[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2001 ИЯР 5761 — 5 (109)
«Фига в кармане» как оружие интеллигенции
Давид Маркиш
Под вынесенной в название общественной формацией имеется в виду «советская интеллигенция»: свободным людям, тем более интеллигентам, нет нужды демонстрировать кому-либо красноречивое сочетание из трех пальцев в темноте кармана. Но, в отличие от свободного человека, советский интеллигент не имел решительно никакой возможности высказывать свое несогласие с окружающей действительностью иным способом, более прямолинейным: свободно высказываться, печатать статьи в газетах и журналах, осуществлять театральные и кинопостановки или выставлять картины и скульптуры на всеобщее обозрение. Попытка осуществить такие действия вела творческого интеллигента прямиком на тюремные нары или в сумасшедший дом, в круг немилосердных врачей и грубых санитаров.
Художник Э. Булатов в мастерской. 1986 год.
Разумеется, не все поголовно племя творческой интеллигенции сидело за решеткой, подобно волкам и тиграм в зоопарке. Малая часть творцов служила советскому режиму преданно и без задней мысли, подавляющее же большинство, существуя в раздвоенном состоянии, прославляло «самую гуманную и прогрессивную власть в мире» с высоких и низких трибун, показывая в то же самое время в кармане знаменитую фигу... Следует отметить, что такая карманная демонстрация тоже была отнюдь не безопасна: демонстранта если и не сажали до поры, то наказывали иными способами, всегда болезненными.
Советская власть любила свою «творческую прослойку», любила до такой степени, что иногда насмерть душила в объятиях. Властители жизни и смерти превосходно знали, как сильно воздействие искусства (или же псевдоискусства) на массы замороченных людей, составлявших «единый советский народ». Знали и о том, как опасно для их власти живое острое слово – пусть даже завуалированное, произнесенное со сцены или с экрана, напечатанное на книжной странице. Поэтому творческие союзы были густо нашпигованы стукачами и партийными кураторами, а денно и нощно трудившийся цензорский аппарат, рядом с которым царская цензура показалась бы сопливой девчушкой, включал в себя таких проницательных монстров, как «специалисты по неконтролируемому подтексту». Казалось бы: как можно контролировать то, что не поддается контролю? Ничего, справлялись...
Когда-нибудь, возможно, составят и издадут энциклопедию, собранную из примеров такого вот неконтролируемого, но вместе с тем подконтрольного подтекста. То будет, несомненно, достойный труд; он вызовет уважительное изумление читателя. Познакомившись с ним, можно будет прийти к выводу, что творческая интеллигенция довольно-таки успешно – совместно с диссидентами и неутомимыми тружениками теневой экономики – расшатывала ствол тоталитаризма. А то ведь существует нынче мнение, что «советские» писатели только тем и занимались, что жевали бутерброды с икрой в своем закрытом клубе на Поварской.
Писать о евреях – во всяком случае писать хорошо – в эпоху зрелого социализма было запрещено. Запретный плод, как известно, сладок и манящ, поэтому попытки написать что-нибудь о семени Авраамовом все же предпринимались. Но Б-г Свое – а черт свое: рука цензора, вооруженная красным карандашом, вырубала из русских текстов все, что было так или иначе связано с еврейством. Облегчу труд будущих составителей энциклопедии, приведу примеры. В верстке однотомника Переца Маркиша из «Большой библиотеки поэзии» красная цензорская рубка пришлась на само слово «еврей»; предлагалось заменить его на «брюнет», «человек», «гражданин» или «прохожий». Заодно выбросили из стихов и израильские географические названия: Иерусалим, Галилея. Вот так...
Но переведенный с идиша на русский язык «еврей» Маркиша не был прикрыт фиговым листком, и цензору не приходилось напрягаться. А вот с поэтом Семеном Израилевичем Липкиным получился настоящий конфуз: цензура прошляпила его стихотворение «Народ на букву “И”», газета «Вечерняя Москва» его опубликовала, и «вся Москва» заговорила о том, как ловко Липкин провел власти с их запретами, какой замечательный кукиш показал притеснителям творческой свободы и антисемитам. Объяснения цензуры, получившей щелчок по носу, носили формальный характер: кто ж тут поймет, может, это «итальянцы», может, «ингуши», может, даже угнетенные американским империализмом «ирокезы» – не обязательно же «идн», если к тому же «евреи» начинаются на совсем другую букву алфавита! Липкину долго не могли простить этой его «фиги» – она, собственно говоря, пометила его на всю жизнь.
Не секрет, что в советском искусстве, как его ни жали и ни давили, до самого конца существования режима сохранилось немало евреев. Было бы странным, если б эти люди не проявляли никакого интереса к своим национальным корням, не стремились бы каким-либо образом обозначить свой интерес, свою озабоченность. Цензура, однако же, с подзорной трубой в глазнице, с карандашом в одной руке и с топором в другой, бессонно стояла на страже. Насквозь фальшивое понятие «дружба народов» (люди, человеки дружат друг с другом, а не народы!) не включало в свои рамки еврейское беспокойное племя. Украинец с бандурой, русский с гуслями, чукча на олене, узбек с дыней, туркмен в алом халате – все дружили, а еврею там места не было, еврей оставался за кадром. Единственный, быть может, случай «еврейского присутствия» в русском искусстве – Соломон Михоэлс с его колыбельной песенкой в кинофильме «Цирк», одобренном цензурою.
Итак, еврейская тема была под запр
етом – и далеко не она одна. Сильнейший удар ниже пояса нанес Софье Власьевне (так остряки «закодированно» именовали советскую власть в 60-е – 70-е годы) кинорежиссер Михаил Ромм своим «Обыкновенным фашизмом». Выходя из зала, зритель не сомневался в том, что гитлеровский Берлин и сталинская – да и послесталинская – Москва поразительно напоминают друг друга. Посещения нацистскими бонзами и советскими вождями художественных выставок ничем не отличаются друг от друга: те же тупые скучные физиономии, те же холеные ладошки, заложенные за спину или скрещенные пониже пупка... Сходство было столь велико, что становилось страшно: как бы чересчур сообразительных зрителей не перехватали на всякий случай тут же, в кинозале.
«Обыкновенный фашизм» – это и есть рельефный пример неконтролируемого подтекста: Ромм показывал коричневую Германию, а на ее примере исследовал собственную красную страну. И результаты исследования были печальны.
Приведу пример из собственной литературной практики. В середине 60-х было создано телевизионное театральное объединение на Шаболовке. Стали искать пьесы – с учетом телевизионных возможностей и особенностей. Решили заказать несколько пьес авторам. И я получил заказ на пьесу об Омаре Хайяме.
Инсценировать шаг за шагом биографию Хайяма мне было неинтересно. Взаимоотношения такого художника, как Хайям, и абсолютной власти – это дело другое! Хайям и его довольно вздорный покровитель Малик-шах, убитый религиозным фанатиком-исмаэлитом, – вот о чем надо было писать. Убийцу к шаху подослал Старец Горы – основоположник и теоретик политического исламского терроризма Хасан Саббах, построивший на своей Горе действующую модель мусульманского рая. Коротко говоря, я написал подробную, развернутую заявку, и заявка была принята и одобрена руководством ТВ.
Вскоре была готова и вся пьеса. Оставалось ее только поставить.
И вот тут-то и начались проблемы. Меня пригласили к какой-то даме для неофициальной беседы.
– Я прочитала вашу пьесу два раза, – сказала неофициальная дама. – Ваш злодей, этот Хасан Сабах, мне кого-то напоминает... Знаете, кого?
– Нет, – солгал я. – Понятия не имею.
– Неужели? – усомнилась проницательная дама. – Так-таки и не знаете?
– Именно так, – стоял я на своем.
– Тогда я вам скажу, – сказала дама. – На Сталина он похож, вот на кого. А пьесу вам заказывали о Хайяме, а не о Сталине.
– Пьеса написана в строгом соответствии с заявкой, – привел я аргумент в свою защиту.
– Ну и что же? – парировала дама. – Ошибиться каждый может – и редактор, и всякий. Уберите сходство, добавьте биографии. Ведь Омар Хайям был знаменитый математик – вот и пишите об этом!.. А то напрашиваются нежелательные ассоциации: художник и власть, всякое другое.
– Солженицын – и.., – предположил я.
– И это, конечно, – подтвердила дама. – И весь подтекст сомнительный... Вот видите, вы и сами все отлично понимаете. Добавьте математики, и пьеса будет принята к постановке. А так – что вы кому хотите доказать? Вы молодой писатель, думайте о своем будущем.
Я не добавил, и пьесу завернули. Я хотел показать красивую фигу в кармане, но дама цепко схватила меня за руку.
Зато как изящно обошел «неформальных специалистов» Андрей Кончаловский! В финале его «Сибириады» белый, «беляк» стоит в одном ряду с погубившим его красным большевиком. Это была не фронда, а крамола. Сама идея примирения красных с белыми выглядела в те времена чудовищно. Не знаю, как Кончаловскому удалось протащить такой финал через все препоны, – но фильм вышел на экраны. И так называемый «массовый зритель» был на стороне режиссера, а не на стороне советской власти. Казалось бы, ничего страшного – ну, стоят себе на кладбище двое, плечом к плечу! Но взрывчатая идея, заложенная в этот символ, перехлестывала далеко за экран...
А у Чингиза Айтматова «фиговый бунт» провалился. Я слышал эту историю от самого Чингиза. Вот она.
«Мосфильм» снимал кино по повести Айтматова «Гульсары». Автор сам написал сценарий, там у него лошадь умирала в кадре. Тяжкая картинка, очень впечатляющая и наводящая на размышления. Так вот, рассказывал Чингиз, звонят ему во Фрунзе с «Мосфильма», говорят:
– Лошадь не должна умирать в кадре. Дело тут, как вы понимаете, не в лошади – напрашиваются человеческие ассоциации: почему умирает, кто довел до смерти и так далее. Цензура это все равно не пропустит ни при какой погоде, можете быть уверены. Так что решайте.
– Что же тут решать? – говорит Айтматов. – Гульсары умирает, на этом построена вся вещь. Как же оставлять ее в живых?
– Лучше, конечно, оставить в живых – так спокойней, – говорят из Москвы. – Или, на худой конец, пусть умирает за кадром.
На том и порешили. Айтматов не смеялся, рассказывая эту историю, он был подавлен, грустен. Интеллигенция знала, с кем она имеет дело. И ее смешные, на первый взгляд, попытки бунтовать никогда не угасали – они светились и вспыхивали, как угли под пеплом.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru