[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ДЕКАБРЬ 2008 КИСЛЕВ 5769 – 12(200)
В ПОИСКАХ УШЕДШЕГО ВРЕМЕНИ, ИЛИ ПОСМЕРТНЫЕ ЗАПИСКИ МАЛЕНЬКОГО ЧЕЛОВЕКА
Анна Исакова
Рассказ как жанр переживает сложные времена. Его процветание напрямую зависит от наличия и популярности толстых литературных журналов, которых в мире осталось немного, а в Израиле, можно считать, и вовсе нет. Постепенное исчезновение «толстяков» заставило даже самых серьезных и известных писателей уже в 70-х годах прошлого века помещать рассказы в глянцевых и женских журналах, вплоть до «Плейбоя».
Не знаю, чего в этом было больше: афронта или заигрывания с массовым читателем, попытки остановить культурный оползень или желания вписаться в меняющийся культурный ландшафт. Скорее всего, как это обычно бывает, все причины действовали совместно. Однако не помогло.
Афронта не получилось – массовый читатель его просто не распознал. Попытка привить этому читателю хороший вкус разбилась об айсберг политкорректной мании, отменившей качественную иерархию произведений искусства. Хотели позволить цвести всем цветам, но, как мог бы предсказать любой хороший цветовод, победил чертополох.
Оползень превратился в лавину, оказавшуюся более эффективной в деле если не уничтожения, то сокрытия качественной культурной продукции от глаз широкой публики, чем костры Савонаролы. Словно назло проповедникам безоценочного потребления, пошел процесс расслоения культуры на элитную и ширпотреб. Иначе говоря, Белинского и Гоголя с базара и сейчас не понесут, а понесут того же «милорда глупого», но в глянцевой обложке. С другой стороны, любитель изящной словесности тоже не перевелся, он просто перестал интересоваться вкусами базарного потребителя.
С исторической точки зрения ситуация знакомая. У элитного культурного продукта никогда – исключая разве что эпизоды революционных социальных взрывов – не было массового потребителя. Хороший культурный вкус требует длительного и взыскательного воспитания, недоступного большей части человечества как по экономическим и социальным, так и по чисто психологическим причинам.
Мания политкорректности произвела тот единственный эффект, какой и могла произвести: она легитимизировала плохой вкус и отменила для массового человека необходимость вставать на цыпочки ради восприятия произведений искусства. Массовый потребитель может теперь потреблять свой любимый ширпотреб без всяких угрызений совести, а производитель штучной элитной продукции должен удовлетвориться узкой, но избранной аудиторией.
Наверное, как это водилось до восстания масс, опять возникнет институт истинного меценатства знатоков и любителей, а не искателей популярности, и элитное искусство станет достоянием оранжерей, откуда будет потихоньку диктовать ширпотребу ассортимент и критерии оценок, как это делает сегодня высокая мода относительно китайских поделок.
Имея все это в виду, вернемся к положению рассказа в современной литературе. Своевременная, то есть сразу по написании, публикация невозможна, поскольку негде публиковать. Глянцевые и женские журналы больше не видят потребности в знаменитых именах с их неудобоваримой для массового читателя продукцией, а «толстяки» задыхаются и сходят со сцены один за другим, поскольку государственные или меценатские дотации на их существование пока еще редки и ненадежны даже в самых культурно-взыскательных странах.
Остается выпускать рассказы сборниками, подбирая их один к другому по сюжету, форме, передней или задней мысли и даже по создаваемому ими вкупе настроению. Издатель или автор уже не просто собирают полюбившиеся читателю в журнальном чтении сгустки писательского вдохновения, чтобы втиснуть их под общую обложку, а скорее, выполняют задачу, схожую с работой куратора по созданию выставки. Их дело решить: что поместить рядом, что – напротив, что, ради усиления впечатления, – по сходству, а что – по контрасту, что для наведения потребителя на определенную мысль, а что – для увода его в соседний зал, с тем чтобы затем привести обратно для более тонкой оценки.
Есть, конечно, и другой тип сборников рассказов: когда молодому автору хочется отличиться, а на роман его мастерства еще не хватает. Но к Йегошуа Кназу это не относится. Он автор маститый, серьезный и расчетливый – не в бухгалтерском, а в творческом понимании этого определения. У него ни одно слово не поставлено просто так, ни одна скобка не случайна. Поэтому постараемся не разбирать каждый рассказ из нового сборника[1] в отдельности, а найти объединяющий их принцип.
Йегошуа Кназ родился в 1937 году в Петах-Тикве и в молодости примыкал к «кнаанцам» – культурному течению, пытавшемуся изобрести нового израильтянина, который бы заменил традиционного еврея. Интервью с Кназом редки, писатель не любит их давать, а журналисты опасаются брать у сердитого немолодого человека, поэтому мне трудно сказать, сколько «кнаанства» осталось в этом авторе. Предположу, однако, что сухой и даже неприязненный тон прозаика по отношению к героям его рассказов выдает раздражение, связанное с крушением былых идеалов.
Новый израильтянин, гомункулус, выращенный в реторте, автора несомненно раздражает. Полусумасшедший, назойливый, крикливый старый еврей (или еврейка), появляющийся почти в каждом рассказе, объемнее, теплее, человечнее, чем бездушный и апатичный, всегда малосимпатичный молодой израильтянин-киборг. Они, эти киборги, сбиваются в рассказах Кназа в случайные компании, односложно говорят и прямолинейно думают, не испытывают друг к другу ни искренней симпатии, ни откровенной неприязни и чаще всего не могут сообразить, для чего собрались и что собирались вместе делать. Их движения замедленны, тела уродливы, они постоянно заняты физическими проявлениями душевного нездоровья: обильно потеют, воняют, блюют, истекают слюной, дергаются, даже валятся со стула в припадке нарколепсии, необоримого желания заснуть в любом месте и в любое время. В одном рассказе находится место и для настоящей, физической человеческой падали.
Галутный еврей в рассказах Кназа всегда псих (нормальных людей в его рассказах вообще нет, есть только гипернормальные гиперреалистические типы, ничем, на мой взгляд, не отличающиеся от законченных сумасшедших). Но идет ли речь о женщине, пережившей нацистский концлагерь и считающей, что внутри нее разрастается чужое фашистское мясо (Клара из рассказа «Дикое мясо, чужое мясо»), о въедливом старичке, желающем во что бы то ни стало спасти от самоубийства соседа, который и не думал самоубиваться (Берлинер из «Квартиры с входом со двора»), или о старухе, требующей у молодого человека выяснить, кто из соседей гадит на общей лестнице (мадам Шпицер из «Вечеринки»), психи эти: а) красивы (Клара), б) душевны (Берлинер), в) справедливы (мадам Шпицер).
Не знаю и не берусь судить, что означает столь явное авторское этическое и эстетическое предпочтение галутного психа молодому израильскому киборгу: разочарование в идее создания нового еврея или остолбенение при виде результатов воплощения этой идеи в жизнь.
Отмечу только, что кураторская идея этого портретного вернисажа включает осознание и разработку большого количества идей, принадлежащих знаменитым писателям ХХ века. Кназ не только автор немалого количества романов, разошедшихся на сценарии и театральные постановки, но и известный и очень доброкачественный переводчик с французского (он жил некоторое время во Франции), а также суровый критик, долгое время державший израильскую писательскую братию в постоянном напряжении (Кназ редактировал книжное приложение к газете «А-арец» и был соредактором взыскательного литературного журнала).
Любители разгадывать, кто спрятался на картинке, без труда обнаружат в рассказах Кназа следы Фолкнера, Ионеско, Беккета, Сименона, Джойса и даже Хичкока. Квазицитата из последнего должна, очевидно, стать той самой приманкой, которая уводит посетителя вернисажа в соседний зал для того, чтобы вернуть его оттуда к началу экспозиции: герой рассказа «Вечеринка» рассказывает собравшимся о неосуществленном проекте Хичкока – снять полнометражный фильм, показывающий конвейер по сборке автомобиля. Каждый узел процесса наблюдается камерой вплотную и крупным планом, ничто не может быть скрыто от глаз зрителя, но тем не менее в конце сборки в багажнике новенького транспортного средства обнаруживается труп. Что, как и откуда – неизвестно, но речь идет не о начале, а о конце фильма.
Зная почти болезненную скрупулезность Кназа в отношении любой детали его произведений, можно было бы закончить статью этим признанием: мы провели много времени – книжного, связанного с чтением обсуждаемого сборника рассказов, и исторического, связанного с созданием нового еврея, – в ожидании Годо. Но Годо не пришел, а в багажнике новенького автомобиля почему-то оказался труп. Вот и вся история.
Не вся, однако. Мне бы хотелось все-таки понять, зачем это Кназу понадобилось помещать героев всех своих рассказов в прошедшее время, в 50-е, 60-е, максимум, 70-е годы, не отмеченные к тому же со стороны автора ни малейшим ностальгическим сантиментом. Может быть, потому, что речь идет о тех самых десятилетиях, когда знаменитый и столь тщательно исследуемый писателями XIX – начала ХХ века маленький человек трансформировался в массового человека, ставшего фактическим господином современного мира?
Прежний маленький человек, воплощенный в образах галутных евреев, автору все еще дорог и симпатичен. А вот современный массовый человек его оскорбляет и раздражает. В таком случае понятен и выбор формы: роман о массовом человеке – штука невероятно сложная и напряженная, как тот конвейер Хичкока, вынужденного Б-г весть какими средствами удерживать внимание недоуменного зрителя до конца фильма только с тем, чтобы в финале показать ему, зрителю, кукиш в виде незнамо откуда появившегося трупа.
Рассказы, собранные под одной обложкой, – вещь для такого дела куда как более подходящая. Каждый рассказ – узел сумасшедшего конвейера. Узел за узлом, кадр за кадром, страница за страницей, и мы подходим к концу. А что в конце? Труп. Незнамо откуда взявшийся, неизвестно что означающий, возможно, символизирующий только пустоту и фактическое небытие бесконечной массовки.
Читать эту книгу зачастую тошно, но не скучно и наверняка полезно. Что-то вроде лекарства, про которое заранее известно, что оно, скорее всего, больному уже не поможет.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.