[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2012 ИЯР 5772 – 5(241)
Воспоминания ребецн
Хана Шнеерсон
Продолжение. Начало в № 11 (235), 12 (236); № 1 (237), № 2 (238), № 3 (239), № 4 (240)
[14 кислева 5709 года]
Менахем-Мендл Шнеерсон. 1940-е годы
Свадьба в Екатеринославе — без жениха и невесты
Сделала перерыв — некоторое время не писала…
Сегодня 14 кислева 5709 года, годовщина свадьбы нашего сына Менахема-Мендла и его супруги Муси, да продлятся их дни, омейн! Сегодня я снова вспоминаю, каким великим человеком был мой благословенной памяти муж.
…Свадьба эта состоялась в ноябре 1928 года, когда в СССР велась очень сильная антирелигиозная пропаганда, хотя еще были открыты некоторые синагоги и существовали еврейские общины. С политической оппозицией обошлись строже: все партии, кроме коммунистической, к тому времени уже прекратили свое существование.
Нас, как было тогда принято, «уплотнили», отобрав половину квартиры и оставив нам только три комнаты. В остальных поселились новые соседи.
Жених и невеста не были с нами, но мы решили устроить дома веселье в день их свадьбы[1]. Снять зал — такого понятия в то время не существовало, гости собирались у нас дома. Нашим соседом тогда был один еврей-инженер, который не выносил религиозного образа жизни нашей семьи, особенно ему не нравилось скопление людей, которые собирались у нас послушать хсидус или поучаствовать в праздничных фарбренгенах. Чтобы не сталкиваться с ними, он полностью изолировал свою часть квартиры. Однако когда он от кого-то услышал, что мы собираемся устроить большой фарбренген по случаю свадьбы сына, то разобрал разделявшую нас перегородку, вынес из дома всю мебель и предоставил в наше распоряжение свою часть квартиры (большей площади, чем наша, и с большим залом) на столько времени, сколько нам будет нужно.
Мы разослали приглашения[2], и чуть ли не все евреи города, которые всегда относились к мужу с глубоким уважением, постарались найти возможность попасть к нам, чтобы выразить свои чувства. Это оказало на всех настолько сильное духовное воздействие, что постепенно характер празднества изменился, превратившись из частного семейного торжества в настоящую религиозную демонстрацию.
Кроме семьи и екатеринославских евреев, приехало немало гостей и из других городов. Кроме того, мы получили несколько сот телеграмм[3]. На торжества, которые мы устраивали дома, пришла делегация от центральной еврейской общины области, а кроме того, представители от всех синагог[4] (каждая синагога также считалась самостоятельной общиной). Многие из них пришли с женами.
И все это происходило, не стоит забывать, во времена, когда людям не позволялось иметь никаких связей с религиозными деятелями («служителями культа»[5], как их тогда называли). За такой «грех» легко можно было, скажем, лишиться работы. Однако многие решили не считаться с этим — к нам пришли видные врачи, юристы, люди, занимавшие важные посты в исполкоме и горсовете… Они просидели у нас всю ночь![6]
Телеграммы на святом языке
Казалось, что в тот день телеграф работал только для наших поздравлений! Нам удалось даже добиться разрешения получать в течение двух дней телеграммы на святом языке[7], который в то время уже практически находился под запретом. Мы, естественно, не только получали, но и сами писали на святом языке[8]. Было дано распоряжение не подвергать цензуре все телеграммы Шнеерсонов, касающиеся свадьбы. И это, повторюсь, в то время, когда раввин не мог спокойно ходить по улицам — настолько косо на него многие смотрели. Что же говорить о фарбренгене для такого количества людей!
Танец раввинов
При всем том в нашем доме в тот вечер царила вовсе не такая атмосфера, как следовало бы в день свадьбы старшего сына. Мы тосковали о нем, понимая, что повидаться в ближайшее время нам не доведется (на это мы даже не надеялись)[9]. Такие страдания мы тогда испытывали — как общественные, так и личные… Радовало только одно: мы думали, что вряд ли соберется более тридцати гостей (таково уж было состояние еврейства в те дни), а на самом деле собралось около трехсот человек!
Мой муж танцевал с тестем[10] и со своим братом[11] (увы, оба они уже находятся в мире Истины). Этот танец раввинов продолжался довольно долго, и все это время собравшиеся стояли, не в силах сдержать слезы, — такая была радость…
Наутро, когда стало уже совсем светло, люди стали расходиться — кто домой, а кто и прямо на работу. Устроив это празднество, мой муж как будто унес всех в совершенно иной мир — таково было его воздействие на гостей. Никто из них, уходя, даже не задумывался о том, чем ему, возможно, придется расплачиваться за участие в нашем фарбренгене. Помню, доктор Борух Моцкин и внук рабби Ицхока-Эльхонана (он был по специальности юристом) сказали мне, прощаясь у дверей, что в их жизни никогда не было ничего подобного и что они никогда не забудут эту ночь — наш фарбренген и ту духовную силу, которую продемонстрировали пришедшие на него люди. Люди соблюдающие — молодые и те, кто постарше, — и особенно хасиды испытывали те же чувства в еще большей мере.
Празднество в нашем доме стало еще одним доказательством того, что к моему мужу все относятся с большим уважением и что его авторитет у российских евреев является безоговорочным. К нему обращались по всем вопросам, так или иначе связанным с еврейством, и это продолжалось в течение еще десяти лет, со все большим и большим успехом и в таком масштабе, насколько только позволяли тогдашние условия жизни. Это продолжалось до 1939 года, до самого его ареста…
Один доктор из числа наших знакомых передал нам слова председателя горисполкома, которые мы вспоминали и обдумывали в течение довольно долгого времени: «Эта свадьба, — гневно заявил председатель, — прошла за границей, жених с невестой находятся далеко отсюда, но посмотрите, какой след оставила она в сердцах людей, благодаря усилиям раввина! Что за силы у него, что мы не можем ему ни в чем отказать, когда он обращается к нам, а ведь все его обращения — по религиозным вопросам! Не слишком ли много мы ему уже дали?.. То, что он устроил, — это уже не было празднество частного лица, не тот масштаб! Как мы могли допустить такое, когда обычно мы не разрешаем трем евреям собираться вместе для отправления религиозных обрядов?!»
Последние слова председателя исполкома напугали доктора, и когда он пересказал их нам, мы тоже надолго утратили покой.
* * *
3 швата [5709 года]
Конечно, мой муж должен был бы сам описать эти события — все то, что он пережил в те времена. У него бы получилось гораздо содержательнее, намного лучше были бы освещены все важные моменты, заслуживающие упоминания. Но он не хотел тратить ни минуты на эти «мелочи», как он их называл. Почти до самого своего смертного часа он очень много писал — когда было чем (ручка и чернила) и на чем (бумага). Он постоянно обдумывал какие-то аспекты каббалы и хасидизма, отдаваясь этому с полной самоотдачей. Поговорить на эти темы ему было не с кем, и все результаты своих размышлений ему приходилось поверять бумаге… К сожалению, я не знаю, сохранились ли его записи в тех местах, где я их оставила[12].
Второй Песах в ссылке
Итак, я попытаюсь, насколько хватит сил, продолжить эти записки. Вот как мы праздновали второй Песах в Чиили.
К еврею, который был нашим гостем на праздник в прошлом году[13], приехала семья, так что в этом году он к нам уже не пришел. Однако за время, прошедшее между моими приездами, в Чиили появился ссыльный помещик из Румынии, в прошлом один из богатейших людей своего города. После прихода туда советской власти[14] его, как тогда говорили, «изолировали» — оторвали от семьи и сослали в среднеазиатскую глушь. Он был так издерган и претерпел такие страдания, что тяжело было распознать в нем человека, который не всегда влачил столь жалкое существование. Он был человек Б-гобоязненный и ученый, и, конечно, его очень заинтересовала возможность провести Песах кошерно. Он был у нас весь Песах, а в дальнейшем проводил вместе с мужем все субботы и праздники.
Я познакомилась с этим евреем в один из вечеров в продуктовом магазине, незадолго до его закрытия. С большими предосторожностями, стараясь, чтобы никто не обратил на меня внимания, я стояла там и упрашивала продать мне килограмм хлеба. Мне по каким-то причинам трудно было настоять на своем, другое дело — мой новый знакомый: воспользовавшись своим опытом энергичного руководства крупными предприятиями, он без особого труда добился, чтобы ему продали хлеб. А следом за ним свой килограмм хлеба получила и я.
В точности как и в прошлом году, пасхальную мацу-шмуру я снова привезла с собой. Нужно было позаботиться и о топливе для готовки — тоже не такая маленькая проблема в те времена. Большого труда стоило привести комнату в праздничный, насколько это было возможно, вид.
Все необходимое для пасхального седера у нас было приготовлено заранее. На моройр[15] (хотя наша жизнь и так была горька) мужу удалось раздобыть настоящий хрен у одного религиозного казаха, которому он рассказал, для чего нам необходима горькая зелень.
Тщательно занавесив окна, чтобы с улицы не было видно, что делается в комнате, муж вместе с гостем стали в полный голос произносить слова «Пасхальной агады», устроив по ходу чтения даже что-то вроде талмудической дискуссии — еврей из Румынии, как я уже писала, обладал глубокими познаниями в Торе.
Под окном стояло несколько нееврейских парней, которые со смехом передразнивали нас, как это у них было принято, но поскольку ночь седера — это лейл шимурим[16], мы не обращали на них никакого внимания.
Молились тоже в комнате, рядом с праздничным столом. Понятно, что никакого миньяна в Чиили не было, да что там миньян — даже сидур у нас был только один!
Конечно, в дни праздника не надо было стоять за хлебом, постоянно сталкиваясь с не слишком дружелюбным отношением соседей по очереди. Однако регулярные регистрации в НКВД никто не отменял, одна из них выпала как раз на праздничные дни, и муж сильно страдал из-за необходимости расписаться. Это, естественно, не добавляло праздничной радости.
Это был уже третий подряд Песах, проведенный мужем не на свободе: один раз на праздник он находился в тюрьме и два раза — в ссылке…
«Что же будем есть?..»[17]
После начала войны в Чиили и окрестностях стали появляться все новые и новые евреи — эвакуированные из городов европейской части СССР. Нередко мы встречали среди них своих знакомых, в чем не было ничего удивительного — в свое время наша семья была повсеместно известна.
С одной стороны, мы испытывали определенное облегчение от того, что вокруг нас теперь стало больше евреев и начало даже создаваться некое подобие общины. С другой стороны, положение в целом постоянно ухудшалось, особенно тяжелыми стали материальные условия жизни. Многие стремились нам помочь, но не очень хотелось прибегать к помощи людей, которые находились в таком же тяжелом положении, как мы сами. Поэтому всем желающим помочь мы говорили: они могут проявить свое уважительное отношение, если будут время от времени приходить к нам домой, просто чтобы посидеть вместе. И люди стали навещать нас. Иногда приходили целыми семьями, чаще — мужья с женами, порой даже обращались за советом по тем или иным вопросам. Все это начало походить на более-менее нормальную жизнь, хотя со временем все больше начинало сказываться влияние тех условий, в которых мы оказались, и все острее вставал вопрос: что будет дальше?..
Началось самое жаркое время года, и наше здоровье ухудшилось. От происходящего дома, в Днепропетровске, нас отрезало пламя войны. Лишь изредка доходили до нас письма беженцев, покинувших свои города и заброшенных в еще более отдаленные места, чем Чиили. Они напоминали нам о прошлых временах и о добрых друзьях, которых так не хватало в нашем нынешнем одиночестве.
Вопрос «Что же мы будем есть?» встал перед нами со всей остротой. Не очень приятно так много об этом говорить, но когда человек в течение долгого времени недоедает и страдает от голода, мысли о еде наполняют все его существование, силы тратятся только на то, чтобы не сломаться, и постоянно преследует страх перед завтрашним днем.
Комментарии рабби Леви-Ицхока Шнеерсона, сделанные им на полях книги Зоар
Средство от насекомых
Мы все время искали, где бы раздобыть немного муки для лепешек из теста, которое делалось на дрожжах или на соде. Чтобы испечь эти лепешки, мы (обычно я, так как мне не хотелось отрывать мужа от работы) выходили из дому и собирали под палящими лучами солнца веточки кустарника или какую-нибудь траву, которая высохла настолько, что вспыхивала, как солома. Впрочем, и сгорали эти импровизированные «дрова» моментально, так что приходилось собирать еще и еще.
Днем, когда солнце припекало, выходить из дому не было никакой возможности, а по ночам, когда становилось прохладнее, не давали покоя укусы комаров, так что тоже нельзя было слишком задерживаться на улице. Набрав прутиков и веточек, я возвращалась в комнату, стараясь как можно быстрее закрыть за собой дверь, чтобы комары не успели залететь внутрь.
Еще мы пользовались таким средством от насекомых: разводили огонь и бросали туда травы, дающие густой дым. Это обеспечивало возможность посидеть вечером на свежем воздухе. Нельзя было разводить слишком большой огонь, чтобы не мешать соседям ярким светом, мы должны были довольствоваться лишь струйкой дыма, который был темнее ночи… По ночам часто дул сильный ветер, и не раз случалось, что его порывы швыряли клубы дыма прямо в лицо — ощущение не из приятных! Однако пользы от дыма было гораздо больше: он действительно отгонял комаров и большинство других насекомых, хотя некоторым удалось привыкать даже к дыму, так что они продолжали докучать нам. Мы часто со смехом спрашивали друг у друга советов, как вести себя с незваными «гостями».
Так проходили летние месяцы, когда мы старались делать все, чтобы не страдать от голода. Каждый раз удавалось раздобыть какие-то продукты — то крупу, из которой варили кашу, то муку, то кукурузу. Когда появлялись деньги, становилось чуточку легче: в рацион добавлялись молоко и сливочное масло, эта еда насыщала и улучшала настроение.
Помню, как-то раз я зашла в один дом по делу и увидела на столе сырники и какао (хозяином дома был богатый еврей, который руководил конторой, занимавшейся распределением продуктов питания среди населения). Предложили и мне попробовать (у них в доме соблюдали кашрут), но я, хотя забыла уже вкус подобных деликатесов, удержала себя и ни к чему из стоявшего на столе не притронулась — из гордости и чувства собственного достоинства: чтобы они не считали, что дали милостыню оголодавшей женщине… Выйдя оттуда, я очень гордилась тем, что устояла в этом испытании.
Никому не пожелаю пережить подобное! В столь тяжелом положении человек может, не дай Б-г, начать уподобляться животному, у которого инстинкт получения удовольствия от еды является основным в жизни. Большинство с честью переносили это испытание, но были и те, кто опустился очень низко. Эти люди ходили и выпрашивали хлеб и другие продукты, не думая ни о чем, кроме еды.
Кто наколет дров?
Среди наших знакомых, оказавшихся в эвакуации, был один зажиточный еврей из Харькова. Он купил себе телегу с лошадью и часто уезжал далеко от поселка рубить деревья, в основном саксаул, который хорошо горел и давал большое жаркое пламя. Этим он зарабатывал себе на жизнь. Нам он тоже как-то привез телегу дров, которые были сложены в построенном нами во дворе шалаше. В отношении отопления теперь стало полегче, хотя появилась новая проблема: нужно было наколоть дров. Мы, естественно, никогда этим не занимались, и нас выручил бывший румынский помещик. Он припомнил, как его прислуга в свое время колола дрова для него, и, попрактиковавшись, сумел освоить это занятие и наколоть привезенные нам дрова.
…Так мы старались справляться со всеми трудностями, но усталость накапливалась, а физические силы истощались.
Месяц тишрей
Наступили осенние праздники[18]. Как и годом ранее, в Ямим нораим[19] мы молились, запершись в комнате, скрываясь от посторонних взглядов. В тот год эвакуированные евреи сняли квартиру на окраине поселка, подальше от центра, и там устроили миньян. Свиток Торы нам прислали из Кзыл-Орды — областного центра. Собралось довольно много людей — мужчины и женщины, молодые и старые, представители всех социальных слоев, выходцы из разных уголков страны.
Как обычно, мой муж рассказал всем, как себя вести в праздники, и потом делился с приходящими к нему людьми соображениями насчет того, как лучше всего претворить сказанное в практическую сферу. Кто-то сказал: если он будет так открыто говорить о требованиях еврейского закона, это может повредить всему делу, но муж решил не обращать внимания на эти соображения. К счастью, праздники прошли спокойно.
Гости в Йом Кипур
Вспоминается, как на предыдущий[20] Йом Кипур мы сидели втроем: мой муж, я и один ссыльный еврей, который проводил у нас все праздники. Молились по махзору, который я привезла из дома. Нет возможности передать те чувства, которые пробуждала в нас молитва!..
Во время молитвы мы увидели, что какой-то парень заглядывает в наше окно (хотя занавески вроде были плотно задернуты — именно для того, чтобы никто не мог ничего разглядеть). Мы испугались: может, НКВД послал его следить за нами? Гость наш, напуганный больше всех, не хотел, чтобы молодого человека пускали в дом, но муж, благословенной памяти, распахнул дверь и пригласил его войти.
Молодой человек оказался ссыльным из Литвы. Куда сослали его родителей, он не знал, его же самого призвали в «трудармию», и он оказался в Чиили. В один из дней он ехал на своей повозке и заметил на улице моего мужа. Молодой человек решил, что должен выяснить, где живет этот еврей. Что-то в его лице подсказало парню — так он нам рассказывал, — что рядом с этим человеком можно будет простоять и проплакать весь Йом Кипур… Встреча произошла за неделю до праздника, этого времени ему как раз хватило, чтобы выяснить наш адрес.
Молодой человек многие молитвы знал наизусть. До одиннадцати часов он работал, разъезжая по Чиили на своей телеге. Просить, чтобы его освободили от работы в этот день, он побоялся, но после работы, в двенадцать часов, уже был у нас, успев по дороге переодеться в не столь затрапезную одежду.
Еще через полчаса к нам пришла еврейка, эвакуированная из Николаева. Она и ее муж жили в деревне, километрах в четырех от нас. От кого-то она узнала, что мы живем тут. Перед Йом Кипуром муж ее заявил: если Всевышний делает такое с евреями, то он молиться не намерен. Она же на это ответила, что, дескать, наоборот, собирается молиться больше, чем во все прошлые годы. К нам она дошла пешком, понятное дело, ничего не съев и не выпив! Вообще, удивительно, что ей удалось добраться до нашего дома — ведь спрашивать у первого встречного, где живет раввин, она не могла: чтобы прийти к раввину, к тому же ссыльному, следовало соблюдать все меры предосторожности.
Наблюдая за молящимися (каждый из них был со своими жизненными сложностями и со своей горечью на сердце), я не могла себе представить, какие еще обстоятельства могут вызвать в людях подобное состояние…
Перевод с идиша Цви-Гирша Блиндера
Продолжение следует
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. См. также «Ликутей Леви-Ицхок — Игрот кодеш», с. 203 и далее (письмо [рабби Менахему-Мендлу] от 6 кислева 5689 года): «Прими благословение из глубин сердца и души ко дню твоей свадьбы, приходящему к нам в добрый час <…> В эту субботу пусть вызовут тебя к Торе, так как в этой главе [“Вайеце”] написано про женитьбу Яакова <…> И находим мы, что отец и мать Яакова не были с ним в — материальном — месте его свадьбы, и не они устроили ему сватовство, но он сам отправился искать себе жену. И несмотря на это, женитьба его была удачной во всех отношениях <…> Не переживай из-за того, что мы, твои отец и мать, не находимся с тобой в месте твоей свадьбы — мы вместе с тобой душой и сердцем, и тут никакие расстояния не смогут стать нам препятствием. Мы вместе с тобой в самом прямом смысле и посылаем наше благословение тебе и твоей невесте, да благословит вас Всевышний <…> Итак, веселитесь и радуйтесь в день вашей свадьбы, приходящий к нам к добру, в хороший и удачный час, и да будет это веселье вечным. И твои родители, отец и мать, связанные с тобой своими душами в самом прямом смысле, увидят все это и станут веселиться и радоваться вместе с вами в этот большой праздник и день великой радости. И получим мы от вас огромное удовольствие и истинное наслаждение…»
[2]. См. также «Ликутей Леви-Ицхок — Игрот кодеш» (издания 5764 года или более позднее), с. 439 (письмо от 5 тевета 5689 года): «Приглашения мы смогли напечатать лишь незадолго до свадьбы, и не было времени разослать их знакомым в другие города (к тому же многих адресов мы вообще не знали). Даже здесь мы не разослали так уж много — из-за нехватки времени и других подобных причин. При всем том в день свадьбы наша квартира была полна народу — буквально от стены до стены (а если бы квартира была больше, то людей пришло бы вдвое, вчетверо больше)».
[3]. См. также текст, указанный в предыдущем прим. (с. 440): «По нашим подсчетам, количество телеграмм с поздравлениями тебе, присланных отсюда и из других городов, достигло нескольких сотен — причем некоторые из отправителей были нам даже незнакомы. До сего дня нам приходят письма с извинениями от людей из разных мест: они посылали вам телеграммы в день свадьбы, а нам не писали, так как думали, что мы поехали к тебе».
[4]. См. также далее в тексте, указанном в предыдущей сноске: «Здесь были габаи практически всех синагог и молельных домов города, а также главы общины и другие ее видные представители. Лица их выражали неподдельное веселье и большую радость».
[5]. Эти слова в рукописи ребецн написаны по-русски.
[6]. См. также далее в тексте, указанном в прим. 2: «Веселье — с игрой на музыкальных инструментах и танцами — продолжалось всю ночь, до рассвета».
[7]. См. также далее в тексте, указанном в прим. 2: «И даже почта в тот день была переполнена телеграммами — как на святом языке, так и на местном».
[8]. См. также далее в тексте, указанном в прим. 2: «Я хочу, чтобы из всего множества полученных вами телеграмм вы сохранили ту, что послал я. В ней 101 слово, и все они идут от сердца и из самой глубины моей души (посылаю тебе здесь ее копию, так как она написана на святом языке). Сохраните ее, и да продлятся ваши дни, и годы будут добрыми и приятными. И я надеюсь, что Всевышний, да будет Он благословен, исполнит все, что там написано, на добро вам во все ваши дни».
[9]. См. также в тексте, указанном в прим. 2, с. 276 (завершение письма, датированного кануном шабат а-гадоль 5692 года): «О том, когда мы сможем увидеть вас, дорогие дети, да продлятся ваши дни, нет у нас ни малейшего представления».
[10]. Раввин, гаон рабби Меир-Шломо а-Леви Яновский, благословенной памяти, отец ребецн Ханы. Был раввином и главой ешивы в еврейской земледельческой колонии Романовка, впоследствии — раввином Николаева. Из хасидов Ребе Маараша (входил в число близких к Ребе людей), в дальнейшем — хасид Ребе Рашаба. Ушел из жизни 23 элула 5697 года (?).
[11]. Раввин, гаон рабби Шмуэль Шнеерсон. Два его письма к Ребе Менахему-Мендлу и его супруге, написанных в то время, в которых рассказывается в том числе и о ходе празднества в Екатеринославе, были напечатаны в сборнике «Михтавей ахасуне» («Кегос», Израиль, 5759), с. 21 и далее.
[12]. В рукописном тексте записок ребецн уточнение: «его <р. Леви-Ицхока> рукописи».
[13]. См.: Лехаим. 2012. № 3. Гл. «“Время нашей свободы” в чиилийском голусе».
[14]. Имеется в виду присоединение к СССР румынских Бессарабии и Северной Буковины летом 1940 года.
[15]. Горькая зелень, один из атрибутов пасхального седера. Обычно в качестве моройра используется хрен.
[16]. Дословно «ночь хранимых»: еврейский народ в это время находится под особой защитой Всевышнего.
[17]. В предыдущих главах «Воспоминаний» рассказывалось, в основном, о первом периоде ссылки рабби Леви-Ицхока (до нападения Германии на СССР). Далее ребецн описывает события 1941–1944 годов, наиболее подробно остановившись на последнем годе жизни мужа (5704/1944-м).
[18]. Как упоминалось в прим. 17, ребецн переходит к рассказу о последнем годе жизни мужа. Речь здесь идет об осенних праздниках 5704 года (октябрь 1943 года).
[19]. Дни между Рош а-Шана и Йом Кипуром (1–10 тишрея).
[20]. То есть 5703 года (сентябрь 1942-го).