[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2004 НИСАН 5764 – 4 (144)
Этой публикацией мы открываем новую рубрику журнала – «Еврейский хронотоп». Ее основой послужила готовящаяся к печати книга известного израильского писателя Якова Шехтера «Под звездой другого хронотопа». Книга построена в соответствии с еврейским календарем и рассказывает о происшествиях в жизни персонажей, так или иначе с ним связанных. Главное событие наступающего месяца нисан – Пейсах, и поэтому первый рассказ рубрики – о Пейсахе.
Кубок пророка Элиёу
Яков Шехтер
Среди стариков виленской синагоги выделялся реб Фоля. Высокого роста, с глубокими морщинами, словно прорезанными в потемневшей от времени коже, он всегда сидел в правом углу синагоги. В общих стариковских разговорах реб Фоля участия не принимал. Субботним вечером после кидуша он сразу уходил, тяжело опираясь на увесистую коричневую палку.
Впервые я обратил на него внимание Девятого ава во время «Эйха». Никогда, ни до, ни после, я не слышал такого чтения.
Реб Фоля почти срывался на плач, голос дрожал и бился, словно птица в силке птицелова. Старинные слова и сравнения звучали, будто написанные совсем недавно – лет пятьдесят назад.
Реб Фоля – потомственный каунасский литвак, родился перед войной, детство провел в гетто и чудом уцелел в концлагере. Из огромной семьи спасся только он. Ему было о чем вспоминать, читая «Эйха».
Но все это я узнал позже, а поначалу меня удивил странный факт: во время утренней молитвы Шахарис реб Фоля накладывал головные тфилин почти на переносицу. В книгах точно описано, как нужно располагать коробочку: по краю волос или по тому месту, где когда-то проходил этот край. Но не ниже.
Ощущение причастности вместе с сознанием собственной правоты – взрывоопасное сочетание. Ничуть не смущаясь разницей в возрасте, я подошел к реб Фоле и принялся объяснять, в чем состоит его ошибка. Мысль о том, что он делает это намеренно, даже не пришла мне в голову.
Реб Фоля терпеливо выслушал мои пояснения и ответил:
– Мальчик, у меня с Ним свои счеты. Не вмешивайся. Иди, иди, не мешай молиться.
Так я впервые столкнулся с пристрастным разговором со Всевышним.
Тогда я только начинал путь по трудной дороге соблюдения заповедей. Вместе со мной в том же направлении продвигались еще несколько десятков молодых людей. Но в отличие от предыдущих поколений традицию мы получали не от дедов или отцов, а от заезжих иностранцев. Немного освоив иврит, рылись в горах постановлений и респонсов, выкапывали крохи из книг. Выглядело все это довольно странно. Среди первых предписаний, полученных мною, были правила завязывания шнурков на ботинках и способы засыпания; с какого бока начинать и на какой переворачиваться.
Для реб Фоли традиция еще жила, он помнил, как отец брал его на Рош а-Шона в ешиву «Слободка» и даже сохранил смутный образ последнего из великих учителей Литвы – раввина Элхонана Васермана.
Я искал случай сойтись с ним поближе, посмотреть, как он выполняет всякого рода предписания. Помог Пейсах.
В Израиле обычай двухдневного сейдера отсутствует, а в Вильнюсе мы устраивались очень славно: первый вечер, как и положено, проводили с родителями и родственниками, вещая в их забитые комсомольским прошлым уши странные рассказы о рабах и фараоне, а во второй собирались своей компанией. Заведенный порядок пришлось переменить; на первый сейдер я напросился к реб Фоле, а второй, для тренировки и запоминания, предполагалось провести дома.
После вечерней молитвы мы вышли из синагоги в приподнятом настроении. Вокруг текла серая будничная толпа, троллейбусы плевались грязной юшкой литовской зимы – растаявшим снегом вперемешку с мусором. Реб Фоля по своему обыкновению пошел проходными дворами. Во дворах царил полумрак, лампочки фонарей давно разбили или выкрутили. Но нам это не мешало, мы шли со своим светом.
В доме у реб Фоли ярко горели свечи в отполированных подсвечниках, на длинном столе, покрытом хрустящей белой скатертью, в строгом порядке были расставлены столовые приборы. Посреди стола возвышались два серебряных кубка. Вид у них был довольно старый, несмотря на усилия хозяйки серебро так и не приобрело глянцевого блеска, а светилось рассеянным светом благородной седины.
– Это кубки моего прадеда,– с легкой гордостью заметил реб Фоля. – Только они уцелели...
Сухонькая старушка в белом платочке усадила меня возле хозяина. Мы удобно расположились, опершись на маленькие подушечки, и реб Фоля раскрыл Агоду. Странно, но в квартире кроме нас троих никого не было. Для кого же приготовлен такой длинный стол?
– Извините, реб Фоля,– спросил я, – больше никто не придет?
Он поймал мой взгляд, устремленный на сияющие ножи, вилки, хрустальные рюмочки и фужеры.
– Сейдер это ведь семейный праздник, не так ли?
– Так,– подтвердил я.
– Вот мы и встречаем его всей семьей. Отец, мать, четыре сестры и три брата. Пока я жив, будут жить и они.
Подробности сейдера уплыли из моей памяти, вернее, настолько прочно вошли в нее, что попросту стали моими, не ощущаемыми отдельно, как не ощущается самостоятельность руки или шеи. Кроме одной детали, забыть которую я не смогу никогда.
В конце сейдера, после крепкого бульона с золотыми глазками жира, галушек из мацовой муки, двух видов мяса и «тейгелах» на закуску, реб Фоля наполнил до краев большой кубок, сиротливо возвышавшийся посредине стола.
– Кубок пророка Элиёу. По традиции мы оставляем его на столе до утра.
О такой традиции я ничего не слышал, мы попросту вливали вино обратно в бутылку.
– Пасхальной ночью Элиёу посещает каждый еврейский дом. Как он это делает, объяснить не могу, на то он и пророк, живым ушедший на небо. Иногда, в знак особого расположения, он отпивает из кубка. Такое мне доводилось видеть дважды: в Каунасе перед началом войны и в год, когда у нас родился сын.
После сейдера реб Фоля пошел меня провожать. На лестнице, в темноте, я решился задать ему вопрос, который никогда бы не сумел выговорить при свете, глядя в глаза.
– Реб Фоля, а почему вы уверены, что дорога, по которой мы идем, правильная?
– То есть?– не понял реб Фоля.
– В мире существует много религий, есть всякие духовные учения типа Гурджиева, Раджнеша, «Агни-йоги». Откуда мы знаем, что идем по правильной дороге?
Реб Фоля не ответил. Ступени деревянной лестницы скрипели под нашими осторожными шагами. Только выйдя из парадной, он, наконец, заговорил.
– Чем дальше идешь, тем больше убеждаешься в правильности пути. Одним прекрасным утром ты вдруг почувствуешь, что тебя окружает «шабос». Не суббота, не седьмой день недели, а «шабос». После этого все вопросы отпадут сами собой.
– А когда это случится?
– Все зависит только от тебя. Может, скоро, а может, и нет. Но произойдет, обязательно произойдет, обещаю тебе.
– Вам хорошо, вы уже почувствовали. Но как жить тем, кто еще не достиг? Откуда брать силы для дороги?
– Иногда Всевышний в великой милости своей делает для человека невозможное, посылает ему знак. Умному хватает намека, а глупый...
Реб Фоля улыбнулся:
– В нашей команде одни победители: лишь те, кто добрался до финиша.
Он немного помолчал и добавил, уже совсем другим тоном:
– Но есть вещи, которые я Ему не прощу. Никогда не прощу...
Уточнять, что реб Фоля имел в виду, я не стал. Это витало во влажном воздухе виленских улиц, стучало в висках острыми молоточками памяти. Слова – это признак беспомощности, истина не нуждается в словах, перетекая напрямую от сердца к сердцу.
Мы распрощались. Я шел по темным улицам, и надо мной устало перемигивались старые звезды, те самые, что светили еще Виленскому Гаону.
Второй сейдер я провел без труда, интонации реб Фоли мягко перекатывались в моих ушах. Самый красивый фужер терпеливо поджидал в середине стола. Несколько раз на него покушались неграмотные родственники, но их недостойные покусительства я пресекал решительной рукой. Фужеру была уготована более высокая участь.
Наполнив его до самых краев, я вернул фужер на место и принялся за благословения. Сейдер кончился, сытые родственники разбрелись по домам. В ту ночь сон бежал от моих глаз, я кружил по комнате, то и дело возвращаясь к вишневому цветку посреди пустого стола. Для чистоты эксперимента спать мне постелили на диване в той же комнате.
Наутро, едва сполоснув руки, я ринулся к фужеру. Он был наполовину пуст, невозможно, невообразимо пуст. Испариться такое количество вина не могло, в комнату никто не входил. Значит...
С тех пор прошло много лет и еще не было сейдера, на котором бы я не оставил до утра кубок Элиёу. Мои волосы побелели, нос украшают очки, размер брюк увеличился на три номера. Я знаю неизмеримо больше, чем знал на том сейдере, и «шабос», который обещал мне реб Фоля, давно наступил. Но бокал поутру остается нетронутым, абсолютно, невозможно не тронутым, и с этим я ничего не могу поделать.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru