[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2012 КИСЛЕВ 5773 – 12(248)
Опыт ивритского декаданса
Зоя Копельман
Недавно вышел неизвестный прежде «Венский роман» Давида Фогеля. Видный поэт и прозаик, писавший на иврите[1], он родился в 1891 году в Сатанове Подольской губернии, жил в Вене, Париже, а в 1929 году переехал в Эрец-Исраэль. Однако жить писательским трудом там оказалось невозможно, и в следующем году Фогель вернулся в Европу. В 1944-м он погиб в Освенциме.
Русскому читателю Фогель известен романом «Брачные узы» (1930), тоже венским, но иным, ближе к «Крейцеровой сонате», «Гранатовому браслету» и новеллам С. Цвейга. И вот теперь — новинка. Лилах Натанэль, нашедшая рукопись в литературном архиве Израиля «Гназим», сообщает, что книга была начата во втором десятилетии ХХ века, а закончена в 1930-х годах; в основе сюжета — сохранившиеся в дневниках 1912–1922 годов пикантные автобиографические обстоятельства, которыми автор в свое время, видимо, остерегся поделиться с читателем.
«Венский роман» удивляет органичным смешением стилей, словно наследующим изобразительной эклектике ар-нуво. Рамочный сюжет, пребывание еврейского денди в Париже начала 1930-х годов, — добротная декадентская проза, напоминающая Гюисманса. Та же эстетика доминирует в эротических сценах, описании интерьеров, костюмов. В эпизодах, сосредоточенных на главных персонажах, автор дополняет портреты психологией. А в сценах, где заняты завсегдатаи кошерного ресторанчика «Единство», нам предлагают натурализм, принятый в ивритской и идишской прозе начала ХХ века.
Роман строится вокруг интимных отношений 18-летнего российского еврея Михаэля Роста с 36-летней Гертрудой Шифт и ее дочерью-гимназисткой по имени Эрна. Рост — квартирант в доме Шифтов и может позволить себе ничего не делать, поскольку случайный знакомый, богатый коммерсант Питер Дин, дал ему солидную сумму с одной целью — посмотреть, как распорядится ею провинциальный гедонист, занесенный судьбой в роскошную европейскую столицу. И Рост, называющий главным своим жизненным двигателем любопытство, решил вкусить всего, что предлагает Вена. Вот отрывок из его первой содержательной беседы с нежданным благотворителем:
Дин отпил воды из поданного на никелевом подносе бокала. «Человеку отмерено не так уж много времени, и большую его часть он проводит бездумно, в противном случае он обнаружил бы, что пребывает в полнейшей пустоте, а на горизонте — смерть, неоспоримая и неотвратимая».
На улице снова пошел дождь. У поверхности асфальтового тротуара капли, казалось, брызжут наоборот, снизу вверх. Лошади проезжающих мимо экипажей лоснились и сверкали от влаги. Дин заговорил снова: «Человек всегда одинок — в горести, скуке, радости, потому он и бежит очертя голову от себя самого и своей неповторимости к наслаждениям, а порой и к смерти. Главное в человеке — страх, и все его усилия направлены лишь на одно — забыться, укрыться от страха, не думать о нем».
Почти все лица, возникающие на страницах романа, обитают в пустоте и томятся скукой. «Пустота» и «скука» лейтмотивом проходят в произведении, идет ли речь о еврейских иммигрантах, об австрийцах или состоятельных австрийских евреях. Флирт, секс, еда и случайные встречи в кафе составляют едва ли не единственное занятие бесцельно живущих людей. Каждый обитает в изоляции, независимо от того, есть ли у него семья, друзья, коллеги. Каждый ищет выхода внутренней неудовлетворенности, кто в любви, кто в мечтах о творчестве или успехе, кто — в политической борьбе. Лишь Рост с наслаждением проводит дни и ночи, ни к чему не стремясь, ничем не ранясь, ни к кому не привязываясь душой. Его нельзя обидеть или унизить: декадентское мироощущение и тугой кошелек делают его неуязвимым. Он мил и остроумен, галантен и снисходителен, и не его вина, если кипящие вокруг него страсти — любовные либо идеологические — не способны его увлечь. Пустота оборачивается броней.
Фогель пишет убедительно и красиво, его проза здесь гораздо ближе к поэзии, чем его стихи. Особенно поэтично подана Вена, город соблазнов, антипод еврейского местечка, картины которого нет-нет да и всплывают в памяти героя. Скверы с боннами и детьми, скамейки с праздными обывателями, снующие автомобили, всегда заполненные кафе, немолчный шум европейской столицы. Эти привычные нам реалии были в то время редкими гостями ивритской прозы[2], и ощущение новизны не пропало и сегодня, в первую очередь благодаря языку писателя.
«Венский роман» словно предлагает нам альтернативные возможности иврита, отвергнутые его историческим развитием. Читая книгу Фогеля, невозможно не вспомнить «Словарь забытых слов» Узи Орнана, который приводит фрагменты из литературы и прессы рубежа XIX–XX веков для иллюстрации неприжившихся лексем или изменения их узуса в живом иврите. Поясню: «дождь перестал» в современном иврите выражается словосочетанием гешем пасак, т. е. «прекратился». А Фогель в качестве «перестал» постоянно использует глагол кала (כלא), который сегодня означает «заключил в тюрьму». Ведь русский язык пользуется словами «заключение» и «заключить» не только в смысле «лишить свободы», но и как «закончить речь или дело», и это объясняет выбор Фогеля. В его романе вообще нередки кальки с русского — языка, который писатель, конечно, знал, чего не принимают в расчет пишущие о нем израильские литературоведы.
Верность ивриту, органичное включение в текст библейских и мишнаитских оборотов позволяют говорить о «Венском романе» как о произведении еврейской литературы. Впрочем, кажущиеся нееврейскими коллизии и сюжет (вернее, бессюжетность) позволили одному из рецензентов назвать роман «европейским произведением на еврейском языке». Подавляющее большинство персонажей романа — евреи, хотя ни в их мировидении, ни в образе жизни ничего не осталось от традиции. И кошерность заведения рабби Хаима Штока, и шавис, пышный, искусно повязанный платок, на голове его супруги — последние атрибуты еврейского уклада, на фоне которых лишь отчетливее проступают веяния нового времени.
Пожалуй, центральное место Фогель уделяет популяризованному фрейдизмом либидо, рисуя откровенные эротические сцены. Писатель не ограничивается ложем Роста и пылкой, стосковавшейся по чувству Гертруды. Он подробно описывает томление плоти 15-летней Эрны, которая принуждает служанку оценивать и ощупывать ее юное, не вполне сформировавшееся тело. Нагая, распаленная мечтой о Росте девочка в одиночестве доводит себя до сексуального исступления и разрядки. А несколько дней спустя, в компании сверстников, пробует силу своих женских чар, чтобы воспользоваться ими в охоте на предмет своего вожделения. Фогель показывает нам также сцену лесбийской близости двух одноклассниц — Эрны и Фридель, когда Эрна после вечеринки остается ночевать у подруги. Писателя интересует сексуальность во всех ее проявлениях, включая связь австрийца с десятилетней падчерицей, о чем — правда, скупо — поведала клиенту проститутка Гретель: «Он сделал мне больно. Я много плакала <...> С тех пор я исполняла его желание, когда бы он ни попросил. Со временем я привыкла, мне это даже доставляло удовольствие, поскольку больно не было». Зато близость со взрослой Гретель описана в деталях.
Рамочный сюжет показывает, что Рост, сменивший Вену на Париж, остался прежним. И по прошествии двух десятилетий в его квартире живет очередная влюбленная в него девушка, тогда как он уже пресытился ею. Мы не знаем, на что он существует, но ясно, что упорный труд ему все так же тошен.
Закончу лукавым замечанием Шодерло де Лакло, адресованным французам конца ХVIII века: «Автор, хотя он, казалось бы, стремится к правдоподобию, сам нарушает его, и притом весьма неуклюжим образом, из-за времени, к которому он приурочил изложенные им события. <...> Многим из выведенных у него действующих лиц свойственны нравы настолько дурные, что просто невозможно предположить, чтобы они были нашими современниками, жили в век торжества философии, когда распространяющееся повсюду просвещение сделало, как известно, всех мужчин столь благородными, а всех женщин столь скромными и благонравными». В век торжества Просвещения еврейская литература не только не облагородилась нравственно, но и вывела на суд читателя всякого рода опасные связи[3]. Однако в изысканном «Венском романе» суда нет: мораль осталась невостребованной.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. В 1990 году вышел в переводе на иврит прежде не издававшийся единственный идишский роман Фогеля «Таханот кавот» («Потухшие станции»; оригинальное название на идише «Все ушли на фронт») — автобиографическое повествование из времен первой мировой.
[2]. Таков Киев в повести «Эцель» («Возле») Ури-Нисана Гнесина, тогда как Йосеф-Хаим Бреннер, даже живя в Лондоне, представил город, вернее, его еврейские кварталы как российскую провинцию, что лишний раз доказывает: образ мира зависит от того, что хочет увидеть художник.
[3]. Вспомним еще роман В. Е. Жаботинского «Пятеро» (1936), действие которого происходит в Одессе.