[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ИЮЛЬ 2005 СИВАН 5765 – 7 (159)
ШТЫК
Михаил Садовский
Отец о войне не рассказывал. Кому? Да и зачем?.. Даже те, кто пешком под стол ходят, – все из нее... Незачем. А время бежало незаметно. Кто мог – забыл. Кто не мог – помнил, да всё равно помалкивал. Такому, что не забывается, и не поверят.
Недалеко ушла она, даже по мерке одной жизни, война, и новые мальчишки в нее играют...
– Дед, ты почему мне про войну никогда не рассказываешь?
– Про какую?
– Как это про какую? Ты воевал?
– Воевал...
– Ну, вот про ту, в какую воевал...
– Я не одну войну свалил...
– Во дает! Ну, про какую хочешь, какая лучше...
– Самая хорошая война знаешь какая?
– Нет...
– Которая кончилась...
Внук еще говорил что-то, но он не слышал. Как ни далеко было до той, которая кончилась, а перелетал он туда быстро и оставался там надолго. Раньше времени, может, не было, а уставал за день так, что и память редко пробиралась в его плотный и тяжелый сон... А теперь всё не по-солдатски: от шума пробуждался, потом засыпал долго и трудно... Или крутился до серых окон, когда есть оправдание встать.
Тогда он перебирался на любимую кушетку, и сегодня, окружающее его, естественно и легко соединялось с тем дальним вчера, что приходило к нему в полудреме... И он не мог отличить, где граница...
– Ты чего орешь? – опять просачивалось в его правое ухо, и он сипел сдавленной грудью:
– Может, услышат... Иван, рукой пошевелить можешь?
– Нет... – донеслось после долгой паузы. – Не могу... Даже пальцем...
– И я...
– Вот какая хреновина, понимаешь, вышла...
– Висок в затвор упирается... Иван... Иван... не молчи...
– Тяжело... Ты умеешь молиться? Соломон... Соломон, что молчишь?..
– Умею...
– Давай...
– Ты всё равно не поймешь...
– Не пойму? А мне зачем?.. Лишь бы Он понял... Попроси у Него, чтоб заметили нас... Чтоб вытащили... На всё воля Б-жья...
– Не надо... Это же Он и сделал, раз на всё воля Его...
– Соломон, ты что до войны делал?
– Учил детей...
– Смотри! Не довелось спросить... И ты? Похож на учителя...
– А ты?
– Русскому языку с пятого по десятый...
– Вот откуда ты русский так знаешь... обороты разные... А я математике учил с восьмого по десятый...
– А откуда молиться умеешь?
– В хедере учили... Дышать больше нечем... всё...
– Не молчи... задохнешься... Ты винтовку боднуть можешь?
– Нет.
– Соломон... Соломон...
– Перестань орать... сейчас ночь... не надо людей беспокоить...
– Не могу... обидно...
– Порадуйся за старшину Суслова – ему дешево обойдутся наши похороны... Даже могилу копать не надо...
– Перестань! Читай, если знаешь, читай, пока не позд... – Он поперхнулся словами и затих.
– Борух ато а-дей-ной э-лэй-эйну мэлэх оэйлом ашер кидшону бмицвейсов вцивону... – Голос Соломона еле пробивался к товарищу через полметра грунта, разделявшие их.
– Молись, молись, – повторял Иван вслед непонятным словам.
Они не знали, что их откопали. Не знали, кто это сделал и почему. То ли в тот момент, когда солдат наступил на клочок земли, под которым покоилась голова Соломона, он услышал молитву, чуть укоротил шаг из-за этого и зацепился за штык его винтовки, то ли Б-г услышал и натолкнул солдата на этот штык... Да и то, будь за его плечами винтовка, не стал бы он откапывать эту, а вот поди ты... Что заставило его, голодного и злого, воткнуть лопатку рядом со штыком в склон оврага и начать отбрасывать мокрую, податливую землю...
Оба его «трофея» лежали вытянутые в струнку. У одного винтовка, у другого под животом полбуханки черного хлеба в холщовой тряпице... Оба были теплые еще и вроде бы еле дышали ртами, полными земли, когда их перевернули на спину...
Драпали все без строя и порядка, и кромсали их немцы и сверху, и минометами. В верхний край оврага мина и угодила... Мимо цели и без дела, пущенная так просто – для звука... А их засыпало срезанным краем земли. И немного ее было. Может, две полуторки, да и то не с верхом, а притоптало так, что и ругнуться как следует воздуха не хватало. И контузило-то их не очень сильно... По фронтовым меркам – ерунда. Только при свисте мин они, после того как их в часть опять вернули, не бросались, как прежде, на землю, а врастали в нее так, что никакой силой не согнешь...
Долго они шли потом вместе, пока не попали почти одновременно в разные госпиталя. И всё время говорили непонятное для других: «Эх, пожевать бы! Ваня!» – «Рука не дотягивается...» – «А выпить? Соломон!» – «Да закуски полон рот... и не выплюнешь...» Кому расскажешь, что это последнее, что они помнили из подземной жизни...
– Ты меня не слушаешь вовсе, дед! Я говорю, говорю...
– Слышу... слышу, Малыш... Только рассказать мне тебе нечего... Война – это ж работа такая... грязная и тяжелая. А платят за нее... – Старик вздохнул и притянул к себе внука. – Когда война кончается, все веселятся и говорят только одно: «Чтоб она была последняя... Чтоб дети не воевали...» И верят в это...
– Почему, деда?
– Человек так устроен. А рассказать про нее – нечего. Писатели книжки напишут. Режиссеры кино снимут... А генералы опять войну затеют...
– Зачем?
– Никто не знает. Скоро узнают даже, что за камни на Луне лежат, а этого никто никогда не узнает... – Дед, не сознавая того, зацепился за эту фразу тайными щупальцами памяти и снова перелетел туда...
– Обидно, Соломон… – Даже где лежать будем, никто никогда не узнает...
– Какая разница... Нами дыры затыкают... Какая раз...
– Соломон!.. – засипел товарищ.
– Ну что ты так кричишь? Что ты...
– Мне бабка в детстве с утра репу парила: хлеба не было. А тут лежишь на хлебе и с голоду...
– Не успеешь... Обидно, конечно...
– Ты расскажи, – перебил мысли деда внук. – У других-то ребят и рассказать некому, а мне надо...
– Зачем? – вернулся Соломон.
– Для урока...
– Странно... Ну, ладно. Так вот, Малыш, два солдата подружились на фронте и воевали всё время вместе. Повезло им. На задания их посылали вместе, и на отдых они уходили плечо к плечу. Много вокруг солдат погибло, а они всё вместе да вместе... И однажды их обоих засыпало землей... Разорвалась мина и засыпала землей... Не ранило, не убило, а живых засыпало... Только не перебивай, а то не смогу рассказать... Я еще никому не рассказывал – тебе первому. Вот умру... Не перебивай, сказал... И засыпало их землей в ночь под праздник октябрьский, в ноябре... Лежали они долго и вспоминали свои жизни короткие, потому что еще молодые были, и обидно им очень сделалось... Когда умираешь и понимаешь, что умираешь, обидно очень становится... Почему? Посмотреть хочется: а что дальше будет. Хотя... Ну, неважно... И шел какой-то солдат, да споткнулся о штык винтовки, что из земли торчал. А у солдата винтовки не было. С оружием тогда плохо было, а воевать надо... Ну, выдавали оружие, конечно, но всем не хватало. А когда откопали их, двоих этих, они уже почти неживые были... Ну, еще не мертвые, а вот куда потянешь – туда и пойдут: или на небо, или обратно в землю. Спас их тот солдат... Пальцем глину у них изо рта выковырял, а туда водки из фляжки плеснул – и они ожили понемножку. В госпитале полежали, больница такая, обратно их в строй вернули, в часть, – на фронт, значит, – и стали они опять воевать. Только вот странная штука какая: перестали они бояться мин, снарядов, пуль... И про жалость позабыли. Как? А так! Никого им не жалко было – ни себя, ни других, ни своих, ни врагов... И очень им от этого худо стало. Потому что если никого и ничего не жалеть – жить невозможно... сам подумай...
Тогда они так решили: опять сходить под землю и спросить ее, куда их души делись... Они думали, что потеряли там, под землей, души, когда почти умерли. Вот и пошли. То есть не то чтобы пошли... Во время налета артиллерийского они в блиндаже прятались, а снаряд рядом разорвался, и опять вход засыпало, но они там не одни были – откопались потом, а пока сидели, спросили потихоньку землю, что стало с ними. И она ответила, что остались под землей их души – до той поры, пока война не кончится. А когда кончится, если они от радости забудут всё, что с ними было, то так и станут жить. Жить будут долго, но никого жалеть не захотят, а если заплачут, когда война кончится, вернутся к ним души. А сколько они с ними проживут, никто не знает. Потому что, когда жалеешь – жить тяжелее...
Воевали они потом долго, и всякое с ними бывало, забыли под конец об этом обо всем, а когда война кончилась, поехали по домам... И горько заплакали... Почему? У одного немцы родную деревню сожгли вместе со всеми, кто в ней был. В церковь согнали и сожгли... А у другого всех евреев выловили, в гетто собрали, оцепили колючей проволокой, а потом тоже убили и в ров бросили... Заплакали они горько-горько... И вернулись к ним души. Живы, живы они... А зачем души вернулись? Наверное, чтоб они других жалеть научили...
– Я тебя про войну просил... А ты мне сказку...
– Нет, Малыш, это, к сожалению, правда... Только правда про войну. Вот почему про войну никто и не рассказывает: всё равно не поверят...
Нью-Джерси
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
E-mail: lechaim@lechaim.ru