[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  АПРЕЛЬ 2011 НИСАН 5771 – 4(228)

 

Людмила Улицкая

Зеленый шатер

М.: Эксмо, 2011. — 592 с.

Траектория встреч и трагедий

Новый роман Людмилы Улицкой густонаселен персонажами и переполнен событиями. Плотно спрессованный текст местами напоминает конспект куда большего по объему произведения. Недаром своеобразной моделью мира (в сновидении одной героини) здесь становится толпа знакомых и родственников перед входом в цирк-шапито под зеленым шатром.

Хронологический размах романа — от начала 1950-х до середины 1990-х, хотя автор совершает экскурсы и в более отдаленные времена. Место действия — почти везде Москва. В книге прослежены судьбы трех друзей, некогда одноклассников, живущих близ Покровских ворот. Каждый из них по-своему уникум и в своем роде романтик.

Саня — мальчик из интеллигентной (с дворянскими корнями) семьи, выпускник консерватории по классу теории музыки, тонкая натура, эстет. По причине подростковой психологической травмы он сторонится женщин и избегает всякого рода «физиологии» в личных отношениях.

Миха Меламид живет в удушливой мещанской атмосфере теткиной коммунальной комнаты, пишет лирические стихи. На филфак университета с его паспортными данными никак не попасть, и он становится педагогом-дефектологом. Правда, ненадолго…

Илья — полукровка, внебрачный сын фотографа с киностудии, впоследствии и сам заядлый фотолюбитель, создатель уникальной портретной галереи советских диссидентов, а также коллекционер книг русских футуристов.

В общем, на троих друзей «полтора еврея», как говорит один из героев.

Саня, Миха и Илья — лишь серд­цевина, стержень романного микрокосма. В их орбите, связанные с ними всевозможными нитями, действуют различные персонажи, подчас чрезвычайно яркие и колоритные. Большинство героев — «атипичные» люди советского времени, в той или иной степени являющиеся изгоями системы. Аристократическая бабушка Сани, лично знававшая поэтов Серебряного века. Школьный учитель словесности Виктор Юльевич Шенгели — ифлиец, инвалид войны, энтузиаст литературных путешествий по переулкам Ки­тай-го­ро­да. Эмигрант из нацистской Германии и узник сталинских лагерей доктор Винберг, после 40 лет жизни в СССР решивший вернуться на родину… В романе угадывается множество реальных фигур анти- и «мимосоветского» круга 1960–1970-х. Зримо воссозданы и подробности тогдашней жизни — от дворовых нравов до технологии вербовки стукачей в КГБ.

Сложно запутанный клубок взаимоотношений героев, семей и компаний, «траектории неминуемых встреч»… Сам «воздух» этого романа о дружбе пронизан трагическими токами. Здесь кто-то тихо живет, не высовываясь, кто-то делает служебную карьеру, а кому-то безжалостно ломают жизнь по причине нелояльности или «пятого пункта». «Дед умер от космополитизма» — таким лаконичным и выразительным штрихом передает автор атмосферу эпохи.

В романе — как уже не раз происходило в творчестве писательницы — соединились две профессии Улицкой: биология и литература. Среди персонажей книги — филологи, библиофилы, врачи, генетики, антропологи. Даже гуманитарий Шенгели мечтает написать книгу о детстве и психологии взросления, привлекая для нее материал естественнонаучных дисциплин. По сути, сама Улицкая — в определенном смысле — реализовала здесь несбывшийся замысел своего персонажа, написав роман о трех так до конца и не повзрослевших мальчиках с Покровки.

Андрей Мирошкин

Сверхроман/недороман

Вроде бы все как положено: поэты, биологи, музыканты, та среда, где из трех человек полтора еврея, где 1949 год вспоминается как 1937-й, где Сталина для конспирации называют Самех, а Ленина — Ламед. Типичный роман Улицкой. Но что-то мешает. Постепенно понимаешь: ждешь привычной для писательницы «сериальной» композиции, а ожидание не срабатывает. Текст организован по-другому.

Причем поначалу вроде бы ничто не предвещает. Детство трех друзей описывается столь неторопливо и подробно, что читатель убежден: дальше последуют отрочество, юность, зрелость — и так далее, вплоть до естественного финала. Сценарий для грымовского сериала, как и было сказано.

Но автор решает по-другому. После школьного выпускного вечера действие покидает единое русло и разбегается ручейками во все стороны одновременно. Роман превращается в сборник новелл, в сюжет вторгаются дальние родственники и случайные знакомые, родственники родственников, знакомые знакомых и т. д. Зачем, почему?

А дело в том, что Улицкая уже чуть ли не десять лет романов не пишет. Покинув принесшую ей успех нишу интеллектуальной женской прозы, в последних книгах она явно претендует на нечто большее. «Даниэль Штайн», например, был замаскированным под роман трактатом об истинном и ложном христианстве. А «Зеленый шатер» хочет быть энциклопедией русско-еврейской жизни второй половины XX столетия. Для этого он и осваивает с каждой главой все новые и новые территории, захватывает все новых героев.

Однако ни для такой композиции, ни для такого охвата у Улицкой не хватает ресурса. Уйдя от привычной линейной техники, разделив сюжет между множеством героев, она, чтобы хоть что-то сообщить о дальнейшей судьбе мелькающих и исчезающих персонажей, вынуждена пустить за кадром голос всеведущего автора, который и совершает периодически вылазки в будущее («забегая вперед, скажем»): «А судьба между тем косвенным образом, через Олю, готовила Гале драгоценный, на всю жизнь подарок». В XVIII веке так, конечно, писали, но позже уже стеснялись. Что до попыток создать стереоэффект, показывая одну и ту же ситуацию с разных сторон, глазами разных героев, то они и вовсе вызывают неловкость — Улицкая все же не Куросава и не Тарантино.

Кстати, киношные ассоциации на этом не заканчиваются. Исторический фон то дается автором напрямую, откровенным конспек­том (на половине страницы перечисляются скороговоркой Эдисон Денисов с Губайдуллиной и Шнитке, Галич с Высоцким, Хрущев с Эренбургом), то вводится через впечатления героев, которые словно бы случайно, что твой Форрест Гамп, становятся свидетелями и участниками ключевых исторических событий: давки на похоронах Сталина, процесса Си­няв­ско­го—Да­ни­эля, хрущевского погрома в Манеже.

Критиковать «Зеленый шатер» неловко. Во-первых, он неплохо написан — так сказать, на микроуровне: «Многие видели, как он с бабушкой в одной руке и нотной папкой в другой следовал по улице Чернышевского, бывшей и будущей Покровке, в музыкальную школу имени Игумнова <…> Бабушка — сплошной профиль — ставила впереди себя тонкие ноги, как цирковая лошадь, и мерно покачивала при ходьбе головой. Саня шел сбоку и чуть сзади, как полагается груму». Во-вторых, роман о диссидентах сегодня не пнет только ленивый, и вливаться в этот хор совершенно не хочется.

Однако все слишком очевидно. Писательница не справилась с поставленной ей самой перед собой задачей ни технически, ни по сути. Как и в «Штайне», Улицкая дала эскиз вместо картины, беглый пробег по клавиатуре вместо полной гибели всерьез. Оно и понятно — чрезмерная сложность плохо совместима с двухсоттысячным стартовым тиражом. Но в результате вместо энциклопедии получились беллетризованные мемуары пополам с историческим пособием.

Гавриил Дмитриев

 

Малевич и классический авангард. Вып. 10

Витебск, 2008. – 304 с.

Витебские сборники, посвященные Малевичу, – едва ли не единственные белорусские издания по истории авангарда, которые попадают в Москву с радующей регулярностью (чего нельзя сказать ни о «Шагаловских чтениях», ни о «Шагаловских сборниках»). В 10-м выпуске помещено начало очерка Людмилы Андреевой «Натан Альтман: путь и поиск», где отчасти (хотя далеко не полностью) учитываются и ранние еврейские работы художника; к сожалению, в 11-м выпуске обещанного продолжения не обнаруживается. Дмитрий Горбачев в статье «Три вечера с бойчукистами» сообщает интересные сведения о художественном образовании Надежды Хазиной (Мандельштам) и рассказывает об ученике Бойчука Мануиле Шехтмане, авторе знаменитой картины «Погромленные» и куда менее известной композиции «Эмигранты», посвященной странникам, добирающимся в Биробиджан. Небезынтересна статья Инны Холодовой «А. Г. Ромм в Витебске» – об одном из тех русских парижан, которые, откликнувшись на призыв Шагала, приехали в Белоруссию строить новое искусство.

 

Малевич и классический авангард. Вып. 11

Витебск, 2009. – 240 с.

Большая часть материалов выпуска довольно неожиданно посвящена Юделю Пэну. В выпуске публикуется письмо Шагала к Пэну и большая работа Инны Холодовой с ответственным названием «Юрий Мои­сеевич Пэн. Биография», включающая среди прочего свидетельство об обрезании героя и описание его учебы в хедере. Татьяна Котович подробно сопоставляет работы Пэна, его учителя по Академии художеств Павла Чистякова и еще одного чистяковского ученика Ильи Репина. Хотелось бы, чтобы эта полезная работа вышла за пределы передвижнического круга и периода, – ведь и поздние работы Репина можно сопоставить с последующим творчеством Пэна. Особо интересны здесь материалы беседы автора с недавно ушедшим из жизни учеником Пэна Петром Явичем, которые должны быть учтены всеми «пэноведами». Содержательны опубликованные Валерием Шишановым документы о Пэне из фондов РГАЛИ. Важную, хотя и грустную работу проделывает Лариса Михневич, пытающаяся проследить судьбу экспонатов витебского Музея современного (левого) искусства, распыленных после его закрытия. Продолжает эту публикацию сокращенный вариант монографии Шишанова «Витебский музей современного искусства: история создания и коллекции (1918–1941)», вышедшей в Минске в 2007 году и до Москвы в книготорговых количествах не добравшейся. Тем ценнее каталог произведений, имевшихся в этом собрании, с пометками об их нынешнем местонахождении. Материал Сергея Папеты посвящен Розалии Рабинович (сестре знаменитого театрального художника Исаака Рабиновича). Пройдя через искус авангарда, она рисовала советские плакаты (отсюда и название очерка Папеты «Роза, паровоз “Иосиф Сталин”»), а закончила свой путь в домах пионеров, архитекторов и т. д. Что ж, и это вполне типичный вариант судьбы художника-еврея в СССР.

Над аннотациями работал Леонид Кацис

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.