[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  СЕНТЯБРЬ 2004 ЭЛУЛ 5764 – 9 (149)

 

Еврей-разбойник

Саул Гинзбург

Еврей» и «разбойник» – сочетание двух этих слов большинству читателей, наверное, покажется диссонансом. Обычные представления о еврее связаны с мягкосердечием, робостью и другими подобными качествами, делающими его непригодным для разбойного промысла. Названный в поэме Пушкина «Братья-разбойники» «в черных локонах еврей», входящий в шайку, – скорее всего просто выдумка. Еврей понадобился лишь для того, чтобы еще больше увеличить пестроту «племен, наречий, состояний» изображенного поэтом «страшного семейства». Слово «разбойник» в еврейском обиходе и фигурирует преимущественно в иносказательном смысле, отнюдь не связанном с пролитием крови, с ружьем, ножом или топором. «А газлон он а месер» – аллегорическое выражение, применяемое евреем в отношении своего собрата, который «зарезал» его, обманув тем или иным способом или причинив ему убытки при сделке, при расчете.

Человек, не платящий своих долгов, банкрот – другая разновидность «еврейского разбойника»; это – онзецер, ибо он «убивает» кредитора он а-зец, без удара, без физического насилия. «Разбойник» – уже не в переносном, а в подлинном смысле слова, если речь идет об еврее, – есть, по большей части, комическая фигура. Это идишер газлон, пугливый или жалостливый, в решительную минуту впадающий в ужас или, напротив, обуреваемый желанием помочь, напрочь забывающий о своем амплуа и даже порой обращающийся в позорное бегство. Одним словом, персонаж, который внушает не ужас, а смех.

Эта особая, сугубо еврейская разновидность «разбойника» фигурирует в целом ряде анекдотов и рассказов, порою дышащих истинно народным юмором. Для довершения комизма «еврей-разбойник» чаще всего выступает в образе меламеда. Некий хилый, тщедушный, б-гобоязненный меламед, говорится, например в одном из этих рассказов, оказался в крайней нужде: он лишился всех своих учеников, пробовал стать «шадхоном» (сватом), но безуспешно; тщетны были и его дальнейшие попытки получить какую-нибудь аналогичную работу. В доме ни гроша, орава голодных детей просит хлеба, сварливая жена, которой он всегда побаивался, рвет и мечет, сыплет проклятиями. Бедняга, исчерпав все способы честного заработка, в отчаянии решает, что для него существует лишь один выход – стать разбойником. И вот, раздобыв нож и красную рубаху (это, по еврейским представлениям, необходимые принадлежности каждого головореза), наш меламед отправился в лес и на обочине проезжей дороги принялся поджидать, когда появятся жертвы его кровожадных замыслов. Ждать пришлось долго. Время течет, а ни души не видно. Вот уже и солнце стало клониться к закату. «Разбойник», спохватившись, что рискует опоздать, поспешно стал на вечернюю молитву. Но в тот самый момент, когда он начал произносить длинную «шмоно-эсро», на дорогое показался воз. На возу кто-то сидел. Как быть? Прервать молитву никак нельзя, это величайший грех; упустить «жертву» тоже не хочется. И наш «разбойник», продолжая молиться, принялся размахивать руками и мычать, давая понять проезжему, чтобы тот остановился. При виде еврея в пейсах и ермолке, одетого в красную рубаху, раскачивающегося, машущего руками и издающего какие-то нечленораздельные звуки, человек этот расхохотался и продолжал путь. Когда благочестивый «разбойник» наконец-то закончил молитву, проезжий давно уже скрылся из виду.

По другой версии, «еврейский разбойник» шел по дороге, встретил путника, оказавшегося его единоверцем, и разговорился с ним. Начал, как водится, с «шолом-алейхем» и обычного вопроса: откуда, еврей? Тот, удовлетворив его любопытство, в свою очередь, естественно, задал ему этот же вопрос. Стали калякать. Посреди мирного разговора «разбойник» вспомнил про новое амплуа, в котором он должен выступить, и, чтобы внушить собеседнику страх, начал дико вращать глазами. Когда тот удивленно поинтересовался, в чем дело, «разбойник» смущенно попросил угостить его понюшкой табаку.

Третий вариант: едва стемнело, «еврейским разбойником» овладел страх: домой-то возвращаться приходилось лесом. К счастью, случайно подвернулся мужик, шедший в том же направлении, и «разбойник» напросился к нему в попутчики...

В этих и других народных рассказах и анекдотах заведомо дается весьма распространенное представление о свойственных евреям чертах характера: особом добросердечии, отвращении к насилию, особенно – к пролитию крови. Увы, эта истина не до конца абсолютна и не столь уж непогрешима. Можно припомнить случаи из отдаленного прошлого, подтверждающие, что из любого правила есть исключения. Известна, например, жестокость, с которой еврейские общины прежних времен руками наиболее рьяных своих членов расправлялись с доносчиками. Расправа доходила и до физического устранения последних. Явлениям подобного рода, разумеется, имеются объяснения. Еврейской общине, окруженной враждебными силами, приходилось вести беспощадную борьбу с нарушителями приказа «не выносить сора из избы». Приказ этот, кроме всего прочего, властно диктовался условиями тогдашнего правового положения евреев. Однако иной раз срабатывала независимость от коллективной «психологии самозащиты», срабатывала злая воля отдельных людей. Заповедь «Не убий», что греха таить, попиралась не раз и не два. И не всегда это было следствием благородного желания отомстить за свершенное злодеяние.

Не путешествуя в глубь веков, можно припомнить, например, состоявшийся в конце 70-х годов XIX столетия в Минской объединенной палате уголовного и гражданского суда процесс над евреями, обвинявшимися в нескольких убийствах. В том же Минске в 1888 или 1889 году в окружном суде слушалось дело о целой шайке евреев, повинных в грабежах и убийстве. Преступники систематически грабили дома, квартиры, даже целые имения. Убийство в данном случае совершилось одно: зарезали маленькую девочку-еврейку. Произошло это при ограблении еврейской корчмы. Спавшая девочка проснулась и закричала, позвав члена своей семьи. Имя его случайно совпало с именем одного из грабителей, и тот, думая, что опознан, тут же прикончил ребенка. Шайка (не считая двух женщин, обвинявшихся еще и в притонодержательстве) состояла из пяти-шести мужчин, в ней был и юноша лет 20-ти, и старик, весьма благообразный по виду и менее всего напоминавший бандита. Любопытно: при рассмотрении дела в суде выяснилось, что старик и его товарищи, останавливаясь в корчмах, всегда аккуратно молились; выходя ночью «на дело», они никогда не забывали про «маарив». В Волынской губернии в самом начале 80-х годов XIX века действовала хорошо организованная шайка евреев, совершившая множество грабежей и убийств. Во главе ее стоял некий Арон Миллер, впоследствии сосланный на каторгу. Шайка эта в течение ряда лет держала в страхе местных помещиков, арендаторов (среди которых были и евреи) и крестьян. Чтобы обезопасить себя от разбойных нападений, тамошним жителям регулярно приходилось откупаться. Для взимания поборов к ним приезжал упомянутый Миллер; отказ от уплаты назначенной суммы неминуемо грозил налетом шайки.

Итак, кроме анекдотического «идишер газлона», который боялся проезжих, темноты, леса и многого другого, существовали реальные разбойники-евреи, внушавшие людям ужас, вполне обоснованный.

Об одном таком негодяе, который в конце 50-х годов XIX века долгое время наводил ужас на всю Минскую губернию (в особенности на Борисовский уезд), у меня сохранились сведения, почерпнутые из воспоминаний уже покойных старожилов, из того, что самому довелось слышать в юности, и из не забытых поныне на моей родине рассказов о его деяниях.

То был уроженец города Борисова Минской губернии по фамилии Хейфец (имя неизвестно). Впрочем, во всех рассказах он фигурирует не под своей фамилией, а под кличкой Буйтре. Это странное прозвище, по-видимому, сопряжено с буйным, неуправляемым характером преступника. О его родителях, о детстве и юности мне вообще никогда не приходилось слышать – даже от людей, что его еще помнили и присутствовали при его наказании. История Буйтре в рассказах всегда начиналась прямо с того, что он был разбойником. О том, какие обстоятельства толкнули его на этот ужасный путь, за отсутствием прямых фактов, можно лишь строить предположения. Рассказывали о чудовищной жестокости его при совершении злодеяний: он, например, прежде чем убивать взрослых, у них на глазах приканчивал детей – головой об печку. Если народное предание говорит правду, то, по-видимому, Буйтре был садистом, то есть душевнобольным. С другой стороны, принимая во внимание эпоху его «деятельности», небезосновательно предположить, что польское восстание, сопровождавшееся жуткими изуверствами по отношению к евреям, сыграло какую-то роль в его поведении (такого рода версию мне приходилось слышать). Как бы то ни было, все без исключения повествования о Буйтре подчеркивают его неслыханную злобность и то, что она сочеталась со смелостью, хитростью и необычайной физической силой душегуба. Не странно, что он держал в страхе всю округу. Говорили о большом числе его жертв (несколько раз я слыхал, что при грабежах им было убито свыше десяти человек). Губил он и евреев, и христиан. По некоторым сведениям, убиваемым единоверцам Буйтре давал время для прочтения предсмертной молитвы «Видуй». Если эта деталь – не выдумка, порожденная стремлением отыскать хоть что-то человеческое в лютом, звероподобном изверге, то есть в ней нечто, по крайней мере, любопытное.

Разбойничал Буйтре преимущественно в местностях, прилегающих к лесам Борисовского уезда, но, ловкий, подвижный, к тому же преследуемый (облавы на него были нередки), он временами переносил свою деятельность и в смежные уезды Минской губернии. Долгое время Буйтре казался неуловимым; однако, наконец, был схвачен, а потом, закованный в ручные и ножные кандалы, под усиленным конвоем доставлен в Минск, в тюремный замок. Там он пробыл довольно долго. Помимо длительности тогдашнего судопроизводства этому есть еще одно объяснение. Понимая, что песня его спета, Буйтре стремился отсрочить неизбежный конец: хитроумно запутывал дела, нарочно придумывал преступления, якобы совершенные им далеко не только от Минской, но и от соседних губерний. Его и возили для допросов, для очных ставок в самые разные места. Быть может, в нем жила надежда, что во время переездов ему удастся бежать.

Наконец Буйтре предстал пред судом, в Минске. Это было в начале 60-х годов, незадолго до отмены телесных наказаний, в том числе самого жестокого – прогона «сквозь строй» и битья шпицрутенами. К ударам шпицрутенами разбойник и был приговорен. Сколько их ему положили, в точности неизвестно; одни рассказывают про тысячу двести ударов, другие – про шесть тысяч. Во всяком случае, совершившим особо тяжкие преступления суд в ту пору обычно назначал шпицрутены в таком количестве, что это была самая настоящая смертная казнь.

Наказание, как и было тогда принято, происходило публично. Многочисленность злодеяний, которыми себя «прославил» Буйтре, ужас, который долгие годы внушало одно его имя, естественно, привели к тому, что народ толпами повалил к площади на окраине города, где должны были привести в исполнение приговор. О подробностях экзекуции мне довелось слышать от нескольких человек, бывших свидетелями ее, в том числе, от доктора Фогта, уже старика, присутствовавшего некогда на месте казни по обязанности, в качестве уездного врача. По его словам, Буйтре был невысокого роста, коренаст, крепко сложен и, видимо, отличался огромной физической силой. Поначалу наказание он переносил бодро, имел вызывающий вид и даже дерзил присутствовавшему на площади начальству. Но по мере движения по страшному своему пути он стал слабеть и, наконец, упал. Врач, освидетельствовав его, нашел, что наказание можно продолжить и довести до назначенного на первый раз числа ударов (при большом количестве шпицрутенов экзекуция производилась в два приема). Приговоренного положили на тележку, и процедура возобновилась. Но истязаемый страшным образом, Буйтре не стонал и не кричал; было понятно, что боль он испытывает мучительнейшую, но понятно лишь потому, что он грыз зубами перекладину тележки. Доктор Фогт сказал мне, что потом видел эту перекладину: она была вся искромсана.

Спустя шесть недель Буйтре кое-как залечили раны, и он вторично подвергся наказанию – на сей раз в более тяжелой форме. Он был исполосован так, что к концу пути тело его представляло собой кровавое месиво, в нем еле теплилась жизнь. В телеге по дороге с места экзекуции обратно в тюрьму он испустил свой грешный дух. Рассказывают, что Буйтре успел только едва внятно попросить, чтобы его похоронили на еврейском кладбище. Реальный это факт или только вымысел, навеянный – повторюсь – жаждой найти подобие человека даже в падшем соплеменнике, выяснить, конечно, нет возможности. Похоронен разбойник был у забора еврейского кладбища; могилу его показывали посетителям еще не так давно.

Память о злодеяниях Буйтре и поныне жива в Минской губернии. Имя его стало синонимом жестокости; им пугают детей. Когда про кого-нибудь хотят сказать, что он беспощадный изверг, то говорят: «Это настоящий Буйтре». В наших краях о нем до сих пор ходят рассказы. Один из них, по-моему, заслуживает внимания. Суть в том, что Буйтре, будучи перевезен в Борисов, через тюремное начальство просил местного раввина посетить его. Тот и слышать не захотел. Впоследствии, когда Буйтре уже не было в живых, раввин понял свою ошибку. Мысль, что, быть может, в закоренелом преступнике заговорило религиозное чувство, пробилось из глубины что-то человеческое, что он хотел покаяться, а ему было отказано в последнем утешении, – эта мысль стала неотступно преследовать раввина, и он впал в меланхолию. Было бы интересно узнать в Борисове, верен ли этот эпизод.

Еврейский альманах. 1923 год

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.

 E-mail:   lechaim@lechaim.ru