью – выдумка, основанная на одной из стигм о евреях, якобы всегда и всё покупающих. Кто предлагал деньги? Шолом-Алейхем, который трижды обратился после Кишиневского погрома к Толстому с просьбой публично осудить погром и выразить сочувствие пострадавшим? Профессор Стороженко, который просил писателя подписать коллективную телеграмму городскому голове Кишинева? Толстой поправил текст телеграммы (убрал слова «жгучий стыд за христианское общество») и подписал ее. Кстати, Гинцбург вспоминал, что Толстой неоднократно высказывался против погромов.
– То, чего евреям казалось мало: «Я жалею о преследованиях, которым подвергаются евреи, считаю их не только несправедливыми и жестокими, но и безумными», оказалось много для сегодняшних русских фашистов: «Толстой – антирусист и пособник сионизма». Так «много» это или «мало»?
– В упомянутых воспоминаниях Гинцбург приводит слова, сказанные ему Толстым: «Если я мало говорю о том, что делается против некоторых национальностей, то только потому, что постоянно высказываюсь против всякого угнетения». Евреям этого было мало. Но я не считаю это признаком ущербности. Мировая слава и авторитет Толстого были необычайно велики в конце ХIХ – начале ХХ века. В многочисленных характеристиках еврейской читающей публики, опубликованных в этот период в русско-еврейской периодике, имя Толстого стоит на первом-втором месте в списках наиболее читаемых русских писателей. И естественно, что в тяжелые моменты еврейские интеллигенты обращались к Толстому с просьбами выступить публично в защиту еврейского народа.
ТОЛСТОМУ НУЖНО БЫЛО СДЕЛАТЬ ВЫБОР
Юми Накагава, филолог, исследователь творчества Шолом-Алейхема
– Толстой оказал влияние на таких видных классиков японской литературы, как Рюноскэ Акутагава, Ясунари Кавабата, Кэндзабуро Оэ. А какое отношение сегодня к Толстому? Как и когда вы открыли для себя тему «Толстой и евреи»?
– Когда училась в магистратуре Университета Тояма. Известный японский профессор Такаси Фудзинума, автор книги «Жизнь Л.Н. Толстого», вел у нас спецкурс по Толстому. Изучая для реферата переписку между Шолом-Алейхемом и Толстым, начатую сразу после кишиневской трагедии, я почувствовала, насколько это важная тема. Позже, в моей диссертации, выявление позиции Толстого по еврейскому вопросу стало одним из ключевых моментов исследования. Собирая материал к диссертации, я узнала, что, хотя Толстой выступал против идеи сионизма, его мысли сыграли определенную роль в деятельности сионистского движения. И не могли не сыграть. Возможно, поэтому многие российские псевдопатриоты считают Толстого пособником сионизма. Но он им никогда не был, так же как не был антисемитом. Я живу в Японии, и мне также очень интересно, какое значение имело творчество Толстого для японской литературы ХХ века. Например, на японского писателя Рока Токутоми оказало влияние описание природы у Толстого. В 1906 году он даже совершил длительное путешествие на корабле, чтобы встретиться с Толстым в Ясной Поляне. Кстати, во время этого путешествия Рока Токутоми побывал и в Иерусалиме. После возвращения на родину Токутоми решил вести толстовский образ жизни и недалеко от Токио купил землю, устроив там некое подобие Ясной Поляны.
– Когда мы говорим об антисемитизме Достоевского и Чехова, когда упрекаем Толстого в безразличии к судьбам евреев России, должны ли мы делать скидку на страшный антисемитизм, царивший в ту пору в России?
– Между евреями и русскими не было никаких сношений (черта оседлости), потому-то евреи и казались для русских существами-губителями. Это хорошо показано в романе Шолом-Алейхема «Кровавая шутка». Об этом же продолжал говорить Жаботинский: «Мы, евреи нынешнего переходного времени, вырастаем как бы на границе двух миров. По сю сторону – еврейство, по ту сторону – русская культура. Именно русская культура, а не русский народ: народа мы почти не видим, почти не прикасаемся – даже у самых “ассимилируемых” из нас почти не бывает близких знакомств среди русского населения...» Немалое влияние на умонастроения титульной нации оказывала антисемитская пресса, бойко распространявшая предрассудки, связанные с еврейским миром, о которых имела весьма поверхностные представления. В складывающейся ситуации журналистам и писателям, в особенности авторитетным, необходимо было сделать выбор, проявить высокого свойства ответственность перед обществом.
– Какое влияние оказала на еврейскую интеллигенцию переписка Толстого с Шолом-Алейхемом?
– Я не занималась исследованием того, как повлияла переписка Толстого с Шолом-Алейхемом на отношение еврейской интеллигенции к Толстому. Пока не знаю, но ваш вопрос стимулирует мой интерес к этому предмету. Естественно, в творчестве Шолом-Алейхема отразились споры и полемика, происходившие тогда в еврейском обществе. Например, в «Кровавой шутке» автор прямо высказывается по поводу толстовского безразличия к бедам евреев. Но если мы обратимся к роману-саге «В бурю», навеянному событиями революции 1905 года, то в нем Толстой, наоборот, получает положительную оценку, предстает перед нами великим философом.
– Шолом-Алейхем трижды просил Толстого осудить Кишиневский погром. Зачем ему, уже униженному избиением своего народа, нужно было еще трижды унизиться?
– Многие еврейские интеллигенты надеялись на то, что Толстой защитит униженный еврейский народ. Шолом-Алейхем мечтал встретиться с Толстым в Ясной Поляне и выслушать его мнение о «еврейском вопросе» – мечте этой из-за смерти Толстого не дано было сбыться. В некрологе Толстому Шолом-Алейхем сравнил русского писателя с «жизнетворящим солнцем», а себя – с мотыльком – «маленький мотылек летит и рвется к солнцу», – намекая, что когда-то как мотылек слепо следовал великому русскому писателю. Можно ли назвать этот порыв «личным унижением»?
КОГДА НЕЛЬЗЯ МОЛЧАТЬ
Борис Черный, филолог, профессор университета города Кана (Нормандия)
– В рассказе Бабеля «Гюи де Мопассан» главный герой, юный литератор-еврей, захмелев, начинает бранить Толстого: «Он испугался, ваш граф, он струсил… Его религия – страх… Испугавшись холода, старости, граф сшил себе фуфайку из веры…» Герой рассказа озвучивает мнение большинства представителей своего народа или же налетает на Толстого с позиций, так сказать, цеховых, «мопассановских»?
– В рассказе нет ничего, относящегося к Толстому. Тем не менее совсем неожиданно рассказчик «стал бранить Толстого», что вызвало вялое удивление у Казанцева: «И дальше?» Но «дальше» о графе ни слова. Бабель пишет о Толстом как писатель, родившийся в Одессе, душою прикипевший к средиземноморской цивилизации, противостоящей «холодному» русско-аристократическому толстовскому миру. В отличие от Толстого, «испугавшегося холода, старости, смерти», Бабель «сшил себе фуфайку» из жизни в самом тривиальном и плотском ее выражении. В рассказе Бабеля каждая фраза пахнет мокрыми телами любовников, умиравших и воскресавших после многократных соитий. В этом наэлектризованном жаре и есть своеобразие Бабеля, которое больше не встретить во всей русской литературе, предводителем которой как раз и является Толстой. Переводчик Мопассана оказывается тем «национальным Мопассаном», который, по его мнению, должен взрастить «русский юг», «русскую Одессу». В какой мере это ему удалось – вопрос, скорее относящийся ко всему творчеству Бабеля.
– Почему в «Хаджи-Мурате» Толстой ни разу ни обмолвился о трагедии горских евреев? Ведь он не мог не знать, что его легендарный герой участвовал в еврейских погромах, собирал с евреев специальный налог, неуплата которого грозила рабством или насильственным переходом в ислам?
– Вопрос об отсутствии в «Хаджи-Мурате» хоть каких-нибудь намеков на жестокость Хаджи-Мурата по отношению к горским евреям – литературный. Толстой как писатель имел право изобразить добрую, почти детскую улыбку, чувство собственного достоинства у «гордого и страшного чеченца» – и оставить за пределами своей художественной задачи еврейские слезы и еврейскую кровь жертв Хаджи-Мурата. Нельзя утверждать, что литература есть свободная художественная деятельность, одновременно требуя от писателя, чтобы тот «угодил» власти или потрафил национальным чувствам того или иного народа. Но в России писатель был больше чем писатель, он еще и общественный деятель, и поэтому его слово имело большой вес. Кстати, этим и объясняется, так сказать, «обвинение Толстого в умолчании». Но Толстой был далеко не исключение. Если посмотреть на факты, «не зажмуриваясь», – выражение не мое, а Жаботинского, – то русские писатели мало интересовались судьбой еврейского народа, или когда они им интересовались, то, за редчайшими исключениями вроде Короленко, делали это, не скрывая своей юдофобии. Толстой не только писатель или общественный деятель, но еще и философ, искатель Истины, проповедующий заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя». Однако Толстой «любить евреев» не может по двум простым причинам. Во-первых, наподобие Эразма, который «создал» свою собственную веру, вернувшись назад к истокам христианства, то есть к иудаизму – вспомним уроки иврита с раввином Минором, увлечение Талмудом, Толстой «современных» евреев не знает, не видит (равно как Эразм их не видел, не знал и знать не хотел), евреи для него – народ библейский, «старозаветный», который «отстал от истории человечества». Во-вторых, если и может, то только не «сердцем», потому что, по его собственным словам, «их любить трудно, но надо». А в «Хаджи-Мурате», это, наверно, оказалось трудно, слишком трудно.
– «Я не знаю Дрейфуса, но я знаю многих Дрейфусов, и все они были виновны» – такова реакция Толстого на дело Дрейфуса. Кампания в защиту Дрейфуса была неприятна Толстому как аристократу, отсюда такое раздражение? Вообще, насколько широко освещался процесс Дрейфуса в российской прессе? Возможно, несколько странное отношение Толстого к этому громкому делу связано с его недостаточной осведомленностью?
– Русские читатели, в том числе и Толстой, имели возможность ознакомиться с перипетиями дела – история с найденным бордеро, осуждением капитана, открытием полковника Пикара и, конечно, выступлением Золя. С самого начала дела толстые журналы, такие, как «Вестник Европы» или «Русское богатство», посвящали статьи зарождению во Франции – на родине свободы и демократии – новых форм антисемитизма, жертвой которого стал не традиционный еврей в кафтане и с пейсами, а вполне ассимилированный еврей. В ежедневной газете «Новости» от 1898 года русский сенатор Закревский, прекрасно знавший жизнь еврейского населения в черте оседлости, опубликовал ряд замечательных статей о деле Дрейфуса как о центральном моменте перехода от средневекового антисемитизма к современному, для которого символами еврейского засилья являются банкиры, капиталисты, то есть те евреи, которые уже не похожи на традиционных. Отсюда страх, как бы они не «проникли» незаметно во все сферы общественной жизни и даже в армию. Таким образом, Толстой имел всю необходимую для точной и правильной оценки дела Дрейфуса информацию, но он недооценил его, как недооценили его и французские евреи, сначала скрепя сердце встававшие на защиту соплеменника. Толстого в какой-то мере можно понять. Дрейфус – еврей, офицер, живет во Франции, и все это никак не входит в круг философских размышлений Толстого о человеке. Но трагедия Дрейфуса и есть как раз трагедия француза еврейского вероисповедания, который хочет, чтобы на него смотрели как на вполне ординарного человека, а не как на еврея, этого-то Толстой или не понял, или же не захотел понять.
– Толстой, отвечая на «еврейский» вопрос американского журналиста, сказал: «По своим религиозным воззрениям я не могу делать никаких различий между людьми, исповедующими различные религии, и поэтому я не признаю никакого еврейского вопроса». Почему этих слов, вполне проясняющих его человеческую позицию, для евреев оказалось недостаточно?
– До сих пор меня удивляет реакция Шолом-Алейхема на смерть великого писателя: «Непосредственно Лев Толстой не сделал для евреев почти ничего или ровно ничего, если сопоставить то, что он сделал, с тем, что мог сделать. Если бы мы должны были ценить в Льве Толстом поборника еврейского равноправия, то мы спокойно могли бы сказать, что в его лице русское еврейство потеряло немного». Какая наивность! Чего ждал еврей Шолом-Алейхем от русского Толстого? Сострадания? Помощи? Если бы дело Дрейфуса не закончилось благополучно, евреи во Франции, может быть, научились бы «идти своей дорогой, ни на кого не оглядываясь». Но не сложилось. Продолжали оглядываться, что не помешало правительству Виши «перевыполнить норму». Меня, безусловно, интересует точка зрения Толстого на «еврейский вопрос», но гораздо больше меня волнует, каким образом евреи смогли найти у Толстого ответы на терзавшие их вопросы.
ОН НЕ МОГ ЗАМЕНИТЬ СОБОЙ ГОСУДАРСТВЕННУЮ СИСТЕМУ
Галина Элиасберг, кандидат филологических наук, преподаватель Учебно-научного центра библеистики и иудаики РГГУ
– Свою статью «И. Тенеромо – провинциальный корреспондент Л.Н. Толстого» вы заканчиваете так: «Нельзя не отметить, что общение с Л.Н. Толстым сыграло ключевую роль в его судьбе, общественной деятельности и литературном творчестве». Как же развивалось это общение?
– Важнейшим источником сведений об Исааке Борисовиче Файнермане, псевдоним И. Тенеромо, остаются письма и дневники Толстого, изданные в его юбилейном, 90‑томном Собрании сочинений. Первое письмо Файнермана пришло в Ясную Поляну весной 1885 года. Молодой человек писал о влиянии на него религиозно-философских трактатов «В чем моя вера», «Краткое изложение Евангелия» и «Исповедь». Он замечал, что если раньше его, еврея, волновал этический вопрос: «Почему наш И-гова терпит страшное зло неравенства», то теперь у Толстого он нашел ответ на мучительный вопрос о смысле бытия, который формулировал так: «Живи, работая на других. Считая себя равным со всеми, сознавай свое единство с другими людьми». Летом 1885 года Файнерман приехал в Ясную Поляну, чтобы воплотить толстовское учение на практике: косил и пахал в крестьянских семьях, ухаживал за больными во время эпидемии, учил детей. О его самоотверженности вспоминали Илья Толстой и многие другие. Чтобы получить разрешение на преподавание в яснополянской школе, он крестился в августе 1885 года, однако все же не был утвержден в должности учителя и через год был вынужден покинуть усадьбу. В дальнейшем Тенеромо работал в земледельческих поселениях и столярных мастерских толстовцев в Полтаве и Смоленске. Как известно, с течением времени взаимоотношения Толстого с его последователями усложнились. Охлаждение в общении с Файнерманом проявилось уже в 1889 году, причиной был его радикализм и агитация в пользу передачи земли крестьянам. Общение и переписка продолжались и в последующие годы, несмотря на противодействие Софьи Андреевны.
– А сыграл ли Тенеромо какую-то роль в жизни Толстого?
– Несомненно, об этом опять-таки свидетельствуют письма и дневники Толстого. Здесь упоминается не только их совместная работа на сенокосе, но и обсуждения религиозных и общественных вопросов. Нередко Файнерман излагал постулаты и суждения, принятые в иудаизме. Это интересовало Толстого. Тенеромо никогда не отказывался от своей принадлежности к еврейству и был одним из тех, кто не только поднимал эту тему в общении с Толстым, но и пытался представить публике его позицию, осуждающую антисемитизм и погромы. В 1908 году разыгрался скандал после выхода его брошюры «Л.Н. Толстой о евреях». Это произошло на фоне непростой ситуации, сложившейся в год 80‑летия писателя. Как известно, в 1901 году Толстой был отлучен от церкви, и его юбилей сопровождался не только благодарственными откликами, но и критикой охранительной печати. Многие в ближайшем окружении Толстого относились к Тенеромо неприязненно, но сам писатель сохранял уважительный тон в общении с ним. Широкую огласку получили некоторые замечания Толстого, ставившие под сомнение подлинность суждений, которые приписывал ему Тенеромо, однако большей частью эта критика зафиксирована в пересказах третьих лиц. Непростая судьба Тенеромо была одним из примеров тех жизненных конфликтов, с которыми сталкивались последователи толстовского учения, и в этом смысле его история не могла быть безразлична Толстому. Следует упомянуть, что на глазах графа разыгралась настоящая семейная драма, когда родители жены Исаака, узнав о крещении зятя, потребовали развода.
– Среди «опростившихся интеллигентов» было много евреев. Все ли они были выкрестами?
– Наверное, стоит заметить, что сам термин «выкрест» имеет сниженное значение, как, например, в хасидской среде противников пренебрежительно называли «миснагдим». Конечно, не все евреи-толстовцы уходили от иудаизма, да и само движение таких требований не выдвигало. Однако некоторые стремились таким путем стать ближе к народу, для которого трудились, хотя часто это вело к глубоким разочарованиям. Среди крестившихся было немало самоотверженных людей. Можно вспомнить участников духовно-библейского братства «Новый Израиль», деятельностью которых интересовался Толстой. Одним из его приверженцев был Яков Гордин, бежавший от полицейских преследований в США и ставший известным еврейским драматургом, признанным реформатором идишского театра. Кстати, Файнерман признавал ошибочность своего крещения, что отражено в его драме «Израиль и Христос, или Новая вера».
– Понятно, почему судьба Файнермана живо интересовала Толстого: Толстой его крестил. Но чем вы объясните поступок Софьи Андреевны, укрывавшей у себя в Москве Эсфирь Файнерман?
– Толстой не принимал участия в самом обряде крещения: это противоречило его воззрениям, ведь он выступал с критикой церковной обрядности, и его появление могло быть воспринято как знак примирения. Крестными были его дочь Татьяна Львовна и земский деятель помещик Бибиков. Об обстоятельствах крещения Толстой писал жене, а после получения известия об отказе в должности учителя просил ее похлопотать в Москве, хотя знал о ее критическом отношении к Файнерману. В то же время Софья Андреевна с большим сочувствием относилась к его жене Эсфири, неоднократно ей помогала, поскольку она с дочерью влачила в деревне почти нищенское существование, ведь Файнерман работал за минимальную плату. Софья Андреевна писала об Эсфири в своих дневниках и письмах к мужу, отмечая нечто общее в их семейных историях. Решение помочь женщине, приехавшей в Москву для сдачи экзаменов на акушерских курсах, – это, несомненно, проявление человеческой солидарности и волевого характера графини Толстой, которую возмутила жестокость и бессмысленность полицейского подхода. Власти не посмели устраивать обыск в ее доме. Этот сюжет Тенеромо включил в сборник «Л.Н. Толстой о евреях». Дневники и письма Толстых заставляют задуматься о природе сословных, религиозных и национальных предубеждений. На рубеже XIX–XX веков российское еврейство нуждалось в честном и справедливом слове великого писателя, однако нельзя забывать, что его положение в обществе в то время было уязвимым, он не мог заменить собой государственную систему, которой требовались серьезные преобразования.
Российские евреи хотели видеть в Толстом Гилеля и не могли понять, что Кишиневский погром не Бородинское сражение и не Девятый бастион. Напиши Толстой воззвание в защиту евреев, вряд ли оно было бы встречено так же, как «Севастопольские рассказы». Хотя Великому Гуманисту отодвигать «еврейский вопрос» на восемьдесят первое место, право же, не стоило, тем паче, что спустя пять лет после Кишиневского погрома слова таки нашлись, и замечательные, вот только не в защиту евреев: «Да, подумайте все вы, от высших до низших участников убийств, додумайте о том, кто вы, и перестаньте делать то, что делаете. Перестаньте – не для себя, не для своей личности, и не для людей, не для того, чтобы люди перестали осуждать вас, но для своей души, для того Бога, который, как вы ни заглушаете его, живет в вас». Этими словами Толстой завершает очерк «Не могу молчать», осуждающий казни в России. Но мы-то знаем, что в ряде случаев мог.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.