[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2013 АВ 5773 – 8(256)

 

Суета о вечном

 

Адина Хофман, Питер Коул

Священный сор. Потерянный и возвращенный мир Каирской генизы

Пер. с англ. В. Гопмана
М.: Книжники; Текст, 2013. — 368 с. (Серия «Чейсовская коллекция».)

Нет такого гебраиста или просто мало-мальски интересующегося еврейской темой читателя, который не знал бы о Каирской генизе. Сотни тысяч документов — книг, свитков, писем, деловых договоров, найденных в конце XIX века, вошли в научный оборот, обогатив и во многом радикально изменив наши представления о жизни средневекового еврейского общества. В генизе (так называется специальная комната в синагоге, где складываются все вышедшие из употребления бумаги для последующего торжественного захоронения) обнаружились невероятные сокровища — от вавилонских и палестинских пергаментов до идишских первопечатных изданий. Богатейший материал для историков и филологов, для исследователей эволюции философских, теологических и правовых идей и институтов и для специалистов, занимающихся материальной составляющей человеческой жизни.

Cамое выигрышное и драматичное в книге, написанной поэтом и переводчиком Питером Коулом и его женой Адиной Хофман, то, что авторы помещают в центр повествования именно человека. Знаменитые исследователи материалов генизы Шехтер и Ширман, Фляйшер и Гойтейн, а также те ученые, чьи имена ныне подзабыты, предстают живыми и яркими личностями. А рядом с ними появляются те, кого с новой стороны или вообще впервые открыла нам гениза: Дунаш бен Лаврат и Йеуда Галеви, Авраам Маймонид и автор книги Бен-Сиры, недостававшего звена в истории еврейской мысли и этики, торговцы и судьи, раввины и авантюристы. Следя за ходом авторской мысли, мы осознаем, что энтузиазм и жертвы ученых объяснялись не столько научными амбициями или стремлением к обладанию новой информацией о прошлом, сколько актуальными реалиями мира с его войнами и национально-религиозными противоречиями, сомнениями и смятением современного человека перед трагической безысходностью бытия.

Мы узнаем, как Соломон Шехтер, чудаковатый раввин с торчащей из уха ватой, на котором любой фрак смотрелся как лапсердак, нашел в ивритском оригинале книги Бен-Сиры опору и оружие в войне с теми учеными, которые под флагом «высокой науки» продолжали старую церковную антииудаистскую риторику (но тот же Шехтер исследовал и публиковал «еретические» материалы генизы, в том числе караимские). Мы узнаем, как Шломо Гойтейн погрузился в деловые счета, свидетельства о бытовых дрязгах и хозяйственной текучке — материалы, которые до него большинство ученых считали случайным, бесполезным хламом, — и создал «Средиземноморское общество», книгу, от которой восхищенно ахнул научный мир. Мы узнаем, как Хаим Ширман посвятил жизнь тому, чтобы донести до людей XX века красоту средневековой поэзии, сделать эти тексты достоянием как исследователей, так и просто читателей. Результатом стали знаменитая антология и не менее знаменитая монография, опубликованная уже после смерти автора Эзрой Флайшером. Я помню, как ворчал мудрейший профессор Йосеф Яглом на примечания Флайшера в тексте Ширмана: «Ну и написал бы свою книгу…» — о эти флайшеровские квадратные скобочки, где закрывающая частенько отделена от открывающей несколькими абзацами и даже страницами! Но Флайшеру хотелось сохранить ширмановский дух, его интонацию близости и сродненности с этими поэтами, отстоящими от нас на тысячелетие. Сам Яглом издал «Молитвенник Эрец-Исраэль» (тоже по обрывкам пергаментов из генизы) — книгу, которая целиком состоит из известных канонических текстов, но тем не менее сыграла важную роль в доказательстве постоянного еврейского присутствия в Стране Израиля. Любовно переворачивая страницы, он комментировал: «Посмотрите-ка на этот лист из трех фрагментов, вот этот нашелся в Лондоне, этот в Филадельфии, а этот в Будапеште»…

Нет сомнений, что гениза преподнесет нам еще множество сюрпризов. На многое вроде бы известное нам предстоит взглянуть по-новому, многое забытое вдруг заявит о своих правах на наше внимание, о своей непосредственной связи с нашей жизнью и нашими проблемами, давно умолкшие голоса вдруг вплетутся в хор современности — и книга Коула и Хофман готовит нас к этому.

Михаил Липкин

Поезжайте в Киев и спросите…

 

Михаил Кальницкий

Еврейские адреса Киева

Киев: Дух і літера, 2012. — 364 с.

Вроде бы и не на что нам, столичным евреям, обижаться. Хрестоматийный Подол, легендарный Паниковский на углу Крещатика и Прорезной, вполне реальные Лазарь Бродский, Шолом-Алейхем и Голда Меир — все наше навсегда, как пела когда-то группа «Центр». Тем не менее славу еврейского города Киев не снискал, уступив эту честь и мифологизированной Одессе, и даже куда более скромным Бердичеву и Умани, где евреи когда-то были «национальным большинством».

И где справедливость? Ведь если копнуть глубже (а автор книги, киевовед Михаил Кальницкий, таки копнул), то еврейский роман с Киевом заиграет такими подробностями, о которых коренные киевляне и не догадывались. Как вам, к примеру, версия (отнюдь не маргинальная) о том, что название города — не что иное, как искаженное «Сион»? Многое в истории местного еврейства заслуживает избитых эпитетов «первый» или «уникальный»: первое в истории Министерство по еврейским делам, рождение Культур-Лиги, давшей всходы по всему миру, от Каунаса и Черновцов до Нью-Йорка и Берлина, и даже изданная в 1963-м АН УССР брошюра «Іудаїзм без прикрас» по-своему уникальна — этот антисемитский памфлет с карикатурами а-ля «Штюрмер» властям пришлось дезавуировать. Что ж, автор тем более заслужил респект: не ограничившись историческим очерком, он создал путеводитель, где за фасадом каждого дома стоит судьба его знаменитых обитателей и дух эпохи.

Еврейские «бродилки» по украинской столице — весьма увлекательный квест. Рейтарская, 25 — отсюда дочь адвоката, крещеного еврея Якова Хазина, Надежда ходила в частную женскую гимназию. Вскоре ей суждено стать Надеждой Мандельштам. Большая Житомирская, 4 — вотчина одного из адвокатов Бейлиса Арнольда Марголина, позднее заметной фигуры во внешнеполитическом ведомстве Симона Петлюры. Фольклорный, а между тем малоизученный Подол. В доме по Межигорской, 3/7 на исходе позапрошлого века жил обувщик Хаим (Ефим) Фридлянд, здесь родились два его сына: Михаил Кольцов — самый известный журналист СССР 1930-х годов и Борис Ефимов — ведущий карикатурист той же почившей страны. Адрес Волошская, 29 сегодня мало о чем говорит, а декабрьским вечером 1906 года здесь, на первом этаже гостиницы «Купеческая», раздался оглушительный взрыв бомбы. Жилицей «нехорошего» номера числилась некая Фейга Каплан, 16 лет, модистка. По-настоящему она прославится в 1918-м, на заводе Михельсона. Участок на углу Константиновской и Ярославской с 1899 года принадлежал купцу Якову Каплеру, владельцу ведущей киевской фирмы готового платья, чей младший сын Алексей (Лазарь) стал киносценаристом, вскружившим голову юной Светлане Аллилуевой. Небольшая прогулка в сторону Днепра — и вы на территории бывшей Мельницы Бродского, где грузчики за 75 копеек в день двенадцать часов таскали пятипудовые мешки. Как-то раз один из них попробовал было качать права — и оказался на улице. Друзья шутили: «Хозяина зовут Лазарь и тебя Лазарь. Пошел бы ты к нему и сказал: как же это ты, Лазарь, уволил Лазаря, нехорошо, мол». Фамилия молодого грузчика была Каганович.

Есть в путеводителе и совсем неожиданные для еврейского Киева адреса. Например, знаменитый «дом Булгакова» по Андреевскому спуску, 13, где писатель поселил героев «Белой гвардии». Среди жильцов этой советской коммуналки в середине 1950-х был Исер Куперман — многократный чемпион мира по стоклеточным шашкам. Когда претендент на шашечную корону голландец ван Дейк, играя в Киеве, решил зайти к сопернику в гости, тогдашний председатель горисполкома запаниковал и спешно выделил Исеру Иосифовичу отдельную трехкомнатную квартиру в новом доме в центре столицы. Печерск. Наиболее аристократический — по сей день — район города. Не случайно именно здесь в 1930-х годах выросли здания Совета министров, ЦК Компартии УССР и жилые дома для советской элиты. При этом и теперь иные комитеты Верховной Рады и официальные учреждения размещены в бывших особняках еврейских магнатов — Моисея Гальперина, Маркуса Зайцева, Якова Полякова (его дом в 1919-м «приютил» ЦК КП[б]У). В самом начале улицы Банковой — внушительный ренессансный особняк сахарозаводчика Симхи Либермана (с 1953 года здесь размещается Союз писателей Украины). Как утверждают, в одном из помещений верхнего этажа был сделан специальный раздвижной потолок для обустройства сукки…

Шансонье, хрипевший о том, что без Подола Киев невозможен, был прав. Как невозможен он без Демиевки, Соломенки, Бессарабки, Лукьяновки etc. И без евреев, живших в этом «Сионе».

Михаил Гольд

 

Тихая революция

 

The Jewish Annotated New Testament («Еврейский аннотированный Новый Завет»)

Editors Amy-Jill Levine,
Marc-Zvi Brettler
Oxford University Press, 2011. — 700 с.

Подзаголовок увесистого тома гласит: «New Revised Standard Version Bible Translation». Очередная публикация одного из самых распространенных в христианской церкви переводов Нового Завета — ничего сенсационного. Заголовок куда интереснее…

Казалось бы, появление этого издания должно было вызвать бурную полемику в еврейском научном и особенно религиозном сообществе. Однако этого не случилось — и тем не менее очевидно, что произошло событие исторического значения.

Впрочем, словосочетание «еврейский Новый Завет» не является столь уж необычным. Давно существуют несколько переводов Нового Завета на иврит («Брит хадаша»). Известен английский перевод Дэвида Стерна, который так и назвал его — «Еврейский Новый Завет». Но все эти переводы осуществлены мессианскими евреями, которых еврейское сообщество в массе своей выводит за пределы не только иудаизма, но и еврейства.

Оксфордское издание представляет научную версию Нового Завета — с обстоятельными введениями к каждой из книг, постиховыми комментариями и значительным количеством статей, посвященных разным аспектам новозаветной литературы, истории раннего христианства, взаимодействия различных течений в иудаизме конца эпохи Второго храма. Специальный раздел посвящен «еврейским ответам» на Новый Завет, что представляется очень интересным и вполне оправданным, учитывая историческое отношение иудаизма к христианской литературе. Наконец, в справочном разделе читатель может познакомиться с персоналиями периодов танаим и амораим, календарной таблицей, таблицей древних мер и весов в пересчете на современные и получить другие полезные сведения. Издание снабжено подробным указателем.

Впрочем, не научный аппарат определяет принципиальную новизну издания. О еврейском бэкграунде Нового Завета написаны сотни книг и статей — как евреями, так и христианами. Во множестве исследований Новый Завет анализируется с опорой на классические еврейские источники, достаточно назвать знаменитый пятитомный «Комментарий к Новому Завету с точки зрения Талмуда и мидрашей» немецких историков Германа Штрака и Пауля Биллербека. Начиная с середины XIX века светские еврейские ученые высоко оценивали и Новый Завет как неотъемлемую часть еврейской литературы, и личность Иисуса.

Революционный характер оксфордского издания определяется простым и одновременно небывалым обстоятельством: евреи — «настоящие» евреи — издали Новый Завет.

Разумеется, среди авторов статей и комментариев очень мало представителей еврейской ортодоксии, считающей Новый Завет еретической литературой, на чтение которой Талмуд накладывает запрет. Да и многовековые гонения на евреев, сопровождавшиеся многочисленными попытками насильственного крещения, привели к глубокому отторжению христианства в ортодоксальной еврейской среде. В результате сложилась довольно печальная ситуация, когда подавляющее большинство религиозных евреев практически незнакомо как с новозаветной литературой, так и с христианской традицией в целом, следуя архаическим концепциям христианства как «упрощенного иудаизма» или «иудаизма для бедных» (впрочем, такое же невежество в отношении иудаизма характерно и для большинства христиан).

После второй мировой войны, когда западные христиане — католики и протестанты — сделали радикальные шаги в сторону признания своей исторической вины перед евреями, отказались от миссионерства в иудейской среде и стали относиться к еврейской религии с вниманием и уважением, постепенно начало меняться и отношение к христианству со стороны либеральных течений в иудаизме. Самым ярким выражением этих перемен является принятая в 2000 году группой еврейских ученых и религиозных деятелей декларация «Дабру Эмет» («Говорите правду!»), авторы которой пересматривают отношение иудаизма к современному христианству, констатируют, что христианство — это вероучение, «зародившееся в рамках иудаизма и в немалой степени с ним связанное», и признают заслуги христиан.

И вот сделан следующий шаг. Главная книга христианства обстоятельно и заинтересованно, без тени неприязни, прокомментирована еврейскими учеными (в том числе очень известными), многие из которых одновременно являются раввинами разных направлений — от реформистов до неоортодоксов. В числе авторов — крупнейшие специалисты в области иудаики, иудейско-христианских отношений, истории эпохи Второго храма: Даниэль Боярин, Мартин Гудман, Дэвид Сэндмел, Геза Вермеш, Шая Коэн и целый ряд других.

Разумеется, комментарии к новозаветным книгам выдержаны не в духе христианской теологии. Но это и не иудейские комментарии в привычном смысле слова. Перед нами сугубо академический труд, важнейшей чертой которого является убежденность авторов в неотделимости Нового Завета от всего корпуса еврейской религиозной литературы I—II веков новой эры. Отсюда многочисленные отсылки комментаторов к материалам Талмуда и мидрашей, к ранним раввинистическим концепциям Машиаха и избавления, к работам Филона Александрийского. Свою цель и идеологию редакторы издания сформулировали предельно четко: «Мы надеемся, что читатели-неевреи сумеют понять, что значительные разделы Нового Завета проистекают из самой сердцевины иудаизма», а в читателях-евреях пробудится интерес к Новому Завету.

Итак, революция оказалась тихой. Но, может быть, в этом есть свой смысл — все происходит так, как положено. Историческая вражда должна преодолеваться научной правдой.

Юрий Табак

НЕРАВНО-БЕДРЕННЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК

 

Поляки в Петербурге в первой половине XIX века

Сост., предисл. и комм. А.И. Федуты; пер. с польск. Ю.В. Чайникова
М.: Новое литературное обозрение, 2010. — 912 с.

Жители Царства Польского, а позднее Привисленских губерний оказывались в столице Российской империи по разным причинам. Как отмечал в 1984 году историк Людвик Базылев (которого цитирует автор предисловия Александр Федута), «приезжали в Петербург в ожидании больших радостей жизни (редко), утраченного счастья, хлеба насущного, карьеры и страданий».

Среди этих петербургских поляков были и участники или симпатизанты национально-освободительного движения, которых не допускали в Польшу и Литву (как Мицкевича), и студенты различных учебных заведений (воспоминания Т. Бобровского посвящены в основном Санкт-Петербургскому университету). Значительную часть составляли, однако, «коллаборационисты», те, кто еще до разделов Польши и восстания Костюшко стал проводниками русского влияния, а потом, в первой половине и середине XIX века, стремился делать карьеру в имперской администрации. Осип Антонович (Юзеф-Эммануэль) Пржецлавский (Пшеславский), редактор газеты «Tygodnik Petersburski», потом цензор и чиновник, тайный советник, чей портрет был сожжен польскими эмигрантами в Брюсселе, — характерная фигура.

Парадокс, однако, в том, что люди, подобные Пржецлавскому, верно служа российской государственности, сохраняли (отчасти, возможно, по принципу компенсации) покровительственно-пренебрежительное отношение к русской культуре — Б-г весть, насколько искреннее. Вот характерная цитата: «Поляк с русским — ветви одного древа; поляк — старший брат по духу, русский — по воле Б-жией сегодня старший брат на земле. Обязанность поляка — почтить старшинство этого брата на земле, хотя и младшего по духу, и одновременно проявить в общении с ним превосходство духа своего» (польский мистик Анджей Товянский). Пржецлавский, например, с огромным удовольствием описывает, как Мицкевич ловит Пушкина на литературно-теоретическом невежестве и как на следующий день Пушкин приезжает к польскому собрату и смиренно просит рекомендовать ему литературу для чтения (история — в такой редакции — вполне апокрифическая, хотя и отражающая некоторые детали отношений двух поэтов). Впрочем, иные цитаты из другого мемуариста, врача Станислава Моравского, в этом смысле еще выразительнее: «Без малейшего сомнения, Пушкин облагородил, выгладил язык и сделал его более легким и изящным. Но в этом едва ли не больше для России сделал наш поляк Булгарин, да и наверняка во сто раз больше Сенковский…» Что касается Мицкевича, то он, по словам Моравского, превосходил Пушкина не только талантом и образованностью, но «и обликом, и статью», и хорошим воспитанием. Наивность этого патриотизма настолько бросается в глаза, что мешает русскому читателю оценить и стиль Моравского, и его бытовые наблюдения, и содержательность его мемуаров о, скажем, Олешкевиче, герое знаменитого стихотворения Мицкевича.

Однако у Пржецлавского это фатальное противостояние двух славянских народов обогащается дополнительным мотивом, и мотив этот также характерен для польской культуры. Речь идет, разумеется, о евреях. Польский мемуарист упоминает об известном расследовании о ритуальных убийствах (приписываемом, кстати сказать, В. И. Далю) — увы, министр внутренних дел Л. А. Перовский отнесся к нему без должного внимания. Вообще, «еврейский вопрос очень мало известен русскому обществу. Весьма немногие знают даже о существовании отраслей, на которые разветвляется племя Израиля. По уважении, что, пользуясь недавно предоставленными им льготами, евреи начали в значительном уже числе водворяться в великороссийских городах, я признал уместным сообщить здесь подробные о них сведения, в убеждении, что для русского общества небезынтересно и небесполезно будет ближе ознакомиться с настоящим, почти совершенно для него новым, предметом». Таким образом, поляк на имперской службе и в этой области выступает с покровительственной, просветительской позиции, давая «младшим братьям» урок мистического антисемитизма. Образуется как будто треугольник с третьей короткой стороной — неравнобедренный.

Содержание урока вкратце таково. Народу Израиля приписывается дикое изуверство, включая систематические ритуальные убийства, — но не всем евреям без исключения, а прежде всего польским. На Западе, «где живут евреи более или менее образованные», такое не практикуется. Главный источник зла — «секта хасидим». Учение «Башлема» (имеется в виду Бааль-Шем-Тов) описывается в каких-то гностических красках:

 

Человек, дабы сколько возможно приблизился к божеству, должен стараться сколько возможно более грешить… В лестнице существ Б-г занимает самую высшую, a великий грешник самую низшую ступень. Лестница же эта составляет круг; в нем, естественно, крайние звенья соприкасаются, и таким образом, грешник найдется в непосредственном соприкосновении с Б-гом.

 

Весь этот бред (отчасти опирающийся на старые доносы митнагедов, отчасти — на смутные и извращенные воспоминания о саббатианстве) подкрепляется солидными ссылками на печатные издания на различных европейских языках. В то же время от внимания престарелого цензора не ускользают и источники более свежие и менее фантастические — такие, как «Книга Кагала» Брафмана, показывающая, как корыстолюбивые жиды с помощью своих уловок закабаляют христианское население. Как многие антисемиты, Пржецлавский противопоставляет раввинистам караимов, сохранивших «чистый семитический тип» и ведущих добродетельный образ жизни. Впрочем, у еврейских женщин этот «чистый семитический тип» тоже сохраняется, а вот у мужчин он подвергся «неизящному искажению»: дело в том, что женщины не участвовали в распятии Христа и не подпали под проклятие…

Особого интереса эта стандартная каша из фобий и стерео-типов, конечно же, не представляет. Интересно другое. Великорусский антисемит любого времени старается свести личное общение с евреями к минимуму, а если такого общения не избежать, оно оказывается формальным и напряженным. Либо для данного конкретного еврея делается исключение. Не то антисемит польский. Пржецлавский вечера напролет по-приятельски беседует с ученым раввином Мордухом о Каббале, «о религии вообще», о натуральной рекрутской повинности для евреев, о взятке, якобы полученной по этому поводу сенатором Новосильцевым. И при этом, видимо, вполне допускает, что этот самый Мордух лично пробовал кровь христианских младенцев.

Надо сказать, что такое сочетание открыто враждебного или презрительного и свойского, земляческого отношения к «жидам» характерно для многих русских писателей польского происхождения первой половины и середины XIX века — для того же Булгарина, к примеру.

Валерий Шубинский

добавить комментарий

<< содержание

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.