[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АВГУСТ 2000 АВ 5760 — 8 (100)
ЕВРЕЙСКАЯ НЕДЕЛЯ
Сальваторе Барзилаи
Сальваторе Барзилаи, вождь итальянских республиканцев и глава Ирриденты, назначен министром. Враги Италии иронически усмехаются: министр «terrae irredentae», министр того, что еще не существует, министр мечты! Если хотите, это странное назначение. Республиканец, вступающий без явной, видимой необходимости в кабинет монархической, правда, весьма и весьма демократической, но все же монархической страны, республиканец, выступающий вместе с главой консерваторов – Соннино – в одном кабинете, да еще министр еще не завоеванных провинций, это, как ни как, парадоксально. Но оно, с другой стороны, со стороны эстетической, – красивый, изящный жест, один из тех жестов, на которые способны только артистические натуры итальянцев, для которых понятия «bono» и «bello», хорошее и красивое, сливаются и отождествляются. Жест, достойный Барзилаи... Не стану развертывать на страницах журнала всю картину политической жизни Барзилаи. Хочу остановиться на одной, основной, специфической черте этого человека – на его еврействе. Правда, еврей министр в Италии не такая уж редкость. Можно сказать, что в итальянских кабинетах еврей – прямо неотъемлемая принадлежность. За последние 2–3 десятилетия не было почти ни одного итальянского кабинета без одного или двух евреев. Еврейство дало Италии многочисленных выдающихся, первоклассных государственных мужей, политиков, оставивших глубокий след в истории «третьего Рима». Начиная с Даниила Манина, освободителя Венеции, до Луццати и Соннино еврейские политики всегда стояли в первых рядах. Им почти не приходилось бороться за это естественное право граждан свободной страны, в которой проводится в жизнь знаменитое наполеоновское изречение: la carriere est ouverte aux talents. Лучшие министры финансов Италии – после знаменитого Квинтино Селло – были евреи: Воллемборг, Луиджи Луццати, Соннино; один из ее наиболее выдающихся военных министров был, как известно, еврейский генерал Оттоленги. Всех имен и не перечесть. С точки зрения демократии, участие социалиста в правительстве – куда более симптоматический, чреватый последствиями шаг, чем участие еврея. В первом случае мы видим действительную борьбу или примирение двух принципов жизни, одинаково здоровых и естественных, в другом же случае мы можем лишь с удовлетворением констатировать факт, что в том или ином государстве люди вышли из политического каменного века.
Я остановился, однако, на Барзилаи, потому что его назначение действительно носит особенный, символистический характер и сам Барзилаи фигура любопытная, с точки зрения еврейской психологии. Он выходец из Триеста, сын ученого еврея, потомок старинной еврейской семьи. С молоком матери он впитывает в себя ирредентизм, любовь к «madre Italia», итальянской культуре, к итальянской земле. Любопытно, что главный оплот ирредентизма – не Тренто, населенное исключительно итальянцами, а Триест с его смешанным населением. Тренто не играет никакой роли в культурной жизни Италии, несмотря на то, что оттуда вышел один из самых крупных итальянских философов – Розмани. Тренто – крестьянская, клерикальная, «черная» провинция. Иное дело Триест или Гориция. Там позиция Италии в этническом смысле не совсем сильна, но зато там веет настоящей, великой Италией, там живы традиции царственной Венгрии, там итальянская культура мощно развивается и ассимилирует другие, более слабые культуры. И носителями этой культуры, знаменосцами новой Италии являются потомки того, кому Понте Риальто месер Антонио плевал в бороду и давал пинки, потомки Шейлока. Апионы всех времен любят распространяться на тему о еврейской мстительности и еврейском злопамятстве. Достаточно примера Италии, чтобы разрушить в основе эту глупую легенду. У евреев достаточно исторических счетов с Римом. Хотя новейшие исследования римского «ius gentium», под которое подходило и законодательство о евреях, доказали, что не Рим, а Византия, не западная Римская империя с ее республиканскими традициями, а восточная Римская империя создали историческое положение евреев в Европе, но все-таки арка Тита и римское гетто остаются вечным символом еврейской трагедии. Однако евреи нового, третьего Рима забыли и простили грехи первого и второго, душой и телом отдали себя служению родине, и результаты налицо... Более того, они остались верны Риму даже тогда, когда это было явно не выгодно им. Возьмем хотя бы тот же Триест или Горицию. Стоило бы евреям принять сторону Австрии, онемечиться, и они могли бы, пользуясь габсбургской политикой – разделяй и властвуй, занять первенствующее место в стране, быть «choyes» правительством. Но евреи этого не захотели. Они остались верны культуре и языку Италии, служили связующим звеном между «terra irredenta» и «матерью Римом». Это и понятно, евреи – народ мечты. Евреи вовсе не реалисты, как принято утверждать, и не «поссибилисты», стремятся всегда к тому, что лежит по линии недействительности. Еврей не может примириться с фактом, с предельностью, с буднями. Оттого, например, евреи в Англии самые ярые империалисты и джингоисты, так что противники империализма называют империалистов «Джон Буль-Коген», оттого евреи в Италии самые рьяные ирредентисты. Оттого и во главе ирредентизма – Сальваторе Барзилаи...
Барзилаи по внешнему своему виду совершенно не похож на «типичного» еврея. Я вспоминаю знаменитое заседание итальянского парламента 1912 года, в день объявления аннексии Триполитании. Это был исторический день. Монтегиторио–парламент был переполнен. Съехались все депутаты. Ложи и галерея были битком набиты. Наступил торжественный момент, когда министр-президент Отолитти прочел свое аннексионистское заявление. Говорил он по-бюрократически, повелительно, с жестами диктатора. Затем наступила очередь парламентских лидеров. Выступили Соннино от имени консерваторов, Турати от социалистской партии, Ферри со своим известным примадонным красноречием. Наконец президент палаты дал слово лидеру республиканцев Барзилаи. И я никогда не забуду впечатления, которое произвела на меня эта речь. Несмотря на то что я относился отрицательно к барзилаевской аннексионистской политике во время триполитанской войны, несмотря на то что я вообще не одобрял его примиренчества, его речь меня прямо зачаровала. Меня и всех, кто ее слушал. Невысокий полный человек, блондин со «средне-еврейской» физиономией, Барзилаи обладает каким-то особенным даром слова. В Италии, где красноречие, так сказать, в крови народа, где цицероновский дар говорить «ore rotundo» есть общее достояние, где имеются такие первоклассные парламентские и судебные ораторы, как Энрико Ферри, Луццати, Турати, даже в этой стране музыкальной речи красноречие Барзилаи занимает особое, почетное место. В своей знаменитой биографии лорда Бентинка («Lord G. Bentinck. A political Biography», 1852) Дизраэли следующими словами характеризует красноречие сэра Роберта Пиля, одного из самых великих государственных деятелей Англии XIX века: «Высшие формы ораторского искусства ему не давались. Его запас слов не был ни богат, ни изыскан. Его речи не вызывали чувство непреходящего величия и красоты, он не знал искусства бальзамировать великие политические истины в бессмертных словах». Вот это именно есть то искусство, которым в совершенстве, артистически владеет Барзилаи. Я не знаю, велик ли его политический талант. Перечитывая его парламентские речи за 25 лет его депутатской деятельности, вчитываясь в его сборники статей и речей (под общим заглавием «Vita parlamentare»), трудно уловить его «политические истины». Более того, мне кажется, что Барзилаи – настоящий, творческий государственный муж. Но он еще 25 лет тому назад, будучи молодым адвокатом и журналистом, сумел зачаровать Рим, завоевать пятый округ вечного города, завладеть вниманием парламента и страны, сделаться огромной политической силой. Барзилаи – глава республиканской партии, глава сословия печати, сословия адвокатов, глава ирредентистов. И все это благодаря его могучему, исключительному дару слова. Он владеет всей гаммой красноречия: иронией, пафосом, цицероновской, а также демосфеновской диалектикой, то широкой, размашистой, пышной, то острой, меткой, блестящей, точно острая шпага. Он модулирует свой голос от тона «causerie», незатейливого, домашнего, до того пафоса, когда, как говорят итальянцы, «сам голос плачет». Такое ораторское искусство – могучее орудие. Барзилаи мог бы давным-давно сделаться министром. Но он не хотел. Он предпочел оставаться сокрушителем министерств. Для человека с его темпераментом положительная программная государственная деятельность – лишь оковы.
Его стихия – критика, оппозиция и мечта.
Барзилаи силен и неотразим, когда он критикует, и обаятелен, когда защищает свою идею – ирредентизм. Ему, конечно, не надо было в Италии доказывать идею Триеста и Тренто. Все итальянцы – ирредентисты. Оно и естественно. Но у всех других итальянских политиков ирредентизм не стоял на первом месте. Он, правда, существовал, но, так сказать, ждал очереди. У Барзилаи же он был альфой и омегой его политического мышления. Все другие итальянцы хотели Тренто и Триест, он же тосковал по ним, думал о них ежечасно, постоянно и непрестанно. И своими страстными речами он передавал эту свою любовную тоску всей Италии. Для него «terra irredenta» не означала просто такие-то города, а нечто более широкое, символ конца итальянского исторического унижения, завершение «Risorgimento», конец итальянской диаспоры.
И он наконец добился своего. Его заветная мечта на пути к воплощению. И он министр этой мечты!
А. Коральник, Копенгаген
Еврейская Неделя, 1915, № 10
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru