[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2000 ТАМУЗ 5760 — 7 (99)
ИСААК ЛЕВИТАН
30/VII 1860—22/VII 1900
Исаак Левитан умер в ясный летний день, когда в его саду благоухали пышные цветы, с любопытством заглядывавшие в настежь открытые окна притихшей квартиры. Прощаясь с человеком, которым гордился не только еврейский народ, представитель московской еврейской общины в своем надгробном слове сказал:
– Он был наш...
Присутствовавший на кладбище известный меценат, друг и почитатель скончавшегося художника, заметил своему соседу:
– Слышите, они находят, что Левитан был «их». Вот неожиданное открытие! Впрочем, может быть, может быть...
Да, Левитан был «наш».
Наш – прежде всего по своей еврейской судьбе.
Поэт русской природы, открывший миру своеобразные красоты подмосковного и приволжского пейзажа, мимо которых, не замечая их, проходил до него и мещанин-обыватель, придавленный камнем ежедневных суровых забот, и художник, ищущий яркой красочной радости или «нарядной печали», которых решительно нет в окружающих его лесах, полях и деревушках, великий лирик интимной красоты родной земли, Левитан испытал всю унизительную горечь еврейского бесправия.
Право восхищаться Б-жьим миром – это, оказывается, одно, а право жить в этом мире, жить в самом элементарном смысле, совсем другое. В юные годы Исаак Левитан не решался ночевать в тех местах, которые воспроизводил в своих картинах и этюдах; как преследуемый бродяга, он не раз тревожно следил за погасающей зарею: в деревне ночевать опасно, до города, где находятся приятели, готовые укрыть «нарушителя запретов», далеко...
Душа еврейского мальчика была ранена беспричинной злобой толпы, ее насмешками над «жидом», и впоследствии, окруженный людьми прекрасными и благородными, он в самой невинной шутке над его восточным типом лица, над библейским именем «Исаак», которое для некоторых звучало слишком торжественно, видел возврат пережитого в детстве кошмара. Сразу притихал, уходил в себя. Такие будто бы ничем не мотивированные перемены в настроении художника удивляли его друзей (в том числе и Антона Павловича Чехова), и они объясняли тоску, охватывавшую Исаака Ильича, нервной удрученностью, болезнью... Левитан из гордости никогда не объяснял причины подобных омрачений...
Исаак Левитан был «наш» и в самой интимной области своего существования – в области творчества.
Критики и историки искусства отмечали чувство грусти, осеняющее большинство (если не все) полотна художника. Не только во «Владимирке» и «Над вечным покоем», имеющих сюжетами скорбное, но и в картинах, передающих игру весенних лучей, улыбку золотой осени, разлив синей речной воды, думы темных могучих лесов, полет легких тучек, озаренных закатными огнями, – во всем, от неба до земли, разлита непреходящая, безысходная грусть.
Это поет песни матери-природы сын древнего народа, измученного несправедливостью тысячелетий...
Вспоминая Левитана, я всегда почему-то вижу весенний праздник еврейских детей Лаг Баомер. Ребята прыгают по траве, поют песни. Солнце румянит их бледные лица. Оно, солнце, доброе: ему все равно, еврейские это дети или какие-либо другие, оно греет всех, светит всем в голубое апрельское утро.
Любят эти дети поле, траву, лес, речку, пусть редко приходится им, бедным, любоваться родной природой. Эта любовь – источник их будущих страданий.
Нужно ли доказывать, что человек не может не любить места, где он родился, мечтал, учился; где под мшистым камнем, под трепетной плакучей ивой, спит его мать. Если бы нужно было евреям представить своим обвинителям доказательства этой любви, им достаточно было бы назвать только одно имя – имя величайшего поэта русской природы Исаака Левитана.
На его полотнах запечатлены самые сокровенные стороны русской природы. Прочувствованные еврейским сердцем «кейданского мещанина», они переданы русскому обществу в простых, трогающих своей искренностью мотивах.
Кто же дерзнет утверждать, что не любил родины самой восторженной любовью этот еврей, высланный из Москвы – уже в период своей славы из-за отсутствия у него рокового правожительства?
Тяготение к зеленой травке, растущей на городском выгоне, к березке, что стоит перед стареньким домом и стучит ветками в окошко, – вещь тяжелая и беспокойная. Берет она человека за белую руку и ведет непосредственно к увлечению культурой данной страны, созданием ее разумной общественности.
Как утверждали древние физики, «природа боится пустоты». Духовная природа, во всяком случае, боится ее. Не может человек жить без идеи родины. Эта идея, как стрела, вонзается в сердце еще в раннем детстве, дает ощущение непрекращающейся боли. Выньте, люди добрые, стрелу, и прекратится эта боль, но вместе с ней уйдет и сама жизнь. И боятся все этой пустоты, ибо знают, что в ней, в пустоте, смерть лютая...
К. Бархин, Еврейская Неделя,
1915, №10
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru