[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ОКТЯБРЬ 2013 ТИШРЕЙ 5774 – 10(258)
Однажды в Ашкеназе
Дэн Джейкобсон
Богобоязненный
Пер.
с англ. Е. Домбаян
М.: Текст; Книжники, 2013. — 160 с. (Серия «Проза еврейской жизни.)
Некогда йеудим выиграли в лотерею. Их религия была объявлена в Римской империи государственной, и сами римляне, и покоренные римлянами языческие народы приняли (были вынуждены принять) «веру в единственного истинного Б-га» и стали называться «богобоязненными». И вот теперь богобоязненным принадлежит власть в обломках империи, именно они вершат судьбы средневековой Европы:
От востока до запада, от дождливой Англиа до дикой Руссы, богобоязненные и их правители были заняты… важными проблемами: Цаддукеи (так называемые) боролись с (так называемыми) Перушеями, а совместно выступали против жрецов, свидетелей конца света, последователей мессии и тому подобных; представители царских и нецарских фамилий из колена Давида (так называемого) боролись с Хашмонеями (самозванцами), равно как и с теми, кто получал власть из рук римского императора, не говоря уж о бесчисленных кликах и фракциях, то присоединявшихся к ним, то резко выступавших против них.
Но где есть могущественное большинство, там должно быть и гонимое меньшинство. Таковым, по закону исторической инверсии, оказываются «христоверы», которых богобоязненные обвиняют во всех смертных грехах: христоверы-де «вступали в сговор с врагами, насылали оспу и паршу, понос и чесотку, похищали младенцев и ели их мясо либо употребляли вместо тела Б-жьего, когда творили свои мерзкие обряды». Время от времени богобоязненные устраивали этим исчадиям дьявола погромы, а потом и вовсе учинили изгнание пополам с резней.
В это-то время «в самой западной части земли Ашкеназ», в городишке Нидеринг, жил переплетчик Коб. Был он вольнодумцем, почти атеистом, но вольнодумство свое держал при себе, а потому слыл таким же правоверным богобоязненным, как и все его родственники и знакомые. Коб был выходцем из низов, но достиг неплохого положения в обществе и дожил в почете и покое до 84 лет.
И вдруг Кобу стали являться дети. Двое детей, девочка постарше и мальчик помоложе. Они появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда, они играли в свои игры и вообще занимались своими делами, словно не замечая старого переплетчика. Черты их казались Кобу смутно знакомыми, но не более. И наконец он вспомнил…
Много лет назад, когда он был молодым и служил в стольном городе Клаггасдорф подмастерьем у переплетчика Хирама, богобоязненные обвинили в колдовстве девочку Санни, из христоверов, жившую в прислугах в доме по соседству с Хирамом. В топку ведьмовского процесса, как водится, пошло все подряд: например, один из обвинителей вспомнил, что «видел, как Санни и ее подруги-христоверки расчертили землю на квадратики, а потом по очереди бросали камешки на середину каждого квадратика и прыгали с квадратика на квадратик на одной ноге, — что же это, как не колдовской обряд?» Санни и Коб втайне симпатизировали друг другу и один раз даже поговорили по душам наедине. Поэтому девушка вызвала его на суд свидетелем защиты, надеясь, что юноша заступится за нее и расскажет всем о ее порядочности и целомудрии. Но Коб испугался и на вопросы судей отвечал уклончиво и расплывчато. Санни поняла, что обречена, и покончила с собой в тюрьме.
И вот теперь старому Кобу являлись неродившиеся потомки Санни — то ли дети, то ли внуки-правнуки. Он в деталях вспоминает свое предательство, о котором забыл на шесть с лишним десятилетий, и судит себя и свою подошедшую к концу жизнь. На пороге смерти Коб узнает, как «многолико презрение к себе, ощущение собственной никчемности или разъедающее душу осознание, что ты неудачник»…
В чем смысл этой истории, рассказанной южноафриканским прозаиком Дэном Джейкобсоном? Как любую притчу, ее можно толковать по-разному. Очевидно, что писателя занимала в первую очередь ключевая для историков XX века, в том числе для исследователей Холокоста, проблема «молчаливого свидетеля», человека, который, не принадлежа ни к палачам, ни к гонимым и в глубине души понимая всю абсурдность выдвигаемых против последних обвинений, тем не менее не делает ничего для их защиты и спасения. Коб — интеллектуал-конформист, он всю жизнь плыл по течению, жил с презираемой женой, успешно маскировался под большинство и в конце концов относительно благополучно пережил и чудовищное наводнение, и вызванный им голод, и период «массовых репрессий» при правителе Амаре Йотаме. Но теперь пришло время повторения пройденного и переосмысления прожитого. Да, заступившись за Санни, встав на пути у движимой предрассудками толпы, Коб поставил бы на карту свою репутацию, карьеру, не исключено, что и жизнь. Но зато в старости (если бы, конечно, Коб дожил до старости) он мог бы без стыда оглядываться назад. А сейчас… Не случайно название города, в котором он живет, Нидеринг, — это самое сильное саксонское ругательство, означающее низкого, презренного человека…
У притчи Джейкобсона есть и еще один посыл, так сказать общегуманистический и, в общем-то, достаточно нетрадиционный для еврейской литературы. Стань мировой религией не христианство, а иудаизм — в «большой» истории ровным счетом ничего бы не изменилось. То есть, конечно, имена царей и полководцев звучали бы по-другому, но число жертв осталось бы приблизительно таким же. Человеческую природу не переделаешь, поиск врагов и охота на ведьм — любимые развлечения людей вне зависимости от их национальной и религиозной принадлежности. Взгляд, конечно, не слишком оптимистичный, но ходом истории, увы, скорее подтверждаемый.
Михаил Майков
Лицом к лицу с Герингом
Рихард Зонненфельдт
Очевидец Нюрнберга. Воспоминания переводчика американского обвинения
Пер.
с англ. Т. М. Шуликовой
М.: Центрполиграф, 2013. — 254 с.
Рихард Зонненфельдт родился в восточно-немецком городке Гарделеген в самый разгар инфляции, в 1923 году. В его добропорядочной семье все были патриотами Германии: дед слыл закоренелым монархистом, отец добровольцем пошел на фронт в 1914-м и получил Железный крест за доблесть, а сам Рихард в начале тридцатых жалел, что, будучи евреем, не может вступить в гитлерюгенд.
В 1938-м, когда тучи сгустились, он уехал в Англию. После начала второй мировой войны в числе многих тысяч других беженцев из Германии был интернирован и через моря, кишащие немецкими субмаринами, отправлен на пароходе в Австралию. Оттуда Зонненфельдта вскоре вызвали обратно в Англию, но по пути юноша застрял в Бомбее. Там, управляя радиомастерской, он заработал денег на билет в США. В Нью-Йорке к тому времени жили родители Рихарда, выбравшиеся из Германии перед самой войной.
Став заправским американцем, Зонненфельдт в составе армии США воевал в Европе: служил в бронетанковой разведке, освобождал Дахау, был автомехаником, шофером, а при необходимости и переводчиком. Эта его специальность оказалась востребована летом 1945-го, когда союзники начали подготовку к суду над нацистскими преступниками. Все-таки немецкий был его родным языком, а английским после семи лет пребывания в четырех англоязычных странах он владел свободно. В его лояльности американское командование не сомневалось. Рядового Зонненфельдта назначили главным переводчиком на предварительных допросах, продолжавшихся несколько месяцев. Во время самого процесса в Нюрнберге он не переводил, а лишь контролировал точность перевода показаний свидетелей и обвиняемых. Впрочем, некоторых важных свидетелей Зонненфельдт сам отыскал и уговорил выступить в суде.
После войны Зонненфельдт получил высшее техническое образование, стал инженером в области телекоммуникаций, затем менеджером, корпоративным директором и владельцем компании NAPP. Спустя полвека после нюрнбергского суда он посетил Германию, в том числе родной город, встретил там некоторых знакомых — самым молодым из них было за 70. Через некоторое время вышла книга его мемуаров, ставшая заметным событием Франкфуртской ярмарки — 2003.
В своих весьма насыщенных мемуарах автор обращается к временам детства и юности, британско-индийской одиссее и военной службе. Добрую половину книги занимают воспоминания о Нюрнберге. Главари рейха, по словам Зонненфельдта, оказались в большинстве «невеждами» и «посредственностями». Глядя на Риббентропа, Штрейхера и Кейтеля, он не мог поверить, что люди с таким ограниченным интеллектом могли управлять страной, рвавшейся к всемирному господству. «Германия поистине попала в руки своих наихудших представителей!» — восклицает мемуарист. Цепкий ум на допросах демонстрировали разве что Шахт, Шпеер и «нацист номер два» — Геринг (кумир детства Рихарда и миллионов других мальчишек веймарской Германии). Арестованный рейхсмаршал умело изворачивался, давил харизмой на следователя и переводчика. Юристы союзников не без труда смогли доказать, что формула «окончательное решение еврейского вопроса» в его приказах означает не переселение в другие страны, а физическое уничтожение, а фраза «очистить Германию» не имеет никакого отношения к чистке русла Рейна от ила, как настаивал на допросах Геринг. В том, что обвинение получило к началу суда веские компрометирующие материалы на главных нацистов, есть и заслуга переводчиков.
Андрей Мирошкин
В погоне за выкрестами
Савелий Дудаков
Петр Шафиров и другие
Иерусалим–Москва: ЭРА, 2011. — 432 с.
Героями книги Дудакова являются выкресты и их потомки среди исторических деятелей России XVII–XIX веков. В принципе, чем не тема — хотя и есть в ней что-то настораживающее. Даже если отвлечься от конфессионального подхода — очевидно, что уже во втором-третьем поколении потомки выкрестов напрочь утрачивали какую-то национальную специфику, ментально полностью сливаясь с остальными русскими людьми. Специфичны судьба и личный выбор первого крестившегося в роду — как, почему, что для него потом изменилось и т. д. Здесь и человеческая драма, и научный интерес. Об этом есть добротные работы серьезных ученых — скажем, специалиста по XVII веку Татьяны Опариной. Чтобы подобное исследование получилось качественным, историку надо суметь отстраниться от своих «персонажей», анализировать их отрешенно, без пафосного «ай да наши!» или «наших обижают!».
И еще. В голову помимо воли лезет такой образ советского еврея-интеллигента, которому требуются доказательства, что он в России не второй сорт, и аргументы для диалога с идиотами, считающими, что еврейская кровь — это нечто ущербное. Сегодня мы знаем, что с идиотами диалогов не ведут и право чувствовать себя в России своим не нуждается в фактологических подпорках.
Но не будем предвзяты, откроем сочинение Дудакова и попробуем его читать.
При Василии III и Иване Грозном уцелевшие от погромов евреи были насильственно переведены в сословие московских купцов. Вот что пишет советский историк С. В. Бахрушин: «Особенно крупное значение имел перевод в 1514 году на жительство в Москву большой группы богатых смоленских купцов, образовавших здесь особый разряд “смольнян”, занимавший в торговой иерархии Москвы второе место после “гостей”. В. О. Ключевский ошибочно полагал, что в лице “смольнян” мы имеем “не купцов г. Смоленска, а особый разряд столичного московского купечества” и что купцы, принадлежавшие к этому разряду, назывались смольнянами потому, что вели торговлю с Западной Русью и с Литвой через Смоленск. Таможенные грамоты XVI века не оставляют никаких сомнений в этом вопросе… Наиболее видные из них скоро… сделали блестящую карьеру на государственной службе в качестве дьяков. “Смольняне” играли очень видную роль в московской торговле и не случайно особо оговариваются в таможенных грамотах времен Ивана IV. Афанасий Юдин, например, вел крупнейшие дела с англичанами; ему должны были в 1589 году английские купцы Ульян Фомин (sic! — С. Д.) и Антон Марш огромную сумму — 6200 рублей… В Москве у смоленских сведенцев (переведенных на жительство. — С. Д.) был свой “смоленский” суконный ряд».
Характерный для авторской логики кусок: если каких-то евреев при Грозном перевели в Москву из Смоленска, то, значит, все «смольняне» в Москве — это выкресты. По этой модели Дудаков потом всю дорогу рекрутирует в выкресты разных людей. Забавно, что автора удивляет фамилия английского купца — надо вообще ничего не читать про Россию XVII века, чтобы не знать, что иностранные фамилии тогда переводились и какой-нибудь Уильям Томсон легко превращался в русских документах в Ульяна Фомина.
Мещанская и Новомещанская слободы заселялись в основном выходцами из бывших польских земель. Как и в Немецкой слободе, в них был большой процент евреев, как явных, так и скрытых.
Вопрос: с чего автор это взял? Какие на этот счет видел документы или хотя бы исследования, где фигурировали бы «большие проценты»? Известно только, что однажды в Немецкой слободе при повальном обыске выявили не то двух, не то трех евреев-нелегалов. Это при нескольких тысячах человек населения… большой процент…
При дворе находился и замечательный часовой мастер, «иноземец» Петр Высоцкий. Обладатель «национальной» профессии, возможно, был еврейского происхождения.
А почему, собственно? Потому что кто-то с такой фамилией был евреем?
Кого имел в виду Крижанич? Несомненно, он метил в думного дьяка Алмаза (Ерофея) Ивановича Иванова (умер в 1669 году), который происходил из вологодских посадских людей.
Перед этим идет инвектива Крижанича против перекрещенцев (не выкрестов!). Какое к ним имел отношение Алмаз Иванов — понять никому не дано. Это был русский человек, его происхождение действительно является интересной научной проблемой — в связи с отношением к другим известным дьяческим кланам, — но никаким еврейством тут и издали не пахнет. Впрочем, байка о еврейских корнях Иванова довольно распространена, на нее приходилось натыкаться и прежде. Почему-то Дудаков величает его государственным канцлером — такой должности не было в допетровской Руси.
Один из них заведует канцелярией светлейшего царя (до 1718 г. заведующим царской канцелярией был Н. М. Зотов, с 1718 г. — А. В. Макаров), другой — управляет несколькими главнейшими ведомствами, третий — самый главный управляющий у князя Меншикова. («Главным управляющим у князя Меншикова» был Федор Соловьев — основатель дворянской фамилии Соловьевых.)
Тут что ни слово — то перл. Зотов заведовал не царской канцелярией, а так называемой Ближней канцелярией — контрольным органом, вроде нынешней Счетной палаты. Причем не до 1718 года — он умер 23 сентября 1717-го. Никакого отношения к Кабинету Его Величества, возглавляемому Макаровым года эдак с 1705-го (точная дата неизвестна), этот орган не имел. Главное же, что данных о еврейских корнях как Зотова, так и Соловьевых не имеется. Что же до приводимого Дудаковым письма иезуитов, то оно требует квалифицированной интерпретации, а не восприятия в качестве божественного откровения.
Знание нескольких иностранных языков открыло перед ним двери Посольского приказа.
Эти сведения об отце П. П. Шафирова — чистая фантазия Дудакова. Никаких свидетельств его работы в Посольском приказе не найдено.
Своему сыну Петру Павел Шафиров дал прекрасное образование, в том числе и знание латинского, французского, немецкого, голландского и польского языков.
Серьезный биограф П. П. Шафирова, Д. О. Серов, на разгромную критику которым прежних сочинений Дудакова автор обижается в послесловии, почему-то упорно при этом путая первый инициал ученого, пишет, что зачислен в Посольский приказ П. П. Шафиров был лишь как переводчик с немецкого. И уже во время работы самостоятельно изучил голландский (что коренным образом изменило его судьбу).
«Великое посольство», официальным руководителем которого был глава Посольского приказа, выдающийся дипломат того времени Федор Алексеевич Головин…
Официальным главой Великого посольства был Ф. Я. Лефорт. А Посольский приказ Ф. А. Головин возглавил лишь 18 февраля 1700 года, через полтора года после возвращения Великого посольства в Москву.
Будем читать дальше?
Лев Усыскин
«Душа обязана трудиться…»
Савелий Дудаков
Книга веры и безнадежности
Иерусалим—М.: ЭРА, 2012. — 408 с.
Мы перешли грань веков: позади XX век, век мировых войн и революций, новый век отсчитал первое десятилетие. Естественно стремление подвести итоги и попытаться заглянуть в будущее. Мы, русские израильтяне, стремимся осмыслить свое место в потоке исторических событий, в меняющемся мире.
Савелий Дудаков, историк и литератор, осмысляет свою жизнь и судьбу своего народа, находясь в центре Вселенной — в Иерусалиме. Его книга — это книга жизни человека, явленной в документах и размышлениях. Документальность книги (один из близких автору людей, поэт и ученый Борис Шапиро, назвал ее «документальным романом») поднята на высоту художественности смелым сдвигом фактов, парадоксальностью и независимостью суждений, яркостью эмоций.
Диапазон интересов автора широк — история, литература, музыка, шахматы — и простирается от хазарского каганата и происхождения «Слова о полку Игореве» до пророчеств о судьбе мира и Израиля в XXI веке. «Чем больше занимаюсь своим делом, — пишет Дудаков, — тем больше удивительных открытий на моем пути».
Насыщенность книги фактами и документами удивительна. Это итог ежедневной титанической работы вынужденного затворника-ученого, лишенного доступа к архивным источникам («не имея доступа к большим библиотекам и архивам, выискиваю “жемчужины” в чужих писаниях»), но обладающего уникальной библиотекой, как вывезенной из России, так и собранной уже в Израиле. «Не пренебрегать ничем! Вот девиз историка, — говорит Дудаков. — За фактом надо охотиться, как бегает натуралист за редким экземпляром бабочки». И тут же: «Историк мыслит, собирая лучи, подобно линзе, в единый световой поток». Таков его творческий метод.
Книга складывалась из по-дневных записей, ведшихся на протяжении последних двенадцати лет. Первоначально автор хотел назвать ее «Этюды сомнений и надежд» («Этюды любви и ненависти» — название книги Дудакова, изданной в 2002 году). Она состоит из своеобразных законченных новелл, каждая из которых связана с определенным историческим событием или персонажем, литературным или музыкальным произведением. Вот, например, рассказ о том, как в канун нового, 1942 года скрипач Михаил Гольдштейн в окопах Сталинграда исполнял сольный концерт. Эту музыку через громкоговорители услышали на немецкой стороне, и голос оттуда стал умолять исполнить Баха — Гольдштейн взял скрипку и заиграл «Чакону»…
Иногда основой исторической новеллы становится труднодоступный факт или документ, разысканный автором и засиявший в обрамлении его комментария, как драгоценный алмаз. Таковы приведенные в рассказе о венгерском писателе Море Йокаи отрывки из его речи в венгерском парламенте в защиту евреев и его эссе «Как я стал филосемитом». Точно так же потрясает подлинностью чувств и мыслей новелла об австрийском военном деятеле и писателе, выходце из старинной бельгийской семьи, принце де Лине. Во время русско-турецкой войны он находился при российских войсках, был дружен с Суворовым, близок к Потемкину и, заинтересовавшись его проектом переселения евреев России в Палестину, составил свой проект создания в Палестине еврейского государства. Трактат «Нечто о Жидах», изданный в переводе с французского в 1809 году, приведен в книге Дудакова.
Цельность книге придает ее главный сюжетный стержень — размышления о Б-ге и судьбе еврейского народа (во всех его «изводах» — в том числе и об «отпавших», ушедших и, казалось бы, растворившихся в чужой почве). Открывает ее письмо к писателю Фридриху Горенштейну, призывавшему Дудакова писать «об уродствах еврейства, уродствах, возникших на патологической ниве еврейской истории». В ответ Дудаков рассказал Горенштейну о своем жизненном пути («никогда не был комсомольцем и тем паче партийцем… никогда не ходил на демонстрации»; находясь в «полуподполье» и участвуя в сионистском движении в Ленинграде, «с 18 лет кормил семью из четырех человек, работая чернорабочим, грузчиком»), о своих сомнениях и разочарованиях и об обретенной вере. Основание этой веры тем прочнее, что она прошла испытание безверием и безнадежностью.
Взгляд автора на будущее Государства Израиль пессимистичен: «Что касается Израиля, то он исторически обречен. Конфликт с арабами неразрешим, ибо в основе конфликта лежат религиозные противоречия… Израиль обречен, но еврейский народ “ле нецах” — бессмертен, ибо так захотел Г-сподь… И может быть, в далеком будущем, когда человечество исчезнет на земле, на далекой планете его наследник скажет: “Слушай, человечество, Всевышний, Твой Б-г, Всевышний Единственный”. И это будет разговор о Старом Еврейском Б-ге».
Но это, как нам кажется, не конец духовных исканий автора «Книги веры и безнадежности». Ибо пока жив человек, он продолжает верить и надеяться. Важно только то, о чем писал Николай Заболоцкий: «Не позволяй душе лениться! / Чтоб в ступе воду не толочь, / Душа обязана трудиться / И день и ночь, и день и ночь!»
Стив Левин
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.