[<<Содержание] [Архив]        ЛЕХАИМ  АВГУСТ 2009 АВ 5769 – 8(208)

 

Pro et contra

Елизавета Полонская

 

Города и встречи. Книга воспоминаний

Вступ. статья, сост., подг. текста, комм., послесл. и подбор иллюстраций Б.Я. Фрезинского

М.: Новое литературное обозрение, 2008. – 656 с.

«Вспоминаю только то, что хочу, – даже удивительно…»

Книгу воспоминаний поэтесса Елизавета Григорьевна Полонская (1890–1969) начала писать в конце 1950‑х годов – практически тогда же, когда ее друг юности Илья Эренбург приступил к работе над мемуарами «Люди, годы, жизнь». Книга осталась неоконченной из-за внезапно настигшей Полонскую тяжелой болезни – сохранились разные варианты, редакции отдельных частей. До последнего времени эти воспоминания публиковались отрывочно, часто сокращенные по цензурным соображениям. Борис Фрезинский на основе материалов, сохранившихся в домашнем архиве поэтессы, подготовил первое полное издание, включившее, кроме ранее печатавшихся глав, большой свод неопубликованных материалов.

Воспоминания охватывают в основном первые десятилетия жизни Полонской, от детства в Лодзи, переезда в Петербург и подпольной работы в кружке РСДРП(б) под руководством Григория Зиновьева до послереволюционного литературного быта Петрограда-Ленинграда. В дореволюционных главах, исключительно живых и насыщенных, Полонская вспоминает о встречах с Зиновьевым, Каменевым, Луначарским, меньшевиком Петром Хрусталевым-Носарем, о выступлении Ленина в 1909 году в «Кафе де Гобелен», о поэтических вечерах того же Эренбурга, Веры Инбер, Марии Шкапской. Значительную часть парижских воспоминаний занимает описание быта 1910‑х годов со всеми мелочами, воссоздающими атмосферу и настроение карнавального Парижа тех лет.

После возвращения в 1917 году в Петроград Полонская много писала, участвовала в работе литературной Студии издательства «Всемирная литература», Вольфилы, Союза поэтов, знаменитого ДИСКа (Дома искусств). Именно там она познакомилась с Блоком, Гумилевым, Замятиным, Лозинским, Ходасевичем, Чуковским, Шкловским, Эйхенбаумом и многими другими – список можно продолжать и продолжать. Единственная «сестра» в кружке «Серапионовы братья» (среди прочих туда входили Михаил Зощенко, Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Николай Тихонов, Константин Федин), она описывает не только взаимоотношения участников братства, но и литературный быт ДИСКа начала 1920‑х, вспоминает о шутливых вечерах «живого кино», организаторами которых неизменно были Лев Лунц и Евгений Шварц: «Помнится, это он (Лунц. – М. К.) придумал живой фильм “Фамильные бриллианты Всеволода Иванова”, эпопею, которая поразила своей неожиданностью не только зрителей, но и самого героя этого представления».

Отдельные главки в книге посвящены Самуилу Маршаку, Юрию Тынянову, Лидии Чарской, с которой мемуаристка познакомилась уже в советские годы, Давиду Выгодскому и др. Публикация сопровождена двумя приложениями: автобиографиями Полонской 1921–1932 годов и «мемуарными» стихотворениями, посвященными Ахматовой, Гумилеву, «серапионам», Эренбургу и т. д., дополняющими и поясняющими литературный контекст, обрисованный в воспоминаниях.

В предисловии к книге Борис Фрезинский указывает на специфику «всех подцензурных текстов советской поры, написанных с надеждой на публикацию в СССР», которая заключается «в недосказанности, в избегании острых углов, в вольных или невольных поправках к истории». Перед публикатором неизбежно встает проблема комментирования столь специфичного текста и вопрос о границах комментария. В основе подхода Фрезинского – принцип реального комментария: приводятся биографические сведения о некоторых упоминаемых лицах, указываются источники цитат, библиографические сведения о сборниках, книгах, периодических изданиях и издательствах. И, хотя часть реалий осталась неоткомментированной, некоторые комментарии требуют большей детализации, а историко-литературная точность иногда уступает место публицистической приблизительности, все недостатки меркнут перед той важной и большой работой, которая была проделана составителем и благодаря которой спустя несколько десятилетий после написания полный корпус мемуаров Полонской все-таки увидел свет. Без введения его в научный оборот картина литературно-общественной жизни 1910–1920‑х годов и последующих десятилетий была бы неполной.

Мария Котова

 

«Города и встречи»: еврейский субстрат

Выход в свет воспоминаний Елизаветы Полонской (урожденной Мовшенсон) можно без большого преувеличения рассматривать как закономерное торжество метафизики над физикой, силы Слова и Памяти над силой обстоятельств. Книга создавалась на протяжении нескольких десятилетий почти без надежды на публикацию (хотя и с явной ориентацией на нее) и увидела свет через несколько десятилетий после ухода автора из жизни и конца той эпохи, в рамках которой она была написана.

Внешние условия бытия, в пространстве которых замысливался и рождался текст, определили формат и структуру воспоминаний, ракурс повествования, место и роль автора, степень авторского присутствия в мемуарах и уровень его экспликации. Определили они и степень (количественную и качественную) автоцензуры, нашедшую выражение не только в трактовке избранной мемуаристкой тематики, но и в тематической парадигме как таковой.

В зависимости от читательского (исследовательского) горизонта интересов, «Города и встречи» можно читать по-разному: как историю общественно-политического движения в дореволюционной России и российской интеллигенции конца XIX – середины XX века; как повествование о раннем этапе советской литературы и отчет о ее художественных достижениях. Можно, однако, читать мемуары Полонской иначе – как одну из «запечатленных» страниц истории российского еврейства дореволюционного и советского периодов.

Первый – дореволюционный – этап представлен в книге в полном соответствии со сложившейся в рамках советской идеологии традицией: императорская Россия выступает в тексте как «тюрьма народов». Как ни парадоксально, это в значительной мере облегчило задачу автора, позволив вполне откровенно изобразить быт черты оседлости, условия существования российских евреев в жестких рамках единого имперского законодательства, трудности, с которыми сталкивались и которые вынуждены были преодолевать российские евреи в самых различных бытийных обстоятельствах (право на проживание вне черты, право на среднее и высшее образование, условия жизни, отношения с нееврейским населением и проч.). Кроме того, возможно было подробно написать о страхе погромов в Лодзи и Белостоке, об отношении к еврейским (как, впрочем, и к польским) ученицам в российской провинциальной гимназии, о необходимости уехать в Европу для продолжения образования.

С советским периодом дело обстояло сложнее: здесь приходилось прибегать либо к эзопову языку, либо к множественным фигурам умолчания, либо к тому способу описания действительности, который заведомо требует чтения «от противного». Возможно, одним из самых показательных примеров является фраза, относящаяся к известной антисемитской кампании конца 1940‑х – начала 1950‑х годов: «“Борьба с космополитизмом” прошла мимо меня. Но помню, как Юрий Николаевич Тынянов сказал мне в Пушкине в Доме творчества, принадлежавшем ранее Алексею Толстому: “Если бы я был в Германии, я тоже носил бы желтую звезду на рукаве”». Пассаж, намеренно контаминирующий несколько периодов и в силу этого требующий толкования на нескольких уровнях.

Учитывая вышесказанное (равно как и специфику жанра в целом), очевидно, насколько значительна роль комментатора (комментария) при публикации текста подобного рода. Трудно не признать справедливым мнение Бориса Фрезинского, подготовившего текст воспоминаний к публикации, о специфике всех подцензурных мемуаров советской поры. Столь же справедливым представляется его утверждение об обязательности комментария как раскрытия сокрытого, объяснения намеков, исправления неточностей; в целом – как ключа к тексту, «владея которым» читатель «не пропустит значимых эпизодов и упоминаний, обратит внимание на те или иные детали». Нельзя не согласиться и с размышлениями публикатора и комментатора о трудности мемуарного жанра, о соотношении в нем правды и вымысла, о необходимых умолчаниях и «сглаживаниях», вызванных бытийными обстоятельствами.

Однако, вопреки утверждениям, на которых должен был бы основываться комментарий к мемуарному тексту вообще и к тексту Полонской в частности, предложенный в книге комментарий представляется явно недостаточным – и не только потому, что основополагающим избран принцип «реального комментирования», позволяющий приблизиться к пониманию лишь на самом поверхностном уровне, но и потому, что даже избранный принцип выдерживается далеко не во всех случаях (пожалуй, самый показательный пример являет комментирование цитированного выше отрывка о «космополитической кампании»: «Имеется в виду, что кампания в печати по “борьбе с космополитизмом”, развернутая по указанию Сталина в 1949 г., Полонскую не затронула»). Разумеется, для читателя, знакомого c «фоном» эпохи, это обстоятельство не станет препятствием для осмысления текста; что же до читателя малоискушенного, воспоминания Полонской останутся для него текстом поверхностным и внутренне «закрытым», чего вполне можно было бы избежать при ином подходе к комментированию. Отмеченное обстоятельство в очередной раз актуализирует полемику о стратегиях и принципах издания текстов подобного рода.

Ольга Демидова

  добавить комментарий

<< содержание 

 

ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.