[<<Содержание] [Архив]       ЛЕХАИМ МАРТ 2002 АДАР 5762 — 3 (119)

 

ЛИФТ

Бернард Маламуд

Эту Элеонору, девушку из Умбрии, швейцариха привела в квартиру в бельэтаже, к Агостини, после того как им сразу по приезде в Рим из Чикаго не повезло с двумя итальянскими служанками подряд. Была Элеонора лет двадцати трех, худая, с сутулыми костлявыми плечами, которые она, конфузясь, называла gobbo – горб. Но так она была ничего себе, профиль довольно интересный, считал Джордж Агостини. Вид спереди у ее лица был, правда, не такой уж интересный; как у швейцарихи, тоже умбрийки, оно было чересчур широкое, круглое, и карий левый глаз чуть больше правого. И глядел чуть печальней.

Девушка энергичная, вечно она носилась трусцой, цокая по мраморному полу двухкомнатной меблированной квартирки, сама за все хваталась, не ожидая, пока укажут, и с двумя детьми она управлялась очень даже хорошо. Когда рассчитали вторую служанку, Джордж в общем-то решил, что с него хватит, чтоб работница у них жила и работала целый день. Он намекнул Грейс, что не худо бы снова использовать служанку синьоры – хозяйки, в квартире напротив – часа по три в день, на почасовой оплате, как было, когда они еще только сюда въехали, месяц промаявшись с поисками квартиры. Но едва он об этом заикнулся, Грейс подняла руки к своим рыжим волосам с намерением их на себе рвать, и он, конечно, умолк. Разве он был против того, чтобы у нее была служанка, – ну как управиться одной, покупая в шести или семи лавках вместо супермаркета, притом даже без стиральной машины, а двое детей – это вечная стирка; Джорджу просто было не по себе, когда рядом вечно кто-то торчит. И неприятно, когда тебе прислуживают, противно, когда смотрят тебе в рот, пока ты ешь. Джордж был толстый, и он этого стеснялся. И неприятно было, что она стоит навытяжку, пропуская его в дверь. И лучше бы она не выпаливала «comanda», едва он выговорит ее имя. Тем более его не радовала каморка для служанки, с закутком, где ютилась увечная сидячая ванна и не было ни раковины, ни колонки. Грейс, у которой родители были куда богаче, чем у него, объясняла, что в Италии все держат служанок, и уж придется ему привыкнуть. К первым двум Джордж не привык, но Элеонора, кажется, меньше его раздражала. Она ему нравилась как личность, и он ее жалел. Что-то еще кроме сутулости ее пригнетало. 

Как-то, недели через полторы после того, как у них появилась Элеонора, Джордж пришел на обеденный перерыв из ПСО*, где он служил, и Грейс сказала ему, что служанка плачет у себя в комнате.

– Из-за чего? – встрепенулся Джордж.

– Не знаю.

– А ты у нее не спрашивала?

– Неужели же нет, но мне удалось исключительно установить, что у нее печальная жизнь. Ты же у нас лингвист, вот бы сам пошел у нее и спросил.

– Почему ты так раздражаешься?

– Да потому, что чувствую себя полной дурой, буквально, и ничего абсолютно не понимаю.

– Ну, расскажи, с чего это началось.

– С час назад она явилась из холла, рыдая. Я послала ее стирать в ванне на крыше, а не тут у нас, чтоб не переть потом наверх весь этот мокрый куль, а сразу развесить белье на веревке. Но пяти минут не прошло, она возвращается, вся в слезах, и на все мои расспросы отвечает про свою печальную жизнь. Хотела я ей сказать, что у меня тоже печальная жизнь. Мы в Риме скоро два месяца, а я еще не выбралась посмотреть на Святого Петра. Я хоть что-то когда-то увижу?

– Поговорим сначала о ней, – сказал Джордж. – Что произошло в холле – ты знаешь?

– Я же тебе сказала, не знаю. Как она явилась, я сразу пошла вниз, к швейцарихе – она немножко бе-мекает по-английски – и та мне поведала, что Элеонора была замужем и лишилась мужа. То ли он умер, то ли что, когда ей было всего восемнадцать. Потом она забеременела еще от кого-то, кто не настолько задержался при ней, чтобы можно было удостовериться, признает ли он ребенка, и видимо потому жизнь представляется ей столь печальной.

– Говорила швейцариха – жив ребенок?

– Да. Она держит девочку в монастырской школе.

– Может быть, это ее угнетает? – предположил Джордж. – Она думает о ребенке, с которым разлучена, и ей становится грустно.

– И тогда она начинает реветь в холле?

– А почему нет? Какая разница – в холле-не в холле, когда хочется плакать? По-видимому, мне надо с ней поговорить.

Грейс кивнула. Лицо у нее стало красное, Джордж видел, что она расстроена.

Он прошел по коридору и постучался в служанкину дверь.

– Permesso,– сказал Джордж.

– Prego. – Элеонора лежала на кровати, но почтительно вскочила, когда он вошел. Видно было, что она плакала. Глаза были красные, бледное лицо. Она, кажется, испугалась. У Джорджа перехватило горло.

– Элеонора, мне очень жаль, что я вижу вас в таком состоянии,– сказал он по-итальянски. – Не можем ли я или моя жена чем-нибудь вам помочь?

– No, Signore,– сказала она тихо.

– Что с вами случилось в холле?

Глаза у нее сверкнули, но она сдержала слезы.

– Ничего. Хочется плакать, вот и плачешь. Разве нужна причина?

– Вы довольны здешними условиями?

– Да.

– Если мы чем-то можем вам помочь, вы непременно скажите.

– Не надо из-за меня этого беспокойства. – Она подняла подол юбки и нагнулась, чтоб утереть слезы. Ноги у нее были волосатые, но очень недурны.

– Ну, причем тут беспокойство, – сказал Джордж. Он осторожно прикрыл за собою дверь.

– Надо оставить ее в покое,– сказал он Грейс.

– О ххосподи! Именно, когда мне необходимо уйти!

Но через несколько минут Элеонора вышла и снова принялась за свою работу на кухне. Больше никто ничего не сказал, сама она тоже. Джордж вернулся на службу, Грейс надела шляпку и отправилась на урок итальянского, а потом к собору Святого Петра.

Вечером, когда Джордж вернулся с работы, Грейс позвала его в спальню и сказала, что теперь она выяснила причину сегодняшних треволнений. Сначала синьора, возвращаясь от своего доктора, наткнулась в холле на Грейс и так раскипятилась, что Грейс поняла, что она костерит их служанку. А тут как раз швейцариха принесла вечернюю почту, и синьора на нее накинулась – мол, зачем такую невежу привела с улицы. Наконец, когда старуха ретировалась, швейцариха объяснила, что это она довела Элеонору до слез. Видно, она запретила ей пользоваться лифтом. Стоит у себя под дверью и подслушивает. Как кто-то вставит ключ в замок лифта – выскакивает и, если это Элеонора, орет: «Ключ не для тебя! Ключ не для тебя!» Встанет, руками лифт загородит. «По лестнице топай! – орет. – На то и ступеньки! Летать не надо, не то бы Г-сподь тебе крылья дал».

– Но Элеонора тоже не лыком шита, – продолжала Грейс. – Видно, она перехитряла синьору, то есть опять же согласно швейцарихе, она – поднимется на второй этаж и оттуда уж лифт вызывает. Но сегодня синьора что-то заподозрила и застукала Элеонору. И дико ей намылила шею. Раньше, как хозяйку туда принесет, Элеонора с перепугу бросалась к себе и запиралась на ключ. Синьора объявила, что вынуждена нас попросить, чтобы больше мы не давали ключ этой девке. Перед носом у меня трясла этим своим ключом.

– Ну, и что ты на это сказала? – спросил Джордж.

– А ничего. Я не намерена затевать с ней склоку, даже если бы владела итальянским. Мы уже помотались месяц без квартиры, спасибо, с меня лично хватит. 

– Но у нас контракт,– сказал Джордж.

– Контракты расторгают.

– Зачем ей – ей же деньги нужны.

– Я в ее намерения не вникаю,– сказала Грейс.

– Нет, меня это бесит, – сказал Джордж. – Почему девушка не может воспользоваться лифтом, когда волочит вещи на крышу? Пять этажей. Шутка ли.

– Очевидно, другие служанки лифтом не пользуются, – сказала Грейс. – Я сама видела, одна шла по лестнице с корзиной белья на голове.

– Им бы в цирке выступать.

– В чужой монастырь со своим уставом не ходят.

– И все же мне хочется слегка урезонить старуху.

– Ты в Риме, Джордж, ты не в Чикаго. Никто тебя, кстати, силком сюда не тащил. 

– Где Элеонора? – спросил Джордж.

– На кухне.

Джордж пошел на кухню. Элеонора мыла посуду после детского ужина в кастрюле с горячей водой. Когда вошел Джордж, она глянула на него со страхом, и в левом глазу страх блеснул чуть заметней, чем в правом.

– Я очень огорчен тем, что случилось в холле,– с чувством сказал Джордж. – Но почему вы мне днем не сказали?

– Чего людей беспокоить.

– Может быть, мне переговорить с синьорой?

– Нет, нет.

– Я хочу, чтобы вы ездили на лифте, когда вам нужно.

– Спасибо вам. Не стоит беспокойства.

– Но вы же плакали?

– А я всегда плачу, синьор. Не обращайте внимания.

– Ну, как знаете,– сказал Джордж.

Он счел, что на этом деле поставлена точка, но неделю спустя, когда он вошел в дом во время обеденного перерыва, он увидел, как Элеонора со связкой белья влезает в лифт. Швейцариха как раз открыла ей дверь своим ключом, но при виде Джорджа метнулась вниз по ступенькам. Джордж вошел в лифт вместе с Элеонорой. Лицо у нее было красное, как свекла.

– Я вижу, вы все-таки пользуетесь лифтом,– сказал он.

– Ах, синьор, – она пожала плечами. – Все мы хотим быть лучше.

– И вы уже не боитесь синьоры?

– Девушка ее сказала – синьора болеет, – радостно сообщила Элеонора.

Везение ее на этом не кончилось, узнал Джордж, синьора так расхворалась, что не могла надзирать за лифтом, и как-то, приехав на крышу, Элеонора познакомилась с помощником водопроводчика, Фабрицио Оччиогроссо, который чинил трубы и пригласил ее сходить с ним куда-нибудь в ближайший свободный вечер. Элеонора, которая в свои свободные вечера по воскресеньям и четвергам, не зная, куда себя деть, в основном судачила со швейцарихой, легко согласилась. Фабрицио, коротышка в остроносых ботинках, с плотным корпусом, волосатыми лапами и смуглым испанским лицом, заезжал за нею на мотоцикле, и вместе они исчезали, она – сидя сзади и обвив обеими руками его живот. Она сидела на сиденье верхом, и когда Фабрицио, жадно разогнав свою «веспу», грохотал по узкому проулку, ветер задирал юбку Элеоноры и демонстрировал ее ноги выше колен.

– А куда они ездят? – как-то спросил Джордж у Грейс.

– Она говорит, у него квартирка на виа делла Пурификационе.

– И они всегда ездят к нему?

– Она говорит – иногда в сад Боргезе ездят или ходят в кино.

Однажды вечером в начале декабря, когда уже Элеонора сообщила, что Фабрицио ее жених, Джордж и Грейс, стоя у окна своей гостиной, наблюдали, как она внизу влезла на мотоцикл и умчалась из виду.

– Надо надеяться, она понимает, что делает, – пробормотал расстроенный Джордж. – Мне как-то не очень этот Фабрицио.

– Лишь бы сразу не забеременела. Ужасно не хочется ее терять.

Джордж помолчал немного, потом он спросил:

– Насколько, по-твоему, мы ответственны за ее нравственность?

Грейс расхохоталась:

– Ты что – спятил? 

– У меня никогда не было служанки.

– Эта у нас третья.

– Я имел в виду – в принципе.

– Прекрати свои заботы обо всем человечестве, – сказала Грейс.

Потом, как-то в воскресенье, Элеонора явилась за полночь в полуобморочном состоянии. Фабрицио скрылся в ночи на своем мотоцикле. Вечером они к нему вошли, а на постели у него сидит девушка из Перуджии. Швейцар впустил ее, она ему показала кольцо и фото: они с Фабрицио в лодке. Элеонора потребовала объяснений, но помощник водопроводчика объяснять ничего не стал, сбежал вниз по лестнице, и укатил на своей «веспе». Девица исчезла. Элеонора часами бродила по улицам, потом вернулась к Фабрицио. Швейцар сказал, что он вернулся, сложил чемодан и уехал в Перуджию, дамочка сидела на заднем сиденье.

Элеонора потащилась домой. Утром, когда она встала готовить завтрак, она была на себя непохожа, и gobbo высился, как гора. Все, что надо было узнать, Грейс потом выяснила у швейцарихи. Элеонора уже не носилась трусцой, она теперь все делала с трудом, как камни ворочала. Озабоченный ее состоянием, Джордж предложил ей недельку отдохнуть, проветриться, поехать домой. Жалование у нее сохранится, он еще прибавит ей на дорогу.

– Нет, синьор, – сказала она тупо. – Работать мне лучше. Я такого нахлебалась, уж теперь больше, меньше – не замечаю.

Заметить ей однако же скоро пришлось. Как-то под вечер, рассеянно прихватив ключи Грейс, она направилась к лифту со связкой белья для стирки. Поправившая здоровье синьора подстерегала ее. Она выскочила из своей квартиры, схватила Элеонору за руку, когда лифт уже закрывался, и выволокла наружу.

– Шлюха, – орала она, – не смей пользоваться чужими правами. Для таких, как ты, лестница есть!

Грейс отворила дверь – посмотреть, из-за чего шум, и Элеонора с воплем метнулась мимо нее в квартиру. Она заперлась в своей комнате и весь вечер просидела там невылазно. Было много рыданий. Грейс, на грани полного изнеможения, ничего не могла с ней поделать. Придя домой с работы, Джордж из-за двери попытался ее умаслить, но она только крикнула, чтоб он оставил ее в покое.

Джордж был сыт по горло.

– С меня хватит, – сказал он.

Он обдумывал, как ему приступиться к синьоре, потом объявил Грейс, что отправляется через холл.

– Не надо! – крикнула она, но было уже поздно.

Джордж постучался к синьоре. Она была дама под семьдесят, вдова, вечно в черном. Лицо у нее было длинное, серое, но карие глаза сверкали. Муж оставил ей эти две квартирки, одна напротив другой через холл. Она жила в меньшей, а большую сдавала с мебелью за приличные деньги. Джордж знал, что это единственный ее источник дохода. Раньше она была школьной учительницей.

– Scusi, Signora,– сказал Джордж. – Я к вам по делу.

– Prego. – Она просила его сесть.

Джордж сел на стул возле двери на балюстраду.

– Я был бы вам очень признателен, синьора, если бы вы разрешили нашей девушке пользоваться лифтом, когда моя жена посылает ее с бельем к ванне наверху. Судьба не баловала ее, и нам бы хотелось немножко облегчить ее жизнь.

– Мне очень жаль, – отвечала синьора с достоинством, – но я не могу разрешить ей входить в лифт.

– Она славная девушка, и вы страшно ее огорчили.

– Что ж, очень рада. – сказала синьора. – Ей следует помнить свое место, даже когда вы о нем забываете. Тут Италия, не Америка. Вы тоже должны понять: вы поживете здесь год-другой и вернетесь к себе, а нам жить и жить с этими людьми.

– Синьора, она никакого ущерба не наносит вашему лифту. Мы не просим вас ее сопровождать. Лифт – это удобство для всех, кто живет в доме, и соответственно должен быть доступен для тех, кто работает на нас.

– Нет, – сказала синьора.

– Может быть, вы еще подумаете и дадите мне завтра ваш окончательный ответ? Уверяю вас, я не стал бы просить, если бы это мне не представлялось существенным.

– Я уже подумала, – сухо сказала она, – и дала вам тот же ответ, который дам завтра.

Джордж встал.

– В таком случае, – сказал он, – если вы не намерены внять доводам рассудка, я считаю наш с вами контракт расторгнутым. Вы получили с нас деньги до февраля. Первого февраля мы съезжаем.

Синьора посмотрела на него так, будто вилку проглотила.

– Контракт – это священный договор, – она вся дрожала,– вы не имеете права его расторгать. Это не по закону.

– Я полагаю, вы сами его расторгли,– хладнокровно произнес Джордж, – создав условия, весьма затрудняющие жизнь моего семейства в этой квартире. Я лишь констатирую уже сложившуюся ситуацию.

– Если вы съедете, я найму адвоката и заставлю вас заплатить за целый год.

– Адвокат обойдется вам в половину той суммы, которую он выколотит, – ответил Джордж. – А если мой адвокат окажется лучше вашего, вы останетесь с носом и еще задолжаете адвокату.

– Эх вы, американцы, – простонала синьора, – ваши поганые деньги унижают весь мир. Да кому вы нужны, – взвизгнула она, – со своим мылом, и пастой, и своим отвратным гангстерским кино!

– Я хотел бы вам напомнить, что я родом итальянец, – сказал Джордж.

– Да вы давно забыли, кто вы родом! – орала она.

Джордж вышел и отправился к себе через холл.

– Уверена, ты сделал, что хотел, – встретила его Грейс. Лицо у нее было серое.

– А вот и сделал, – сказал Джордж.

– Что ж, большое, большое тебе спасибо. Ах, скажите, он гордый. А как мы теперь квартиру будем искать с двумя детьми посреди зимы?

Она бросила Джорджа и заперлась в детской. Дети не спали и вылезли из кроваток ее утешать.

Джордж сидел в темноте в гостиной. Дело сделано, думал он.

Чуть погодя в дверь позвонили. Он встал, включил свет. Это была синьора, и вид у нее был неважный. На приглашение Джорджа она вошла в комнату и села с большим достоинством.

– Я прошу прощенья, что подняла голос на гостя в своем доме, – сказала она. Рот у нее дрожал, глаза блеснули.

– Простите, если я вас обидел, – сказал Джордж.

Она помолчала немного, потом сказала:

– Пусть ее пользуется лифтом.

И синьора разразилась слезами.

Утерев слезы, она сказала:

– Вы себе не представляете, как все ужасно стало после войны. Девчонки совсем разболтались. Такие требования у них – не угонишься. Ты ей слово, она тебе десять. Всем пользуются не спросясь. Надо с ними бороться, добиваться, чтобы помнили свое место. Ведь что нам еще остается, когда мы сами себя уважать перестали? – и синьора душераздирающе разрыдалась.

Она ушла, Джордж стоял у окна. Через дорогу напротив нищий играл на флейте.

Как нескладно получилось, подумал Джордж. Ему стало грустно.

В свой свободный вечер Элеонора вверх-вниз каталась на лифте.

1957 год

 

Перевод Е. Суриц



* Food and Agricultural Organisation– Продовольственно-сельскохозяйственная организация.

 

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 E-mail:   lechaim@lechaim.ru