[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ СЕНТЯБРЬ 2012 ЭЛУЛ 5772 – 9(245)
аллегра гудман
Перевод с английского Ларисы Беспаловой
Персы
Памяти Марион Магид
Эд идет в почтовое отделение кампуса — получить заказное письмо. За обедом он ворчал, говорил, что ему не с руки туда тащиться, но, едва выйдя из кафе, поспешил на почту. В последнее время ему много пишут, много звонят: приглашают выступить с комментариями на радио и телевидении. Из-за взрыва во Всемирном торговом центре[1] на Эда большой спрос: он же специалист по терроризму и вдобавок работает в Джорджтаунском университете, а значит, под боком. Вот и сегодня у него предварительное интервью с продюсером радиопрограммы «Поговорим о временах». За обедом коллеги подтрунивали над ним: не иначе как в письме приглашение в Белый дом, а он только отмахивался, но сейчас, спеша на почту, отнюдь не исключает, что письмо из ФБР. Письма из ЦРУ он уже получал, но ничего впечатляющего в них не было.
Письмо из Ирана, на бланке, наверху текст на фарси. Само письмо на английском, и вот что в нем:
На имя Высочайше
Почтеннейшего
Профессора Э. Марковица
Салаамон Алайком[2] — С нашим глубокосердечным приветом
Мы имеем честь оповестить Ваше высочество, что Конгресс чествования Великого и Хвалимого Божественного мистика Муллы Садра3 состоится в городе Исфахан с 1 по 6 зикаде4.
Сим мы находим в высочайшей степени своевременно требовать от Вас сообщить, когда мы будем иметь удовольствие от Вашего высокого присутствия. Наибольшей радостью для нас будет узнать, что Ваше превосходительство отправится в Иран в скорейше удобный ему срок. В соответственном случае мы можем предпринять подготовления относительно билетов и комнат в древнем городе Исфахан нисф Джахан — Исфахан — половина мира.[3][4]
С величайшим почтением к Вашей милостивости,
доктор В. П. Джамиль,
секретарь комитета Конгресса чествования
Эда никогда еще не приглашали выступить с докладом в такой форме. Стоя посреди почтового отделения, он внимательно читает письмо дважды. Хвалимый Божественный Мулла Садра вне области его интересов, к тому же хотелось бы знать, у кого они раздобыли его имя. Это несколько тревожит его, ну а вместе с тем — разве письмо не доказывает, что его имя приобретает международную известность? Как бы голова не закружилась — такое для него наступает время: он востребован на самых разных уровнях. Но что звучит у него в ушах, от чего он на обратном пути только что не прыгает — это стиль письма. В наше-то время, в наш-то век, когда аспиранты, звоня, спрашивают «Эда», а студенты ждут малейшей потачки, чтобы последовать их примеру, не приходится отрицать: когда к тебе обращаются, как к какому-нибудь члену королевского дома и называют превосходительством, это греет душу. Похоже, в каждом ученом таится придворный, а в Эде и подавно: он же занимается современным миром и изысками прошедших времен не избалован. Он меряет шагами кабинет, ждет: в три часа ему должна позвонить продюсер с радио Джилл Бордлз. Он разбирает бумаги на обоих столах, перекладывает оттиски из одной пачки в другую. Кабинет у него просторный, захламленный, на стене фотографии Сары и детей.
— Моя дочь, она этим летом выходит замуж, — так он говорит посетителям, хотя Мириам, в мундирчике марширующая по улице с оркестром, на невесту никак не походит.
Звонит телефон.
— Профессор Марковиц, — говорит Джилл Бордлз. — Здравствуйте. Как поживаете?
— Отлично, — отвечает Эд. — Много работы. А вы как?
— Превосходно. Дайте я вам расскажу, как мы построим передачу. Наконец-то нам предоставляется возможность познакомиться получше с вами и вашей работой. Задать вам кое-какие вопросы.
— Идет. Начинайте.
— Я читала доклад, который вы сделали в 1989 году «Террорист как Другой». В нем вы пишете, что сами наши попытки понять террориста обречены на неудачу, так как в глубине души мы питаем подозрение, что террорист для нас чужак. Что его моральные установки и мотивации никто в цивилизованном мире не может разделить.
— Совершенно верно, — подтверждает Эд. — Именно это и загоняет нас в тупик, поскольку у многих из нас двойные стандарты. Еврейское сообщество, к примеру, отказывается признать, что террористические акты облегчили рождение Государства Израиль. Тот террорист, кто выступает против наших политических и общественных институтов, для нас и чужак, и человек, преступивший все законы, и ему нет места в нашей истории — мы отказываем ему в нем. В сущности, мы отказываемся видеть в нем самих себя.
— Вот почему, — продолжает Бордлз, — когда мы учим историю в школе, нам не говорят, что Бостонское чаепитие[5] не что иное, как террористический акт, так как оно — часть нашего отечественного мифа?
— Именно так. Хотя, строго говоря, терроризм как идею родил в XIX веке Жорж Сорель[6], а применила на практике «Народная воля» в России. Но если рассматривать терроризм в более общем плане, вы правы. Нечто вроде Бостонского чаепития прекрасно иллюстрирует мою точку зрения. Начиная с третьего класса и далее Бостонское чаепитие для нас — героическое событие. А то, как при этом поступили с собственностью англичан, в школе даже не обсуждают. Никому и в голову не приходит трактовать Бостонское чаепитие как террористический акт. Вместе с тем, если разобраться, что собой представляет Бостонское чаепитие, мы обнаружим там и мятеж, и заговор, и саботаж — то есть три базовые части терроризма. Словом, канонизация этого события — прекрасный пример того, как мы преподносим историю в школе, иначе говоря, мы учим, что цель оправдывает средства, если цель — Соединенные Штаты.
— Профессор Марковиц, — спрашивает Бордлз, — означают ли ваши слова, что вы склонны оправдать, скажем, взрыв во Всемирном торговом центре в Нью-Йорке?
— Такой вопрос следует рассматривать во всей его сложности, — говорит Эд. — Поэтому не оправдать, а понять — вот как я предпочел бы сказать. Именно этому, я так считаю, всем нам надо учиться. Следует разобраться в собственных противоречиях. Что мы спускаем себе, что оправдываем в самих себе? Какого толка риторикой прикрываем наш собственный бунт, наши бойни, наши захваты чужих территорий — геноцид и рабство в нашей собственной истории? И тогда, познав себя, мы сможем познакомиться с культурой, которая порождает террориста, мы сможем понять его — или ее — моральные установки и мотивации.
— В одной стране — террорист, в другой — борец за свободу, — цитирует Бордлз книгу Эда.
— А вы отлично подготовились, — говорит Эд.
— Как же иначе, такая у меня работа. — Бордлз — сама скромность.
— Я впечатлен.
— К тому же ваша книга меня просто-таки увлекла. Особенно одно положение в ней. — Эд слышит, как она перелистывает страницы. — В главе шестой есть одно очень тонкое положение, там вы пишете: с одной стороны, нам следует понять, что корни нашей культуры и истории в насилии, а отнюдь не только в мифе о пацифизме и аграрной изоляции, который мы насаждаем. Но с другой стороны, нам не следует судить террористов мусульманского мира, исходя из ограничений, налагаемых нашей иудео-христианской традицией, которая получила в Америке статус закона.
— Да-да, вы подобрались к самой сути проблемы. И впрямь попали в точку. — Эд воодушевляется: это его излюбленная тема. — Следует самым пристальным образом вглядываться в тех бунтовщиков, которых мы называем чужаками. Для нас жизненно важно изучить Другого, чтобы лучше понять себя. Но в то же время нельзя забывать, что террорист для нас и впрямь чужак и его мир отличается от нашего мира, и вот что я об этом думаю: если мы многое узнаём о себе от великих либеральных мыслителей, таких, как Токвиль[7] или Кревкёр[8], следовательно, можем многое узнать и от террориста. И если мы отвергаем такую возможность, это много говорит и о нас, и о том, готовы ли мы увидеть себя в Другом, а ведь мы в нем отражаемся, как в зеркале. Нам необходимо шире смотреть на то, как воспринимают Америку в мире, выйти за пределы теорий классиков демократической идеологии и понять, что эти нутряные реакции террористов говорят нам об Америке, ее политике, ее военной мощи.
Он хочет развить свою мысль, но Бордлз прерывает его:
— Профессор Марковиц, вы уделили мне столько времени, благодарю вас. Я полагаю, вы именно для нас идеальный гость, вы сочетаете эрудицию с взвешенностью мнений, а нам нужен не просто политик, а и ученый.
— Послушайте, я очень рад, — говорит Эд. — И не стесняйтесь, если хотите задать еще какие-то вопросы, звоните.
— Мы с нетерпением ждем вас в пятницу.
За ужином Эд говорит своей жене Саре:
— Она и правда прочла мою книгу. Лестно, ничего не скажешь. Она цитировала меня слово в слово.
— А мне понравилось письмо, — Сара переводит взгляд на письмо — оно лежит рядом с ее тарелкой. — Поедешь?
— Хочешь, чтобы я поехал в Иран? — спрашивает Эд.
— Разумеется, нет. Нам еще нужно купить подарок Кейти Пассачофф.
— Помнится, мы договорились, что не пойдем на эту бат мицву, — говорит Эд.
— Ну нет, пойдем.
— Но почему? — взвывает он. — После такой тяжелой недели мне еще в субботу встать ни свет ни заря, катить в «Шаарей Цедек», торчать там весь день?
— Мы обсудили это еще месяц назад. — Сара невозмутима. — Нам же нужен оркестр для свадьбы — вот тебе и случай посмотреть на него.
— Только посмотреть? Так оркестранты играют или просто-напросто держат инструменты в руках?
— Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Пассачоффы пригласили «Группу Гарри», Лиз Пассачофф говорит, что оркестр дивный.
— «Группу» так «Группу». «Группу» как бишь его?
— Гарри.
— Ну что это за название для оркестра? А фамилия у этого Гарри имеется?
— Имеется. Шац.
— Почему бы ему в таком случае не обыграть ее? Назвать своих ребят, скажем, «Шайка Шаца».
— Я думала, мы завтра подберем книги для Кейти, — говорит Сара.
— Ладно. — Эд вздыхает. — Я еле живой, а мне еще к лекции готовиться. Но знаешь что, — он встает из-за стола, — мы с этой дамой с НГР[9] очень глубоко обсудили тему моего выступления. Мне удалось по телефону сформулировать кое-какие положения, которые до сих пор не удавалось выразить так точно. Подобные интервью заставляют быстрее шевелить мозгами.
— Хорошо, — говорит Сара. — А теперь давай-ка разгрузи посудомойку.
Эд чуть не за полночь готовится к лекции, когда он наконец ложится, Сара уже спит. Обычно он ворочается с боку на бок, ерзает, но сегодня засыпает сразу, засыпает и видит сон. Он работает за низким столиком в саду некоего исламского ученого. Арочные окна обрамляет затейливая резьба, фонтан, обложенный синей, лиловой и зеленой плиткой, искусно обсажен цветами. Столешница, на которой он пишет, гладкая как шелк. Вместе с тем на ней лежат хорошо знакомые конспекты лекций. И сидит он в Сарином ортопедическом кресле, со скамеечкой для ног: предполагается, что так спина меньше устает.
Он с трудом встает с кресла, переходит во двор попросторнее, в нем растут исключительно африканские тюльпаны разных оттенков лилового и сиреневого. Фонтан здесь побольше, его мозаичное дно усеяно золотыми крупинками. Он идет, минуя сад за садом, а они всё роскошнее и роскошнее. В саду он один, если не считать двух увязавшихся за ним павлинов, их хвосты шуршат по гравию. Он миновал чуть не сотню садов, день уже клонится к концу. Он заблудился, не может найти выход. Неожиданно, повергая его в ужас, спускается ночь. Небо плотно затягивает расшитый жемчугами бархатный занавес.
Тут его будто подкидывает, и он понимает: это Сара сбросила ему на голову покрывало. Побарахтавшись, он отшвыривает покрывало на пол. И улегшись, снова оказывается в садовом лабиринте. Однако ему все же удается разыскать стол, где регистрируются участники Конгресса чествования. Вокруг стола толкучка, у многих в руках бокалы, в их толпу затесались Лиз и Арни Пассачофф с дочкой, той самой, у которой бат мицва. Он ищет бирку со своей фамилией и видит, что на ней по-персидски и по-английски выедено золотом: «Его милость Эдуард Марковиц, стол 15».
И тут спохватывается: он же забыл в саду того ученого конспект лекции. За конспектом он, разумеется, не вернется — такой глупости он не сделает. Он подходит к председателю Конгресса, тот сидит за регистрационным столиком, на нем очки в черной оправе.
— Я не хочу читать лекцию по бумаге, буду импровизировать, — говорит он.
— Как только вам угодно, — говорит председатель. — Прошу вас получить экземпляр расписания конференции. — И он протягивает Эду книгу в переплете из золотой парчи. Эд видит: это каталог выставки, на каждой его странице миниатюра, и на ней один из тех садов, через которые он прошел. А вот и фонтан с усеянным золотыми крупинками дном. Вот и двор с африканскими тюльпанами. Он читает сопровождающий иллюстрации текст:
Что можно сказать, глядя на это совершенное искусство? На эти краски, которые уподобишь разве что драгоценным камням? Искусство миниатюриста словно бы переносит нас в сад, мы словно бы идем по дорожкам, и наш слух услаждает журчание фонтанов. На этой иллюминации всего восьми сантиметров высотой — один из прекраснейших ландшафтов Г-споднего лика земли.
Эда вдруг осеняет: это же Генри. Его брат Генри, у себя в Англии, организовал эту конференцию и написал текст к каталогу. Кто, как не Генри, имеет привычку говорить «Г-сподень лик земли», кто, как не он, слова не скажет в простоте. Кто, как не он, с его изысканным вкусом и замшелыми коллекциями. Кто, как не он, уже не один год нудит, чтобы Эд написал книгу о культуре исламского мира, хотя отлично знает, что Эд занимается современной историей и политикой исламского мира. Конечно же, это его брат устроил ему приглашение не в нынешний Иран, а в Персию.
Эд просыпается, его бьет дрожь. Сон он начисто забыл, в памяти застряла лишь мысль, что приглашение на конференцию ему устроил брат. Возможно ли это? Что, если Генри, а он вхож в оксфордский ученый мир, свел знакомство с кем-то в Восточном институте и рекомендовал ему Эда? Эд вскакивает с кровати, умывается. А что, если Генри не имеет никакого отношения к письму из Ирана? А просто-напросто письмо чем-то походит на брата? Вычурное, старомодное. Генри такое любит. Он выбрал Старый Свет, Эд — Новый. Генри нравится представлять их жизнь так, притом что сам он — практик, бизнесмен, а ученый — Эд. Он спускается вниз завтракать. Вообще-то он не так уж часто думает о брате. Во всяком случае, старается не думать. Эстетические воспарения Генри его утомляют. Письмо так и лежит на кухонном столе, где его оставила Сара. Сложив письмо, Эд кладет его на пачку счетов в холле. Заглядывает в портфель, убеждается, что конспект лекции лежит там же, куда он его и положил.
В тот день после работы за ним заезжает Сара, требует, чтобы они пошли в книжную лавку при кампусе — купить подарок Кейти Пассачофф. Сара напоминает:
— Ты же сказал: завтра исключено, а в пятницу ты выступаешь на радио.
— Неужто нам и впрямь нужно покупать подарок вдвоем?
— Я вечно покупаю подарки в одиночку, а потом ты критикуешь мой выбор, мне это надоело.
— Я только и сказал, что для бат мицвы больше подходит еврейская книга.
В последние годы они не раз ходили на бат мицвы. Среди их друзей многие уже заводят детей по второму заходу, так что теперь Эду с Сарой приходится снова и снова отмечать эти вехи. Они направляются в отдел иудаики, там обнаруживаются несколько изданий Агады, «Большой сборник еврейского юмора» и дорогущая книга из тех, что держат на журнальном столике, «Великие евреи в музыке».
— Вообще-то я хотела бы купить роман, — говорит Сара.
— В таком случае покопайся в отделе художественной литературы. Подбери два-три варианта.
Эд отходит, вынимает с полок одну книгу за другой. Он никогда не задерживается в магазинах, вошел — минута-другая — и вышел, это предмет его гордости. Пять минут — и он уже держит три книги.
— Выбери одну из этих, — говорит он. — Смотри, вот «Прощай, Коламбус»[10].
Сара качает головой.
— А что, это же классическая книга для юношества.
— Нет, нет. «Коламбус» не подойдет.
— О чем ты говоришь?
— Эд, для тебя это книга для юношества. Но она не юноша и сейчас не пятидесятые.
— Ну извини! — говорит Эд. — Будь по-твоему, вот тебе рассказы Исаака Башевиса Зингера.
— Ну нет!
— Что-о?
— Дать девочке двенадцати лет в руки Зингера — да ты что!
— Отличная книга в твердом переплете, — артачится Эд.
— Он с вывертами, — не отступается Сара.
— Он — великий писатель.
— Он зациклен на дефлорации. Нет, такой подарок нам не подходит.
— Отлично, тогда вот тебе «Приключения Оги Марча»[11]. Великий роман, надеюсь, ты не будешь возражать.
— Для девочки двенадцати лет он слишком сложен.
— Ну не знаю, у тебя все или слишком сложно или с вывертом. А что ты подобрала? Оригинально, нечего сказать! «Дневник Анны Франк». А это что такое? Помнится, мы договорились купить еврейскую книгу. «Маленькие женщины»[12]. Сара! Ты вечно обвиняешь меня, что я живу в прошлом. А «Маленькие женщины» — это даже не 1950-е, а 1850-е.
— Я думала, эта книга ей по возрасту, вот почему я на ней остановилась, — говорит Сара.
— А я думал, мы подыскиваем великий еврейский роман. Я выбирал книги классиков еврейской литературы. Но ты отвергаешь всё подряд. И вдобавок предлагаешь «Маленьких женщин». — Он смотрит, как она стоит перед ним, прижимая к себе большую сумку. И тут понимает: ведь этих самых «Маленьких женщин» она, должно быть, читала в свои двенадцать, и умиляется. — Что ж, предпримем еще одну попытку.
Они возвращаются к полкам.
— Вот что нам нужно — Хаим Граде[13], — радуется она. — Чудесный писатель — «Мамины субботы».
— Ну нет, — говорит Эд.
— Слишком тяжелая?
— Не то слово, тяжелее книги я не знаю. Я даже не смог дочитать ее. Нет, ты скажи, ну почему мы непременно должны подарить ей книгу о Холокосте?
— Я что, хоть слово сказала о Холокосте?
— Все книги, которые ты выбираешь, о Холокосте. Они тебя притягивают, как магнит.
Сара поднимает на него глаза:
— Вот уж нет! Я подыскиваю еврейскую книгу, только и всего.
Они еще с полчаса просматривают полки, спорят. И в конце концов покупают «Дневник Анны Франк» и «Вы, конечно же, шутите, мистер Фейнман»[14].
Но вот они добрались домой, сбросили сумки на кухонный стол, и Эд говорит:
— Я ни минуты не сомневаюсь, что пригласить меня в Иран этих людей подбил не кто иной, как Генри.
— Да кого он может знать в Иране? — вопрошает Сара.
— Ты лучше скажи, кого он не знает! Он профессиональный…
— Raconteur?[15]
— Йента[16]. Наверняка встретил кого-то в антикварном магазине или в музее Ашмола, в Библиотеке Радклиффа[17], а то и в каком-нибудь обществе. Каких только обществ он ни член. Разговорился с каким-то иранцем и предложил ему меня в качестве докладчика. Нарассказал ему всякой всячины, ну они и занесли меня в свои списки.
— В Иране?
— Почему бы и нет, меня же там читают. — Эд мотается по кухне.
Сара отмахивается от него, варит себе кофе.
— Спорим, он как-то исхитрился выманить у них приглашение.
— Так почему бы тебе не позвонить и не спросить его?
— И не подумаю.
— Почему нет? — спрашивает Сара.
— Да потому что, когда бы я ни позвонил, он впадает в панику: думает, что-то случилось с мамой.
— Что ж, зная тебя, должна сказать, предположение вполне резонное.
— Мог бы и сам раз в кои-то веки позвонить.
Засыпая, Эд мысленно возвращается к этому разговору, и ему снится брат. Он в оксфордской квартире Генри: темная обивка, разбросанные там и сям книги.
— Генри, — говорит Эд, — ты рассказал про меня персам, и вот они прислали приглашение.
— Дорогой Эд, — говорит Генри. — Это же просто замечательно! — Он в своей домашней ало-зеленой куртке типа архалука, в стеганых шлепанцах в тон, на голове феска, с нее свисает золотая кисточка. — Они тебе шлют письма? Ну ты подумай, совсем как в «Lettres Persanes»[18] Монтескье. Я тебе не показывал, какое у меня издание «Писем»? Изыск, сплошной изыск. Посмотри на эту гравюру: персы явились ко французскому двору, они пялятся на парижские наряды, на высоченные пудреные прически. Вот одна из таких дам перед дорожным ящичком-секретером, в руке у нее гусиное перо — она пишет письмо в Персию. Подлинный переплет XVIII века. Знаешь, во сколько эта книга мне обошлась? Даже не спрашивай.
— Идет, и не спрошу.
Генри явно разочарован.
— Когда ты едешь?
— Я не поеду в Персию, — оповещает его Эд.
— Но тебя там ждут.
— Ты что, не понимаешь — это опасно. — Эд переходит в наступление. — Там теократия, государством правят исламские абсолютисты.
— Эдуард, тем не менее тебе выпал редкий шанс, мало кому так везет. Подумай только, какую книгу ты бы мог написать. И не просто книгу о них, а книгу для них: «Lettres Persanes» наоборот, книгу, где экзотической персоной станешь ты!
— Я кто по-твоему, антрополог? — вопрошает Эд. — Если на то пошло, то экзотическая персона не я, а ты.
Генри заливается краской.
— Мне казалось, ты будешь рад побывать в Персии. Не хотел об этом говорить, но мне пришлось сильно похлопотать, чтобы заполучить для тебя это приглашение. Предполагалось, что это будет тебе сюрприз на день рождения. Мы с Сьюзен никак не могли придумать, что бы такое тебе подарить. Сначала собирались купить тебе новый Оксфордский словарь английского языка на диске, но я подумал-подумал и решил: все неисчерпаемое богатство нашего языка на одном-единственном крошечном диске — это все равно что синтезированная музыка. Вот я и подумал, раз ты пишешь о том, как необходимо понять Другого, почему бы тебе не написать вслед за этим книгу о том, каково это — стать Другим.
— Я вовсе не хочу стать Другим, — говорит Эд. — Это не моя, а твоя и твоих друзей-экспатов цель.
Генри наливает Эду чай.
— Эдуард, ради Б-га, не расстраивайся. Я полагал: если бы ты поехал туда, посидел с ними, ты мог бы лучше понять, как решить наши проблемы, потому что ты бы понял, что на уме у арабов.
— Не возьму в толк, о чем ты, — говорит Эдуард. — Я понятия не имею, что у них на уме.
— Разве ты не это стремишься понять?
— Не через отдельного человека, — бормочет Эд. — Да что же это такое, в конце концов; в сотый раз тебе объясняю: иранцы — не арабы, они персы, вот они кто.
Он вылетает из комнаты и оказывается в материнской квартире в Венисе (Калифорния). Роза в свою очередь наливает ему чаю и придвигает облитое шоколадной глазурью печенье.
— Герлскауты[19] позвонили в дверь, ну и пришлось его купить, — говорит Роза. — Попробуй, милый. Но сначала я хочу тебе кое-что рассказать про персов. Они Израилю не друзья. Эсфирь, она, конечно, красавица и старалась помочь, как могла, но ее брак, что ни говори, смешанный. Артаксеркс не перешел в иудаизм, я ничего об этом не слышала. Насколько я знаю, ничего такого не было. Я тут кое-что приготовила для твоей поездки. Уилтонские замороженные обеды[20]. Оч-чень дорогие, так что ты уж их съешь. И сосательные конфетки для самолета. А еще я вырезала для тебя из «Таймс» статью Уильяма Сэфайра[21], о том, что международные террористы базируются в Нью-Йорке, а все потому, что у нас так много гражданских свобод.
— У-у, я вчера видел эту статью, — говорит Эд.
— И что ты о ней думаешь? — спрашивает Роза. — Арабские муджахеддины из Ливана раздобывают египетские паспорта в Судане и иранские мешугоим[22] внедряются в Парамус[23] и Оклахома-Сити.
— Ты вечно паникуешь.
— Он прекрасный писатель, — говорит Роза, просматривая вырезку. — Хотелось бы мне, чтобы и ты как-нибудь написал колонку вроде этой. Лучшие его колонки воскресные, он тогда пишет об английском языке. Это так красиво.
Эд вскакивает как встрепанный.
Перед глазами у него еще какое-то время мелькают кадры сна, потом пропадают.
Эд едет на интервью в программе «Поговорим о временах». Джилл Бордлз проводит его в студию, знакомит с другим гостем, Джорджем Заглулом, христианином из Ливана, Эд уже не раз с ним встречался. Они садятся по обе стороны от модератора, Боба Кеннеди. Ровно в три Кеннеди объявляет радиослушателям:
— Здравствуйте. Как всегда по пятницам мы поговорим о международных делах. Обсудим сложные проблемы Ближнего Востока, сосредоточим внимание на том, что Израиль, арабские страны и США могут сделать, чтобы ускорить мирный процесс. Сегодня к нам пришли профессор Эдуард Марковиц из Джорджтаунского университета, известный специалист по терроризму и в прошлом стипендиат Оксфордского центра борьбы за мир, и Джордж Заглул, член Комитета за мир и справедливость на Ближнем Востоке. Добро пожаловать, профессор Марковиц, начнем с вас. Какова, по-вашему, наша роль в этом процессе? И не вернут ли нас вспять взрывы здесь, стрельба и резня в Израиле, воинствующие мусульмане в Египте?
— Видите ли, Боб, я оптимист, — говорит Эд. — Я вижу подвижки в этом направлении, стремление к умеренности и сдержанности со всех сторон. Нам удалось посадить израильтян рядом с их соседями…
— Вы говорите о мирных переговорах, начатых предыдущей администрацией? — спрашивает Боб.
— Да. В Израиле сейчас такой общественный климат, что переговоры «земля в обмен на мир» больше не воспринимаются как святотатство…
— Вы имеете в виду, что Израиль готов пожертвовать землей в обмен на мир, — разъясняет слушателям Боб.
Эд закипает: сколько можно прерывать.
— А что вы скажете об усилении активности террористов? Вы же специалист по террору, вас это беспокоит?
— Видите ли, — говорит Эд, — террор — явление сложное, многогранное…
— А что скажете вы, Джордж Заглул? — спрашивает Боб. — Как по вашим наблюдениям: исламский мир отстранился от некоторых аспектов деятельности террористов?
— Разумеется, — отвечает Заглул. — Ислам — религия мира, на протяжении всей своей истории исламисты выдержанно и толерантно относились к меньшинствам. Но, чтобы судить о терроризме, необходимо смотреть не так на газетные заголовки, как на то, что стоит за ними. Когда в мальчишек, швыряющих камни, стреляют из автоматов, это разжигает вражду.
— Нам много звонят, — объявляет Боб. — Давайте поговорим с Кэрол из Сан-Хосе. Здравствуйте, вы на программе «Поговорим о временах».
— Привет, Боб. Мне нравится ваша программа, — говорит Кэрол.
— Спасибо.
— У меня вопрос к профессору Марковицу, — продолжает Кэрол. — Во время войны в Заливе информационные агентства предупреждали нас, чтобы мы летали самолетами лишь в случае крайней необходимости. Я много чего наслушалась про то, как обеспечивают безопасность в аэропортах, и хотела бы узнать, они по-прежнему не советуют летать?
Эд смаргивает.
— На этот счет ничего не могу сказать, — говорит он. — Я вообще-то не слежу за тем, как обеспечивается безопасность в аэропортах.
— Хорошо, Кэрол, спасибо за звонок, — говорит Боб. — А теперь послушаем Джойс из Силвер-Спринг.
— Привет, у меня вопрос сразу к обоим гостям, — начинает Джойс. — Вот вы говорили об исламском мире, а я хотела бы узнать — видел ли кто-нибудь из вас кино «Только с дочерью». Оно основано на автобиографии американки, которая пыталась вызволить свою дочь из Ирана.
— Я его видел, — говорит Эд.
— Я хочу знать одно: так ли на самом деле относятся к женщинам в арабском мире?
— Во-первых, иранцы не арабы, — говорит Эд.
Джойс уточняет:
— Я имела в виду — в мусульманском мире.
— Вот что я могу сказать, — начинает Эд. — В фильме показано, что свобода женщин ограничена, и это, по-моему, верно. Но некоторые эпизоды в фильме явно выдумали. Например, эпизод, в котором женщина связывается с подпольной группой, помогающей людям бежать из страны, на базаре, — в этом случае кое-какие детали явно изменены, чтобы не навредить подпольщикам.
— Нет-нет, этот эпизод вовсе не выдумали, — говорит Джойс. — Так было и в книге.
Но тут Боб Кеннеди басит:
— Хасан из Оклахома-Сити, вы в эфире.
— Здравствуйте, это Хасан. Слушаю я ваших гостей и вот что хочу знать: на чьей стороне они выступают, когда призывают нас проявлять сдержанность. Оба они американцы, нанятые Израилем для своей пропаганды.
— У вас вопрос или комментарий? — прерывает его Боб Кеннеди.
— Сначала комментарий, потом вопрос.
— Хорошо. Только покороче.
Заглул добавляет:
— Я не американец, и меня Израиль не финансирует.
Хасан тем не менее гнет свою линию:
— Вы должны понять, программа «земля в обмен на мир» — это пропаганда. Пустые слова израильтян. Ими Израиль прикрывает нарушение прав человека, накопление атомного оружия, террористические покушения на жизнь и собственность.
— Разрешите, я кое-что объясню, — говорит Эд. — В Израиле, как и в любом демократическом государстве, плюрализм мнений, и на протяжении его истории, как и в любой другой стране, политический курс менялся и трансформировался. Однако сказать, что за каждым шагом к ослаблению напряженности не стояло доброй воли…
— Другими словами, дайте шанс установить мир, — подытоживает за него Боб.
— Нет, — вскидывается Эд, — дайте мне докончить мысль.
— Вот видите, — заявляет Хасан, — мир его не интересует. Его интересует лишь общественное мнение, и причина в деньгах, потому что…
— Послушайте, Хасан, — прерывает его Эд, — прежде чем сосредоточить все наше внимание на Израиле, а Израиль — единственная демократическая страна на Ближнем Востоке, давайте вспомним…
Хасан, перекрывая голос Эда, вопит:
— Израиль — колония CША, придерживающаяся расистской идеологии. Он оккупировал землю, держит ее исконных жителей в концентрационных лагерях, строит оружейные арсеналы.
— Постойте, — говорит Эд, — давайте рассмотрим совокупность причин. Давайте подумаем о том, что побуждает Израиль так поступать. Израиль окружен абсолютистскими, радикальными, антизападными теократиями. Посмотрите на иракцев. Посмотрите на перс… на иранцев. И тем не менее в Израиле есть силы, которые понимают бедственное положение палестинцев, и это нельзя не одобрить и не восхищаться этим тоже нельзя.
Хасан говорит:
— Это всего лишь израильская пропаганда.
— Откуда вы берете такую информацию? — спрашивает Хасана Эд.
— Что ж, двинемся дальше, — говорит Боб.
— Вы исследовали этот вопрос? — не отступается Эд. — И может быть, вы хотя бы сообщите, к какой организации вы принадл…
Боб Кеннеди машет на Эда руками, качает головой.
— Сообщите нам, как называется ваша организация, — настаивает Эд.
— Нам сегодня, — говорит Кеннеди, — еще предстоит охватить большой круг вопросов.
— Погодите, — рявкает Эд, забыв, что профессору, к тому же выступающему по радио, негоже так себя вести. — Скажите-ка, Хасан, кто платит вам.
— Джордж Заглул, — прерывает его Кеннеди, — а что скажете вы о тех вызывающих тревогу вопросах, которые поднял Хасан?
— Тревога Хасана имеет вполне реальные основания, — начинает Заглул.
Пока он отвечает, Кеннеди передает Эду записку: «Прошу Вас, не озлобляйте слушателей!»
К тому времени, когда программа — а она длилась два часа — кончается, у Эда раскалывается голова. Перед глазами все плывет, и по дороге домой он чуть не сбивает мотоциклиста. Возвращаться в университет нет смысла. Он достает из шкафчика над холодильником уже покрывшуюся пылью бутылку, наливает себе виски. Для затравки, чтобы расположить его, они отрядили сообразительную, вроде бы интеллектуальную продюсершу, вдобавок еще и начитанную, а потом швырнули его в эфир, где он не только не мог сформулировать свои доводы, думать и то толком не мог. А он еще льстил себя надеждой, что наконец ему представится случай сделать серьезное заявление по национальному радио, и не просто о толерантности и сосуществовании на Ближнем Востоке, а о том, как мы оцениваем другие культуры, о том, что необходимо пересматривать наши оценки и перейти от стереотипов к более просвещенному, более космополитичному взгляду на мир. И опять он — а все его горячность — вспылил, и от уравновешенности, которая так восхитила в его книге Бордлз, не осталось и следа. Но мог ли он сдержаться в студии при том, что модератор все упрощал и выхолащивал, а звонили то невежи, то злыдни? Джордж Заглул, тот, ничего не скажешь, не срывался, но он лоббист, наймит. А вот он, Эд, выставил себя идиотом. Потому-то он ученый, а не дипломат, как мечталось в юности. Он изучил, и блестяще, теорию дипломатии, согласно «Ближневосточному обозрению», и писал о ней, но он не дипломат, не тот у него характер.
Назавтра Эд и Сара стоят в вестибюле Конгрегации «Шаарей Цедек». На Эде атласная оранжевая ермолка, на ее подкладке надпись золотыми буквами: «Бат мицва Кейти Пассачофф».
— Эд, вчера я слышала вас в передаче «Поговорим о временах», — говорит худенькая, белая как лунь, Ида Браун. Они стоят в очереди к столу с закусками. — Он замечательно выступал, правда же, Сидни?
Сидни кивает, говорит:
— Задали вы перцу этому арабу из Оклахома-Сити. Вывели его на чистую воду. Я сказал Иде: «Я рад, наконец на радио кто-то заступился за Израиль».
— Видите ли, я согласился выступить в этой программе не для того, чтобы заступиться за Израиль, — остужает их восторги Эд. — Я намеревался поговорить о терроризме, о его влиянии на мирный процесс.
— Одно от другого не отделить, они взаимосвязаны, — просвещает его Сидни Браун.
По ту сторону стола движутся киношники — снимают на видео праздничное угощение. Посреди длинного стала один из поваров режет мясо, и не какое-нибудь, а толстый край.
С другого конца стола им машут Гринберги, Джинн Гринберг кричит:
— Ты понравился мне в «Поговорим о временах».
Арт Гринберг поднимает вверх большой палец. Эд смотрит на Сару.
— Вот видишь, — говорит она, — всем понравилось.
— Еще бы не понравилось, — стонет Эд. — Я выступил как ненавистник арабов, а им только того и нужно было.
— Расслабься! Ты их обрадовал!
— И стал посмешищем для всего отдела.
— Брось. Ты герой дня.
К их столу № 11 подходят несколько человек — поздравить Эда. Среди них старинные, еще с восьмидесятых, знакомые, они поздравляют и Сару, говорят, что она должна гордиться: у нее просто замечательный муж. Сара всех благодарит.
Под барабанную дробь официанты вывозят на всеобщее обозрение белый столик с пирогом. Пирог роскошный, его венчает марципановая книга с золотой закладкой. Книга открыта, на страницах — поздравление Кейти. На столе свечи на подставках. Кейти подходит к пирогу, сейчас ее запечатлеют на его фоне. Кейти, худенькая, длинноногая, в цветастом платье и больших круглых очках. Под нацеленными на нее видеокамерами она берет микрофон.
— Еще одна речь? — спрашивает Сару Эд.
— Нет, — шепчет ему Сара. — Наверное, пора зажигать свечи.
И точно, клавишник тихо наигрывает на пианино, Кейти тем временем читает:
— Моих друзей, мою семью
Очень сильно я люблю.
Дружба с вами мне дорога,
Прошу взять по свечке для пирога.
Три подружки есть у меня.
С ними подружилась я в школе:
Дарси, Бриттани и Молли.
Пусть они к пирогу подойдут
И по свечке принесут.
Эд и Сара смотрят: вот три подружки встают, несут свечи.
— Что-то это странно, стишки, пианино, — говорит Эд. — Я такого вроде не припомню.
— Она прекрасно держится, — замечает Сара, она не спускает с Кейти глаз.
— Ты так говоришь на каждой бат мицве, — напоминает Эд. И чуть спустя добавляет: — И сколько же свечей в ее честь зажгут? Уже 17 человек подходило.
— Многие зажгут одну свечу на пару, — объясняет Сара.
Какая-то незнакомая Эду женщина за соседним столиком перегибается к нему, шепчет:
— Вы меня не знаете. Я прихожусь Кейти теткой. Что хочу сказать: я слышала вас по радио. Правда, застала только самый конец, но они сказали, что вы написали книгу, это так?
И тут Кейти Пассачофф читает:
— Тетя Айрин, ты нам дорога,
Принеси свечку для пирога.
— По-моему, вас вызывают, — сообщает Эд тетке Кейти.
— И верно. Спасибо, — говорит она.
Похоже, наконец-то пирог разрежут, оркестр вновь заиграл, и Сара хочет танцевать.
— Пойдем, надо проверить, стоит ли нанять этот оркестр на свадьбу. Что это они играют? — Сара напевает обрывок мелодии. Ну да, «Нечто большее»[24]. Послушай, это же песня нашей молодости.
Они выходят на середину зала, где несколько пар вяло топчутся около лихо отплясывающих Миллеров, те брали уроки танцев, — их хлебом не корми, дай потанцевать.
— А что, если и нам взять несколько уроков? — говорит Сара, глядя Эду через плечо.
— Это еще зачем? — удивляется Эд. — Знаешь, я просто ушам своим не верю: сколько народу меня слушало.
— А что я тебе говорила?
— Но они меня больше никогда не пригласят.
— Подумаешь! Тебя пригласили в Иран. Как, по-твоему, стоит их нанять? — Она кивает головой на «Группу».
— У-у. Они вполне. Мне понравился тот, который наигрывал на пианино, когда зажигали свечи.
Сара переводит взгляд на него.
— О Г-споди, к нам пробираются Фрэн и Стивен, — говорит Эд. Он готовится — ждет нового шквала комплиментов.
— Как ты, Сара? А ты, Эд? — спрашивает Фрэн. — Славно все прошло, правда? Трудно поверить, что Кейти уже двенадцать. Чувствуешь себя старухой. Я помню, когда она родилась.
— Знаешь, — говорит Стивен Миллер, — со временем считаешь уже не годы, а десятилетия.
— А теперь ваша старшенькая выходит замуж, — Фрэн качает головой, уже подернутой инеем.
Она тараторит без умолку, и Эд озирается по сторонам — ищет, куда бы удрать. Ему ясно, что его выступление они со Стивеном даже не слушали.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Взрыв во Всемирном торговом центре 26 февраля 1993 года, в результате которого погибло шесть человек, ранено более тысячи. По планам террористов взрыв должен был обрушить обе башни и убить несколько тысяч человек.
[2]. Привет вам (араб.).
[3]. Мулла Садра (1571/2–1640) — крупнейший иранский философ, богослов и мистик.
[4]. Одиннадцатый месяц мусульманского календаря (перс.).
[5]. Бостонское чаепитие — в знак протеста против беспошлинного ввоза чая в 1773 году в североамериканские колонии группы колонистов проникли на прибывшие в бостонский порт английские корабли и выбросили груз чая в море.
[6]. Жорж Сорель (1847–1922) — французский философ, теоретик революционного синдикализма. Его теория о роли мифа в жизни людей оказала влияние как на марксистов, так и на фашистов. Защищал право на насилие.
[7]. Алексис Токвиль (1805–1859) — французский историк, социолог и политический деятель. В сочинении «О демократии в Америке» отмечал несовместимость свободы с тенденциями к социальному равенству.
[8]. Мишель Гийом Жан де Кревкёр (1735–1813) — французско-американский писатель. В 1755 году эмигрировал в Америку. В книге «Письма американского фермера» высказал мысль в том числе и о необходимости сосуществования разных религий, этносов и культур.
[9]. Национальное государственное радио США.
[10]. «Прощай, Коламбус» (1959) — роман Филипа Рота.
[11]. «Приключения Оги Марча» (1953) — роман Сола Беллоу.
[12]. «Маленькие женщины» (1869) — популярный роман для девочек американской писательницы Луизы Олкотт.
[13]. Хаим Граде (1910–1982) — американский еврейский писатель, поэт, журналист. Писал на идише.
[14]. «Вы, конечно же, шутите, мистер Фейнман» — автобиографическая книга выдающегося американского ученого, нобелевского лауреата по физике Ричарда Фейнмана (1918–1988). В ней он описывает свою многогранную деятельность за пределами физики, как-то: дешифровку кодов, изучение японского языка и т. д.
[15]. Здесь: говорун (фр.).
[16]. Болтунья, сплетница (идиш).
[17]. Музей Ашмола — музей и библиотека древней истории, изящных искусств и археологии при Оксфордском университете. Основан в 1683 году. Назван в честь основателя Элиаса Ашмола. Библиотека Радклиффа, иначе Научная библиотека при Оксфордском университете. Названа по имени основателя Джона Радклиффа (1650–1714).
[18]. «Персидские письма» (фр.) (1721) — роман Ш. Монтескье в форме переписки двух персов, покинувших родину, чтобы познакомиться с французской цивилизацией. Острая сатира на самые разные стороны жизни французского общества.
[19]. Члены Всемирной ассоциации герлскаутов. Членами ее могут быть девочки от семи до семнадцати лет. Помимо воспитания патриотизма и твердости характера, девочек приучают к занятиям спортом и ведению домашнего хозяйства. Девочки из герлскаутской организации продают приготовленное ими печенье, а вырученные деньги отдают на нужды местного общества герлскаутов. Традиция эта ведет начало с 1917 года.
[20]. Кошерная еда для самолетов.
[21]. Уильям Сэфайр (1929–2009) — публицист, колумнист «Нью-Йорк таймс» и «Интернэшнл трибьюн». Работал корреспондентом в Европе и на Ближнем Востоке, участвовал в предвыборной кампании Р. Никсона. Автор нескольких популярных книг.
[22]. Здесь: психи (идиш).
[23]. Парамус — пригород Нью-Йорк-Сити, один из самых больших торговых центров в стране.
[24]. «Нечто большее» — популярная в 1950–1960-х песня Алекса Элстона на слова Тома Глейзера с припевом «Есть нечто большее, чем то, для чего мы живем».