[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  АПРЕЛЬ 2011 НИСАН 5771 – 4(228)

 

ПУНКТ ИЗ ПОСЛУЖНОГО СПИСКА

Александр Иличевский

У Агнона есть волнующий образ. В неких тайных землях проживает племя великанов, могучее воинство, чей удел — приготовить мир к приходу Машиаха. Под этим племенем комментаторы понимают проживающие тайно на земле десять колен, своеобразный родственный резерв, который придет на помощь евреям в трудную минуту. Путешествующий герой Агнона случайно встречает в пустыне представителя этого племени и упрашивает его передать своему народу послание — призыв поспешить на выручку угнетенным евреям. И великаны откликаются.

Этот трогательный образ надежды на родственную помощь воплощает в себе чаяние единства народа, мысль о народе как семье. Когда в молитве говорится о заслугах праотцев, этот оборот экзистенциально подкреплен уверенностью в дополнительной милости Всевышнего по отношению к ныне живущим за счет достоинств предыдущих поколений.

Поступки предков являются или образцом для твоего собственного поведения, или унаследованной проблемой, которую приходится решать самостоятельно. Это и понятно: легко быть порядочным человеком, если твой отец такой, легко быть добрым, если твоя мать добра. Эта легкость и есть рациональная награда. Но рацио­нальное — только верхушка айсберга. Взгляд Всевышнего, вмещающий отношение к данному индивиду и одновременно ко всем его предкам (почему и не к потомкам?), — не вполне постижим человеком. Вопрос не в справедливости наказания или поощрения за несовершенные поступки, а в том, как происходит укоренение в вечности, в которой нет ничего, кроме Б-га.

Есть сущности в человеческой жизни, которые глубинно понимаешь только в определенном возрасте. Когда приходится туго, всегда инстинктивно опираешься на приобретенный опыт и пытаешься воспроизвести опробованный алгоритм выхода из ситуации. Но, разумеется, случаются такие передряги, когда не помогает ничего. И тогда все упирается в запас стойкости. Но какая может быть стойкость у человека, у которого земля ушла из-под ног? История человечества знает множество примеров геройского, мужественного поведения. Но бывает так, что ни один из них не только не соответствует обстоятельствам, но и не способен вдохновить. Однако это все теория. Эмпирика сообщает, что пережить можно все. Именно все. Без почти.

Митрофан Иванович
Корока, кантор общины субботников села Козиевка, Харьковская обл. 1930-е годы

На следующий день после того, как у деда моей матери увели со двора в колхоз всю скотину, конфисковали ульи, косилку и телегу, он проснулся и, как сам вспоминал, вздохнул с облегчением: «Впервые в жизни мне утром ничего не надо было делать. Все заботы советская власть отняла».

Через месяц его вместе с женой и четырьмя сыновьями выслали в Восточный Казахстан. В 1930 году времена были еще вегетарианские, и сосланный за религиозные убеждения мог уцелеть. Более того, в Казахстане прадеду каким-то чудом удалось убедить власть пересмотреть — не свое дело, а место ссылки, — и в результате семья была перенаправлена в Азербайджан. По дороге мой дед, которому было тогда 22 года, заболел тифом, его сняли с поезда, и отец ничего не знал о судьбе своего первенца в течение двух лет.

Так почему было так важно переиграть место ссылки и снова отправиться в мучительный подконвойный путь через всю страну? Дело в том, что у прадеда, вместе со всем имуществом, конфисковали свиток Торы. А подарен он был общиной субботников из села Привольное, находящегося на юге Азербайджана.

На всех своих фотографиях Митрофан Иванович Корока изображен в кепке, даже на паспорт он отказался сниматься без головного убора. В детстве я спросил мать: «Почему?» — и узнал, что прадед был человеком еврейской веры, субботником, кантором, то есть руководителем общины. Это сообщение почему-то вызвало во мне меньше удивления, чем годом раньше осознание того, что отец и его мать, моя вторая бабушка, Циля, — евреи. Мне отчего-то казалось, что моя мать не могла не иметь отношения к еврейству; и, надо сказать, я еще не видел столь классического образа страстной «а идише маме», чем тот, что воплощен в моей маме.

На фотографиях прадед выглядит очень строгим, подтянутым человеком с твердым, несколько даже суровым взглядом. Рождения 1882 года, он унаследовал веру от своих предков, будучи человеком зажиточным, содержал в родном селе Козиевка Харьковской области молельный дом и был, как я уже говорил, старостой общины, которая имела тесные связи с другими субботниками, расселенными по всему югу Российской империи.

Нижняя Волга, Кавказ и Закавказье еще с екатерининских времен были местами ссылки сектантов — молокан, духоборов, «жидовствующих». В Астраханской губернии и в Южном Азербайджане на границе с Ираном имелись два ссыльных поселения с одинаковыми названиями — Пришиб, от «пришибать», «наказывать». Рядом с персидским Пришибом, населенным в основном молоканами (наряду с «солдатскими» — так назывались потомки солдат, которые охраняли ссыльных), было основано село Привольное, где большинство составляли субботники и геры (герами называли выходцев из субботников, признававших талмудический иудаизм, поскольку кто-то из их предков прошел обучение в классической ешиве и, может быть, потом женился на еврейке).

Расчет прадеда состоял в том, что субботники Привольного, с которыми он состоял в переписке, смогут его поддержать в это трудное время. Но поселиться в Привольном ему не дали: места эти стали строго охраняемой погранзоной. Прадед вскоре похоронил жену, нашел старшего сына и определил на учебу младших. Дед мой, Григорий, подхваченный ураганом великих пятилеток, выучился на строителя и стал строить заводы на Апшероне. В 1936 году у него умерла при родах жена. Митрофан Иванович взял на себя внучку, нашел ей няньку — мою бабушку, оказавшуюся на Апшероне после голода 1933 года, когда на Ставрополье погибла вся ее семья. Через два года прадед встал перед ней на колени и попросил ее стать женой Григорию.

В 1939 году Григорий пошел на Финскую войну, откуда вернулся с ранением и контузией. Тогда же был призван в армию младший его брат, всеобщий любимец Петр, который погиб в августе 1941-го под Киевом. Второй сын тоже погиб вскоре после начала войны. Григорий по ранению призван не был и работал в «Военстрое»: сооружал линии обороны нефтяных полей от Майкопа до Баку, строил аэродромы.

Теперь внимание. После получения похоронок Митрофан Иванович кладет в вещмешок краюху хлеба и отправляется по оккупированным территориям в свою родную Козиевку. Время в пути — три месяца. Двигался в основном ночью, днем отлеживался в подходящем или не слишком подходящем убежище. В степи калмыцкой. В лесу под Пятигорском, засыпав себя листьями. Сплетал из лыка сиденья, которые перед ночевкой навязывал между ветвей… В Козиевке он поселяется в землянке близ избы лесника. С помощью сбереженных еще с царских времен золотых червонцев обзаводится козами и коровой. Вскоре налаживает связь с партизанским отрядом: сообщает разведывательные сведения, поставляет молочные продукты и регулярно принимает участие в партизанских акциях. Причем после каждой операции он берет у командира отряда записку, которая содержит точное описание его, Митрофана Ивановича Короки, функции в данной вылазке. Однажды прадеду довелось спасти партизана, которого немцы привязали к дереву над муравейником.

После войны прадеда арестовали как человека, самовольно покинувшего место поселения. Спасли тетрадные листы с расписками командиров двух партизанских отрядов. Три месяца длилось расследование, и прадеда отпустили. До самой смерти в 1964 году он жил в Козиевке, потихоньку восстанавливал общину, держал коз и занимался садоводством; был знаменит тем, что прекрасно умел прививать деревья и селекционерствовал.

Я был в позапрошлом году в Козиевке, расположенной, кстати, неподалеку от Сковородиновки, места жительства Григория Сковороды. Прадеда там помнят как доброго, отзывчивого человека. Сама Козиевка — невероятной красоты село, погруженное в живописный ландшафт и окруженное реликтовыми лесами. Такого леса — одновременно дремучего и светлого, — где господствуют дуб и вяз, я никогда не видел. Старики показали мне место, где стоял дом прадеда (есть фотография: он сидит за столом и с помощью лупы пересчитывает зернышки в маковой коробочке, а за его спиной на соломенную крышу мазанки взбирается проказливая коза). За домом открывается живописная котловина выпаса, дальше идет каскад прудов — ставки. Умер Митрофан Иванович по дороге домой, ведя своих коз как раз из этой луговой ложбины, от сердечного приступа. Умер в покое, я уверен, — как уверен и в том, что он знал: в свой послужной список он может внести и факт спасения своего правнука, добавив меня сразу после того партизана, которого едва живого отвязал от ствола дерева, погруженного в муравейник.

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.