[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  НОЯБРЬ 2011 ХЕШВАН 5772 – 11(235)

 

В сторону Вебера

 

Яаков Кац

Традиция и кризис. Еврейское общество на исходе Средних веков

Пер. с иврита Б. Дымарского

М.: Текст; Книжники, 2010. — 544 с. (Серия «Чейсовская
коллекция».)

В серии «Чейсовская коллекция» появился новый, полный перевод книги Яакова Каца «Традиция и кризис», посвященной истории евреев Европы в период с XVI по XVIII век и давно ставшей классикой еврейской историографии. Эта монография уже выходила по-русски 20 лет назад в «Библио­теке Алия», но то издание трудно признать удачным: из книги выкинули все примечания автора, превратив таким образом научное исследование в популярное историческое повествование.

А впервые книга увидела свет на иврите в 1957 году и сразу вызвала горячие споры в академическом сообществе. Два ведущих израильских историка — Хаим-Гилель Бен-Сассон и Шмуэль Эттингер — откликнулись на нее весьма критическими рецензиями. Причина такой реакции проста: исследование Каца было революционным и бросало вызов многим академическим стандартам в иудаике того времени. Сейчас новизна эта уже сама стала стандартом, а исследование — классическим. Поэтому, предлагая читателю самому прочесть эту книгу, а не довольствоваться кратким пересказом ее содержания в рецензии, мы попробуем ответить на вопрос: что именно выделяет книгу Каца из ряда подобных исторических монографий?

В книге ясно проявлена идео­логическая позиция автора — ис­то­рика, живущего в недавно со­зданном еврейском государстве в эпоху торжества идей сионизма. Позиция эта повлияла на базовую установку исследования — о единстве еврейского народа в диаспоре. Это же обстоятельство объясняет признание автором автономности еврейской общины. Более того, именно динамика внутренней еврейской жизни, по Кацу, представляет собой важнейший и центральный фактор еврейской истории, ее истинный perpetuum mobile. Это положение и определяет новаторство темы и метода исследования.

В постановке задачи — дать полномасштабное описание истории ашкеназского еврейства на рубеже эпох — уже заключался вызов устоявшимся стереотипам, где центральное место занимали «локальные» истории отдельных еврейских общин. Даже сама тема работы подразумевала пересмотр сложившейся к тому времени периодизации еврейской истории. Дело в том, что традиционная еврейская историография XIX — первой половины XX века не признавала полутонов в системе периодизации, и поэтому Средневековье в истории еврейского народа продолжалось вплоть до второй половины XVIII века, после чего сразу, скачком, наступало Новое время. И хотя Кац не до конца порывает с этой традицией и тактично определяет временной промежуток своего исследования как «конечный этап Средних веков», сам интерес к истории европейского еврейства именно этого времени означал признание за этим периодом особой значимости и вполне определенной автономности.

Действительно новаторским в исследовании Каца было то, что он использовал в своей работе социологический метод, применив его к анализу традиционного еврейского общества переходного периода. Наиболее спорным моментом в этом исследовании для профессионалов-историков стало то, на что неискушенный читатель вряд ли вообще обращал внимание: первичным материалом для социологического анализа служили произведения традиционной еврейской культуры: пинкасы (общинные записи), сборники раввинских респонсов, произведения по Алахе и этике. Информация, содержащаяся в этих документах, изначально не могла быть социологической ни по форме, ни по содержанию, ее надо было сделать таковой. Перед автором стояла труднейшая задача: научить источники говорить на языке социологии. Историки зачастую — и Кац в этом смысле не исключение — предпочитают рассказывать что-то новое о прошлом, а не объяснять, как их рассказ был создан. По­этому автор весьма краток в объяснении этого центрального момента своей методологии. В предисловии к книге он лишь отмечает, что «использовал алахическую литературу данного периода <…> шире, чем это принято в нашей историографии <…> Религиозные законы (алахот), которые для их читателей были обязательной для исполнения нормой, служили мне свидетельствами быта и настроений людей той эпохи, колебаний и раздумий в жизни индивидуума и общества, их мыслей и дел». Суть метода, как это часто бывает в исторических работах, раскрывается в самом изложении и в еще большей мере в авторских примечаниях, где видно, как метод работает на реальном историческом материале.

Тема и метод определяют общее строение книги и ее стиль — по большей части аналитический, почти естественнонаучный, большая часть иллюстративного материала убрана в примечания. И все же автору удается соединить увлекательность исторического рассказа с аналитичностью социологического трактата. Ярким примером авторской манеры служит само название книги, которое, с одной стороны, обладает броскостью газетного заголовка, а с другой — точно соответствует теме и структуре исследования.

Книга состоит из трех разделов. В первом и втором дано описание экономической и общинной жизни европейского еврейства и его отношений с нееврейским окружением в XVI—XVII веках. Третий раздел полностью посвящен характеристике и причинам возникновения кризиса традиционного общества, который, с точки зрения автора, наступает в середине XVIII века. Явным выражением его выступают два социальных движения, оппозиционных сложившемуся укладу, но при этом имеющих свои корни в еврейской традиции и культуре, — хасидизм и еврейское просвещение (Хаскала). В исторической перспективе распад традиционной общины, по крайней мере в Центральной и Западной Европе, приводит к возникновению (используя авторскую терминологию) нейтрального общества.

В результате перед нами полномасштабная социальная (от индивида и семьи до общинных институтов) и экономическая история европейского еврейства в период раннего Нового времени, элегантно изложенная в терминах социологии Вебера.

Максим Гаммал

 

Аквариум для четырех поколений

 

Сергей Кузнецов

Хоровод воды

М.: АСТ; Астрель, 2010. — 606 с.

Шестисотстраничный роман Сергея Кузнецова «Хоровод воды» — весомый повод задаться вопросом: почему в современных сагах так много слов? Роман презентован издательством как «самая необычная семейная сага». Но собственно семейный его сюжет исландский сказитель изложил бы в несколько ходов.

Жил человек по имени Никита. Он происходил из семьи, где братья и сестры не знали друг друга, а дети росли без отцов. У истоков рода стоял мельник-колдун, отпрыскам которого завещано раскрыть родовую тайну и восстановить единство семьи. До тех пор Никитина жена Маша не способна иметь детей, его двоюродный брат Мореухов пьет, двоюродная сестра Аня не может вый­ти замуж. У Никиты есть еще одна сестра, Римма, но она не хочет знаться со своей семьей.

Чувствуете, наметилась крепкая история — о родовом проклятии и любви? В романе эта сюжетная основа размывается: дополняется предысторией, со всеми уточняющими подробностями, и психологией, со всеми нюансами чувств.

Сага звенит — роман хлюпает.

Сергей Кузнецов и написал книгу о войне твердого с мокрым. О том, как прочный каркас налаженной жизни захлестывает, шатает взбесившаяся вода.

Напор водной образности в романе так силен, что хочется попросить автора прикрутить краны. Каждому герою он подбирает свой ключ к заглавной теме: Никита возглавляет небольшую фирму по оформлению аквариумов, Аня любит плавать, Море­ухову то и дело чудится страшный омут, кроме того, его алкоголизм подается подкованным автором как пристрастие к «живой воде». Присутствуют культурные отсылки к фильму ужасов «Темные воды» и евангельскому сюжету о хождении по воде. Множатся метафоры типа «вода безвременья», не то что нитью — красной тряпкой в романе проходит тема Атлантиды.

Но вот что интересно: в отличие от большинства авторов, использующих воду как символ смерти, забвения, рока, Кузнецов не собирается нас пугать. Он предлагает принять воду-смерть, воду-неизбежность. Роман читается как психотерапевтический квест: перед героями поставлена задача нырнуть в затопленную Атлантиду, врасти ногами в илистое дно. Мы начинаем чувствовать, что современный человек живет слишком на поверхности. Под ним неизмеримая глубина: в данном случае — семейного прошлого. Страх глубины не позволяет двигаться в воде жизни, человек качается на месте, как до поры не выдернутый поплавок: «Где мой дом? — спрашивает себя Мореухов. — Где мое прошлое? Любовь мамы и папы, тайна дедовой смерти, загадка семейной судьбы. Надо идти, надо вернуться назад, добраться домой».

Мореухов, которому автор часто дает слово, представляет книгу как историю четырех — двух братьев и двух сестер. Но с точки зрения сверхсюжета главное погружение совершают Аня и Никита. Именно в их образах выражена та размытая идентичность — половая, семейная, личностная, — которая становится главной проблемой романа. На старте мы застаем их типичным продуктом общества потребления: Аня — «свободная молодая женщина, хозяйка своей судьбы» (на самом деле — мать-одиночка, которая боится любви, хотя легко спит по службе с неприятным начальником; начальника зовут Марк Борисович, но несимпатичен он совсем не поэтому: Аня вовсе не антисемитка, как, разумеется, и автор романа, по совместительству главный редактор сайта еврейской культуры «Букник»), Никита — успешный предприниматель, у которого бизнес, любовница, «все как у больших ребят» (на самом деле — растерянный мальчик, пытающийся сбежать от ответственности). На финише должно свершиться преображение: возвращение «назад», «домой».

Современного человека не держат никакие твердые основания: он не знает, кто он, что такое брак, как относиться к деторождению, что в жизни главное и чем для главного можно пренебречь. Кузнецов задумал вернуть человеку «дом бытия» — но не через восстановление твердых опор сознания, что едва ли возможно, а через погружение в стихию бессознательных ценностей. Род в «Хороводе воды» заменяет размывшуюся идею государства. Продолжение рода оценивается как серьезная альтернатива расширению бизнеса. Брак выбирается как единственно верное средство от одиночества.

В романе Кузнецова, таким образом, привлекают и сюжетная канва, и благородный посыл. Однако реализация замысла не так убедительна. Загвоздка в том, что во времена, когда невозможна большая семья, разваливаются и большие книги.

Особенно такие большие, как «Хоровод воды».

Роман мог занять вполовину меньше места, если бы сбросил лишнее. Из четырех героев можно убрать двоих: Мореухов, по сути, играет роль резонера, обличителя мегаполиса, и потому действует невнятно, больше болтает (с тех пор как десять лет назад его главная любовь Соня Шпильман уехала в Израиль, он беспрерывно пьянствует — какие уж тут решительные поступки); Римма слишком однозначно воплощает в себе недостатки офисной философии, к тому же никак не участвует в сюжете рода. Интересны эпизоды из жизни предков Ани и Никиты: они писали доносы, обрекали на расстрел людей, сами едва избегали смерти, скрывались, рушили семьи, теряли детей — вот только автор сам нивелирует значимость их опыта, когда в финале заявляет, что во всех злоключениях виновато… бабушкино кольцо. Или другая линия: Маша, жена Никиты, видит души загубленных коллективизацией, революцией и террором людей, — но мистика не усиливает, а перебивает психотерапевтический смысл романа. Попытка автора связать бесплодие Маши с ее медиумическими способностями не выдерживает никакой критики: ни нравственной (по сути, это способ увести героев от ответственности), ни художественной (мотив явно понадобился как повествовательная лазейка для автора, который не нашел другого способа собрать разрозненные образы).

Кульминационная сцена — жертвоприношение героев духу предка — читается и как духовный акт покаяния (герои приносят в жертву свои гордость и страх), и как магический обряд (герои заговаривают «глубоководного монстра» — предка-колдуна). Получается, что одной рукой автор благословляет героев принять ответственность за свою жизнь и совершить нравственный переворот, а другой отмахивается: ничего не поделаешь, если у вас в предках водяной.

Понятно, что легенда о водяном нужна Кузнецову для того же, для чего видения Маши: как точка сборки. Однако такое решение автора обличает современность лучше, чем иные инвективы бунтаря Мореухова: идеи сверхличного рока, коллективной судьбы и Промысла, на основе которых создавались античная трагедия и толстовская эпопея, в наше время подменены суевериями — модным миксом из поверхностно усвоенных буддизма и язычества.

Решившись на полемику с современным городским сознанием, Кузнецов не смог преодолеть его дискретность и индивидуализм. Как бы ни убеждал нас автор, что герои «сняли семейное проклятие», вовсе не кольцо водяного определяет родовую судьбу. Как бы ни заклинал: «история захлестывает нас, огромная словно море», — все же главным сюжетом романа остается измена немолодого мужчины бесплодной жене. Доказать существование большой семьи, большой истории у автора не получилось, потому что мифологема воды — обаятельная, но недостаточно актуальная и сильная идея, чтобы объ­единить личные воспоминания в родовую память, а рассказы из прошлого — в историю России.

Валерия Пустовая

 

В Орлеан через Голливуд

 

Юрий Арабов

Орлеан

М.: АСТ; Астрель, 2011. — 224 с.

В Кулундинской степи, на самой границе с Казахстаном, стоит городок Орлеан. Жители его погрязли в разврате и прочих грехах по списку. В связи с этим однажды в город является непонятный человек, похожий на Кларка Гейбла и Хемингуэя одновременно. Он называет себя экзекутором и в доказательство начинает производить над орлеанцами разнообразные экзекуции, что твой Моисей над египтянами. Благодарные аборигены неоднократно убивают пришлеца, но он всякий раз воскресает, хотя и в слегка покромсанном виде.

Евреев в Орлеане нет, зато есть милиционеры, обсуждающие со своими детишками перспективы спасения еврейских первенцев, а также дознаватель Неволин, который цитирует на память 112-й постулат Рамбама и просит московских друзей почаще привозить ему газету «Даркей Шалом». Неволин напряженно ждет Машиаха и, повинуясь заповеди «Поставьте удобный стул перед входом в селение или город, в тени цветущей смоковницы, дабы Машиах, собираясь к вам, мог бы присесть и передохнуть перед исполнением своих скорбных дел», водружает на городской окраине кресло для почетного гостя из дома Давидова.

Увы, несмотря на интерес к еврейской философии, со служебными своими обязанностями дознаватель справляется из рук вон, суд вершит скорый и неправый, а потому становится одной из основных мишеней экзекутора. Вместе с Неволиным под раздачу попадают парикмахерша Лидка, делающая аборт за абортом, и главный орлеанский донжуан хирург Рудик. В романе есть еще фокусник дядя Боря Амаретто, взаправду перепиливающий граждан РФ на арене местного цирка. Прочие персонажи глубоко эпизодичны и особой роли в сюжете не играют.

Впрочем, слово «сюжет» здесь подходит не вполне — как и слово «роман». В книге, по сути, ничего не происходит. Гейблообразный экзекутор приходит к одной из своих жертв и мучает ее морально либо физически. Затем переходит к следующей. Затем жертва его убивает. Затем он приходит снова. И так двенадцать раз подряд, как говорилось в старом анекдоте.

Арабов сочинил некую исход­ную ситуацию, завязку, но ему совершенно нечего с ней делать. Один эпизод сменяется другим без всякой внутренней логики, в произвольной последовательности. Автор мог бы их перетасовать, заменить, выбросить вовсе — ничего не изменилось бы. Можно вспомнить знаменитую фразу Толкиена о том, что зеленое солнце легко придумать, но трудно обосновать, — но здесь она явно не по чину. В «Орлеане» не придумано вообще ничего — нет ни города, ни героев, ни действий, ни обстоятельств. Лишь стопка эскизов, набросков, непропеченных и слабо связанных между собой.

Исправить ситуацию автор пытается с помощью эпилога, призванного объяснить, отчего Орлеан стал адом на земле. Оказывается, город и градообразующий химкомбинат, загаживающий местное озеро, были построены по указке Ленина, а того науськал Арманд Хаммер (отсюда американское название). Так в романе появляются разом две мотивировки: политическая и экологическая, но цельности это повествованию не добавляет, скорее наоборот.

Надо сказать, что фрикам и монстрам в новейшей русской литературе вообще не везет. Романы таких классиков жанра, как Мамлеев или Масодов, построены точно по тому же принципу, что у Арабова: «А вот был еще и такой жуткий случай». Между тем сюр и абсурд нуждаются в железной авторской дисциплине, прорисовке персонажей, достоверности деталей куда больше, чем традиционный реалистический текст. Здесь нельзя ничего взять взаймы у реальности, здесь не работают отсылки к общеизвестному и всем знакомому. Этот мир надо выдумывать от начала до конца, от главных героев до последнего листочка на местном дереве.

Пока что отечественная словесность с этим не справляется. Выход один: отправлять всех желающих продемонстрировать читателю галерею фриков в Голливуд, на выучку к великому Дэвиду Линчу или автору «Поворота» Оливеру Стоуну. Объяснят мэтры, как с таким материалом работать, завизируют сценарий — значит, можно на родину возвращаться, роман писать.

Михаил Майков

 

Как сотворить экономическое чудо

 

Дэн Сенор, Сол Сингер

Нация умных людей. История израильского экономического чуда

Пер. с англ. Д. Стороженко
М.: Карьера Пресс, 2011. — 336 с.

Об Израиле в мире говорится и пишется много. Однако в основном материалы об этой стране связаны с арабо-израильским конфликтом. Образ Израиля от этого сильно страдает. Израильтяне давно уже всеми силами пытаются переломить ситуацию и ведут одну за другой кампании по «разъяснению своей позиции». Это помогает, но несильно. Некоторое время назад израильские специалисты по коммуникации решили сменить парадигму и работать на создание позитивного образа страны. Сложно сказать, случайно так вышло или было задумано, но книга Сенора и Сингера является одним из наиболее эффективных инструментов в этой кропотливой работе.

Авторы доступным языком рисуют картину создания инновационной державы XXI века. Тео­ретические выкладки просты и сопровождаются примерами успеха израильских начинаний. В книге много известных названий: Intel, Google, PayPal, ICQ (сегодня, к слову, принадлежащий российскому холдингу). Истории, связанные с этими компаниями, призваны показать неоценимый вклад израильтян в их успех. Надо сказать, что звучат они очень убедительно.

Книга состоит из четырех частей и 14 глав, каждая из которых посвящена развернутому рассказу о том или ином факторе, повлиявшем на возникновение в Израиле инновационной экономики. Акцент сделан на роли Армии обороны Израиля (ЦАХАЛ) в формировании предпринимательских навыков израильтян. Кроме того, рассматриваются историческое и интеллектуальное наследие еврейского народа, государственная политика Израиля, географическое положение страны, особая роль образования, связи с диаспорой. Интересно и сравнение Израиля с теми государствами, которые могли занять сходное место в мировой экономике, но пока не заняли, несмотря на впечатляющее развитие последних десятилетий: Сингапуром, Южной Кореей, ОАЭ (Дубай). Авторы приходят к выводу, что каков бы ни был научно-технологический потенциал страны, только наличие свободы позволяет достичь столь внушительных успехов — излишняя зарегламентированность не дает возможности развиться такой питательной творческо-предпринимательской среде, которая создалась в Израиле и стала основой израильского экономического чуда.

Труд Сенора и Сингера претендует на определенную научность. Авторы провели серию интервью как в Израиле, так и за его пределами — в науке это называется «полевыми исследованиями». Книга снабжена внушительной библиографией и корректными сносками с указанием цитируемых источников. При этом сами Сенор и Сингер, пытаясь определить жанр книги, выделяют три составные части: исследование, убеждение и объяснение, рассказывание историй. Такой расклад отражает профессио­нальные навыки соавторов: Сенор — политолог-международник, специализирующийся на ближневосточной проблематике, Сингер — журналист. Это сочетание и придало книге неповторимый колорит: перед нами исследование, но написанное очень легким языком с большим количеством примеров, которые сами по себе захватывают воображение.

Обаяние книги настолько сильно, что у прочитавшего ее может возникнуть впечатление, будто Израиль — это инновационный рай на земле, а отмеченные авторами проблемы незначительны и не могут существенно повлиять на дальнейшее развитие страны. Между тем это не совсем так. Сенор и Сингер ничего не говорят о том, что многие израильские предприниматели своей основной целью видят раскрутку старт-апа до уровня, когда можно будет удачно продать его транснациональным корпорациям, а по-настоящему крупных израильских компаний — единицы. Не говорят они и о том, что все большую тревогу вызывает у специалистов уровень израильского образования. Эффект от иммиграции евреев бывшего СССР скоро будет исчерпан, а израильская система образования не адекватна требованиям времени. А ведь именно современная образовательная система является фундаментом долгосрочного лидерства в мире высоких технологий — одной демократии и предпринимательского таланта для этого недостаточно. Лишь вскользь упомянута проблема утечки мозгов, столь актуальная сегодня для Израиля.

Вряд ли авторы, чей профессионализм и знание предмета не вызывают сомнений, не знают об этих и других проблемах нынешнего Израиля — однако они предпочли об этом не говорить. Такая односторонность лишний раз доказывает, что труд Сенора и Сингера направлен в первую очередь на формирование позитивного образа страны, то есть является скорее пропагандой, чем полноправным исследованием. Книга от этого хуже не становится, просто, читая ее, надо отдавать себе в этом отчет. А прочитать эту книжку стоит, особенно россиянам. Наша страна пытается впрыгнуть на подножку уходящего поезда инновационного развития, и опыт Израиля, с которым у нас, как ни странно, много общего, тут как нельзя кстати.

Завершая рецензию, хочу сделать одну оговорку: я прочитал эту книгу на английском. Советую сделать то же самое всем, у кого есть такая возможность, — о качестве перевода заставляет задуматься уже название русского издания. На английском книга называется «Start-up Nation», что немного коряво можно перевести как «Старт-ап государство». Русское же название отдает шовинистическим душком, да к тому же совершенно не соответствует содержанию книги. Эта книга вовсе не о том, что евреи самые умные. А о чем она на самом деле — см. выше.

Дмитрий Марьясис

добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.