[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ ЯНВАРЬ 2012 ТЕВЕТ 5772 – 1(237)
ГРИГОРИЙ ПЛАСКоВ: ОТМЕЧЕННЫЙ МАРШАЛОМ
Владимир Шляхтерман
Двести девяносто девять евреев стали генералами и адмиралами в 1940–1945 годах. Сколько человек получили эти звания во время битвы за Москву — никто не знает. Ныне, в дни 70-летия сражения на полях Подмосковья, мы рассказываем об одном из них — Григории Пласкове (см. также: Владимир Шляхтерман. «Храбрее солдата, чем генерал Пласков, не знаю». Лехаим. 2004. № 6). Ему звание генерал-майора было присвоено в последние дни 1941 года.
В 1911 году 13-летний мальчик, окончив шесть классов городского училища, пошел работать: семья большая, надо было помогать отцу-пивовару. В 1917 году слесарь Пласков вступил в Красную гвардию. Воевал в Гражданскую, Финскую, Отечественную, прошел путь от рядового до генерал-лейтенанта. Закончил Военную академию им. Фрунзе. В анкете на вопрос о знании иностранных языков записано: «на польском пишет и читает, английский со словарем». О том, что в детстве знал идиш, не упоминается.
Как-то Григорий Давидович пригласил меня с женой на свой юбилей. Среди гостей оказался и Константин Федорович Телегин. Один из организаторов обороны Москвы, он несколько лет был членом Военных советов фронтов, которыми командовал Г. К. Жуков. А на заключительном этапе войны в состав 1-го Белорусского фронта входила и 2-я гвардейская танковая армия, командующим артиллерией которой был Пласков. Когда закончились здравицы в честь юбиляра, я подсел к Телегину и спросил, от кого Жуков мог знать о, так сказать, необдуманных поступках Пласкова.
— От кого, от кого, — проворчал Константин Федорович. — От меня. Ну скажите, генеральское ли дело — идти с пехотой в атаку? Или становиться к орудию и вести огонь по танкам? — Телегин махнул рукой. — Как-то маршал показал мне донесение из одной дивизии о неудачных действиях командиров, в котором, в частности, упоминался генерал Пласков, вступивший в бой возле своего НП. Я заметил, что это не первый случай в жизни генерала. «Знаю, — ответил Жуков, — согласен: не генеральское это дело. Сделай ему замечание». Я позвонил Грише, но, каюсь, утаил, что это замечание Жукова. Он его боготворил и очень бы расстроился.
Назвать какой-то день и час начала Московской битвы затрудняются многие военные историки. Одни считают началом чуть ли не первые дни войны, когда ясно обозначилась цель — Москва. Другие — Смоленское сражение. Третьи — непосредственные бои в Московской зоне обороны.
12 сентября 1941 года командующим Западным фронтом был назначен тогда еще генерал И. С. Конев вместо маршала С. К. Тимошенко. Но передача дел не состоялась: Тимошенко покинул штаб фронта, не дождавшись нового командующего. (Как могло такое случиться?!) Конев считал, что началом Московской битвы стала директива германского Верховного командования № 35 от 6 сентября 1941 года. Перед группой армий «Центр» была поставлена задача: уничтожить советские войска западнее Вязьмы и в районе Брянска и преследовать отходящие части на Московском направлении.
16 сентября командующий группой армий «Центр» фельдмаршал Федор фон Бок своим приказом конкретизировал задачи армиям. Конечная цель: взять Москву. Более того, планировалось выйти на рубеж Рязань—Орехово-Зуево—Загорск—Волжское водохранилище. То есть занять линию гораздо восточнее Москвы.
Конев считал, что непосредственно на Москву наступало 48 отборных, хорошо укомплектованных немецких дивизий. Противник имел перевес в живой силе — в пять раз, по орудиям и авиации — в три раза, по танкам также превосходил как в количественном, так и в качественном отношении.
И Жуков, и Конев справедливо считали, что героическое сопротивление окруженных под Вязьмой и Брянском задержало продвижение немцев к Москве. Но если бы сумели не допустить этих «котлов» и организованно отойти, то удалось бы избежать огромных потерь в людях и технике.
Командующий артиллерией стрелковой дивизии 21-й армии полковник Пласков с боями отходил на восток, попадал в окружение, вырывался…
Сентябрь застал дивизию юго-западнее Спас-Деменска. Заняли оборону, артиллеристы пристреляли все подходы к рубежу. Четверо суток не было немецких атак, но разведка доносила о накапливании сил.
— В семь утра, — рассказывал мне Григорий Давидович, — над нашими позициями появились немецкие бомбардировщики. Мы уже привыкли к немецкому трафарету: скоро пойдут танки, за ними — пехота. Через несколько минут изумленно переглядываемся: впереди четкая линия бронетранспортеров, издающих дикий вой сирен, солдаты держат портреты Гитлера, какие-то полотнища. За машинами — четкие прямоугольники пехотинцев во весь рост, в фуражках, с гранатами и автоматами наперевес. Все в черном. Эсэсовцы! Кто-то кричит: психическая атака! Сразу вспомнился кинофильм «Чапаев». Первый раз вижу такое, — продолжал генерал. — Признаюсь: на нервы действует сильно. Видим: где-то наши солдаты выскакивают из окопов, их возвращают товарищи. Держу связь с командиром дивизии, он за всем наблюдает, команду открыть огонь не дает, подпускает черную лавину ближе.
Наконец слышу: «Открывай огонь!» Командую связистам: «Огонь!..» Ударили наши пушки, пулеметы, минометы. Падают эсэсовцы, но другие идут, уже можно разглядеть лица. Откуда ни возьмись на флангах появились танки. Без команды артиллеристы перенесли огонь по ним. Один загорелся, второй, еще один остановился. Но многие прорвались, утюжат наши окопы, давят батареи. А их пехота все так же идет, стреляя на ходу.
В самый критический момент боя в наших порядках появляется помощь — гвардейская стрелковая дивизия полковника Миронова. Мы хорошо знакомы, он стал генералом, Героем Советского Союза. Побежали немцы вспять, кое-где останавливаются, поднимают руки вверх. От пленных узнаем, что эта дивизия СС «Мертвая голова» не первый раз ходила в психическую атаку. А тут сорвалось, большие потери, отступили. И у нас тоже большие потери. — Пласков замолчал, он весь там, под Спас-Деменском…
— В один из дней, — продолжил он, — уже в смоленских лесах, ко мне на КП входит высокий офицер, представляется: капитан Флеров, командир батареи реактивной артиллерии. Я слышал о «катюшах», но не знал, как они выглядят и «работают». Из штаба армии предупредили: беречь батарею пуще глаз! Ни установки, ни снаряды не должны попасть к противнику!
Вскоре увидел их в деле. Мы с Флеровым разграфили местность на квадраты, каждому присвоили имя животного и растений. Передаю ему: в двенадцать ноль-ноль залп по «Белке», там разведка танки засекла. В назначенное время стоим на краю луга. Говорю своим: «Сейчас Флеров даст залп». И вдруг над нашими головами невиданный огненный смерч. Кто-то из моих командиров инстинктивно попадал на землю. Крепко нас выручали флеровцы. Только на нашем участке батарея сожгла и подбила около шестидесяти немецких танков.
Дивизия выходила из окружения. Конечный пункт — севернее Юхнова. На одном переходе Пласков обратил внимание, что не видит батарею Флерова. Ему объяснили: командование приказало Флерову двигаться параллельной лесной дорогой.
— Это подальше от шоссе, которое оседлали крупные немецкие силы, — пояснял мне Григорий Давидович. — Я считал, что вместе нам было бы лучше. Но приказ…
Дивизия подходила к Медыни, когда Пласков услышал шум боя. Направил туда разведчиков: все данные и характерный гул снарядов «катюш» подтверждали, что бой вела батарея Флерова.
— Батарея наткнулась на засаду. Пропустили головную машину с разведкой и накинулись, чтобы захватить установки. Пока одни бойцы врукопашную схватились с немцами, другие по приказу Флерова взрывали машины и снаряды. Многие батарейцы погибли. Пал смертью храбрых и Иван Флеров. Через два дня вышли из кольца в районе Малоярославца. Было это 7 октября.
Удивительно: Телегин, который тогда, в сентябре 1941-го, ничего не знал о Пласкове, именно в те дни был до чрезвычайности озабочен положением дел в этом районе. Ему доложили достоверные и проверенные данные воздушной разведки: по шоссе в сторону Москвы движется огромная колонна немецких танков и машин с пехотой. А наших войск нет.
Телегин несколько раз звонит начальнику Генерального штаба маршалу Шапошникову. Тот спокойно отвечает: «Голубчик, не волнуйся, из штаба Западного фронта ничего подобного не сообщают».
— Через несколько минут Сталин позвонил сам, — рассказывал Телегин. — Я коротко доложил, что видели опытные летчики. Сказал, что по тревоге поднял пехотное и артиллерийское училища, расквартированные в Подольске, готовим удар авиационной группы по колонне. «Задержите противника на несколько дней», — сказал Сталин. И это звучало скорее как просьба, а не приказ Верховного. Подольские курсанты своими телами задержали немцев.
Вот и Пласков вспоминал, как его полки вместе с подольскими курсантами форсировали реку Протву и вышли к деревне Белоусово. Дивизия была вполне боеспособной и — большая редкость для окруженцев — сохранила материальную часть и технику.
Будущий главный маршал артиллерии Николай Николаевич Воронов вспоминал, что в то тяжелое время Сталин лично распределял каждую артиллерийскую батарею по частям. Вот такое было отчаянное положение. А тут дивизия вышла из окружения со своей техникой.
— В один из таких тяжелых ноябрьских дней, — вспоминал Пласков, — на моем КП неожиданно появился командующий артиллерией армии В. Э. Таранович. В бинокли видим: на поле боя хозяйничают немецкие танки. Бомбардировщики атакуют наши позиции.
Владимир Эрастович и я по ходам сообщения пробираемся на огневые позиции. Около одного расчета остановились. Вдруг Таранович отстраняет наводчика, опускается на сиденье, прильнул к окуляру и выстрелил. Танк был метрах в трехстах. И сразу остановился, из пробоины бил черный дым. Негоже мне отставать от генерала. Тоже сажусь к орудию. Волнуюсь, вспотел, хотя мороз стоял. Поймал танк в перекрестье, дергаю шнур. И «мой» останавливается, как вкопанный. В бинокль вижу, экипаж покидает подбитую машину.
К концу ноября дивизия занимает оборону восточнее села Каменка.
— Посмотрел на карте: мать честная, до Москвы километров тридцать, — Григорий Давидович опять разволновался. — Еще немного — и откроют огонь по городу. Знаете, — генерал как-то замялся, — только вам скажу: про себя решил — дальше отступать не буду. Но вы об этом не пишите… (Полагаю, уже можно нарушить эту просьбу.)
Я спросил генерала: имели ли немцы возможность обстреливать Москву?
— Имели, — тотчас ответил он. — В тридцатых годах я командовал артполком, в котором были тяжелые орудия. На сборах нам рассказывали о таких пушках в германской армии. Выходило сравнение не в нашу пользу. Но мы как-то не печалились, никто и в страшном сне не мог себе представить Москву под артобстрелом. Осенью 1941-го такие пушки у них были, и если бы не наше контрнаступление, стреляли бы.
И тут я рассказал Пласкову о встрече с маршалом артиллерии (осенью 1941-го еще полковником) Василием Ивановичем Казаковым. Он предложил журналистам расследовать малоизвестный эпизод обороны Москвы, связанный с артиллерией.
В конце ноября Сталин позвонил командарму 16-й армии Рокоссовскому и спросил, знает ли он, что немцы, захватив Красную Поляну (а это по прямой 26 км до Москвы), устанавливают там дальнобойные орудия для обстрела города. Рокоссовский ответил, что Красную Поляну его армия оставила — не было сил ее удержать. И сейчас принимаются меры, чтобы вернуть поселок. Но без помощи Ставки сделать это очень трудно — у противника большой перевес, особенно в танках. О пушках умолчал — не знал этого. Сталин сказал, что он дал указание штабу Западного фронта, надо с ним связаться и уточнить, какие резервы получит 16-я армия.
— Так и сделали, — говорил Василий Иванович. — Рокоссовскому сообщили, что нам передают танковую бригаду, два артполка, дивизионы «катюш». Нам будет помогать дивизия из вновь подошедшей 20-й армии.
Обещанная помощь пришла. Я встречался с командиром той танковой бригады Федором Тимофеевичем Ремизовым. Он рассказал, что получил указание — давить все немецкие пушки. Бригада ночью ворвалась в Красную Поляну.
— Командиры машин докладывали: давили большие пушки, но вылезать и рассматривать их не было никакой возможности.
— В ночь на 5 декабря созываю своих командиров, — вспоминает Пласков. — И говорю им о предстоящем наступлении. Все вскочили, загалдели, ну, как малыши. Впрочем, их понять можно. Я и сам не смог скрыть волнения. Понимаете, от границы до Москвы отступал, все время отступал.
Но в день наступления первыми начали… немцы: с утра авианалет, артобстрел, потом пошли танки, за ними пехота. Но нашла коса на камень. Артиллеристы Пласкова отсекли пехоту от танков, ударили по ним. Немцы отошли, но тут же вперед рванулись наши. Несколько часов длился ожесточенный бой, и противник дрогнул. И вот уже его оборона прорвана!
Три дня наступает дивизия — 60 километров прошли. Немцы уже бегут, оставляя на дорогах технику, не увозят погибших, раненых.
— Какой порыв был у людей! — восклицает Григорий Давидович. — Форсируем Нару, по льду переправляем пушки. Немецкие самолеты бомбят переправы. В одном месте разбили лед и гаубица вместе с тягачом ушли на дно. Я поспешил туда и вижу невероятную картину: солдаты раздеваются и ныряют, чтобы зацепить тросы! А на дворе никак не меньше пятнадцати мороза. Ныряльщики вылезают на берег, фельдшер растирает их спиртом, ну и внутрь попадает.
Рота автоматчиков на лыжах перед вступлением в бой. Московская область. Декабрь 1941 года
Знакомыми дорогами вышли к Малоярославцу. Немцы превратили его в опорный пункт. Приказ: взять город. Батальоны совершают обходной марш. В середине колонны пушки, их тянут вручную, на лямках. А два расчета движутся без орудий. Почему? Уверены: захватят немецкие орудия и повернут их. Так и вышло!
Бой за Малоярославец длился 36 часов. И вот он уже наш. Новый, 1942-й, год встречали уже в нем. А утром 1 января Пласков сидел в блиндаже за столом. Вошел радист штабной батареи М. А. Абрамович и обратился к нему:
— Товарищ генерал…
— Ты не перебрал на Новый год? — перебил его Пласков.
— Никак нет! Ночью слушал Москву и четко слышал: вас произвели в генерал-майоры. Я не ошибся.
А вскоре его поздравили командир и комиссар дивизии.
— Это был самый лучший в моей жизни Новый год. Конечно, был рад званию, но главное — почувствовал: наступаем!
Вскоре после Нового года генерал-майора Пласкова вызвали в штаб фронта и предложили пост командующего артиллерией 10-й армии, одной из трех свежих армий, которые удалось скрытно ввести в Западный фронт. 10-я действовала на южном фланге против танков Гудериана.
Пласков от такого назначения отказывался: мол, сроднился с дивизией, да и страшно переходить сразу на армию. Его вызвали к командующему фронтом. От Жукова генерал вышел командующим артиллерией 10-й армии. А через два дня представлялся командарму, будущему маршалу Ф. И. Голикову.
Наступление наших войск продолжалось. На командующего артиллерией навалилось множество дел. В один из дней командарм приказал Пласкову выехать в 326-ю дивизию. Накануне она неудачно действовала.
— Два батальона пошли в контратаку. Поначалу шло по плану. Предстоял последний бросок. Наша артиллерия открыла огонь, снаряды стали рваться вблизи атакующих. И они залегли в снег. И не было такой силы, чтобы поднять их. Вернулись несолоно хлебавши. Поговорили с ребятами, объяснил им, что за огневым валом идти безопасно. Ну и сказал, что пойду с ними. Меня отговаривали, упрекали даже. Утром отдал все распоряжения по своей линии — и в окоп. После короткой артподготовки выскакиваем и бросаемся вперед. Немцы открывают огонь, бежать по глубокому снегу трудно. С минуты на минуту жду нашего огневого вала. И вдруг над головой как зашумело, а впереди, метров восемьдесят, не больше, лес взрывов.
— Вам приходилось за огневым валом идти? — неожиданно спрашивает меня. Отвечаю, что не было такого.
— Я в атаку много раз ходил, но вот так, за линией своих разрывов, в первый раз. Скажу вам откровенно, новичков понять можно.
В апреле 1942 года Московская битва завершилась, враг был отогнан от столицы на сотни километров. Это было первое серьезное поражение вермахта во второй мировой войне. Правда, не все германские генералы признавали этот факт. Главком группы армий «Центр» фельдмаршал фон Бок в личном дневнике ни разу не записал: катастрофа, поражение, разгром. Так, отдельные неудачи, отошли, оставили позиции. Куда как самокритичнее оказался Гудериан. В дневнике записывает: «Наступление на Москву провалилось… Мы потерпели серьезное поражение, которое поведет в ближайшие недели к роковым последствиям».
Все годы Григорий Давидович воевал без отпусков и перерывов. Впрочем, перерывы случались: после ранений лежал в госпиталях, возвращался. Награждали: два ордена Ленина, четыре — Красного Знамени (между прочим, у Сталина и Жукова по три таких ордена), Кутузова 1-й степени, Богдана Хмельницкого 1-й степени, польские ордена и медали. В мае 1945 года его представили к званию Героя Советского Союза; это было сразу после завершения сражения за Берлин.
— Когда под Москвой пошли в наступление, — вспоминал генерал, — на одной из развилок увидел два немецких указателя: «До Москвы — 100 км», «До Берлина — 2000 км». Все эти две тысячи помнил до апреля 1945-го. В полдень 21 апреля собрал командующих артиллерией и сообщил решение Военного совета армии: всей артиллерией армии одновременно в семнадцать ноль-ноль открыть огонь по Берлину. От себя добавил, что это будет нашим подарком Гитлеру, у него сегодня день рождения. Всё обговорили, еще раз уточнили цели, пути подвоза боеприпасов. Время подходит к пяти. Волновался. Остается несколько минут, а у меня пропал голос. Только что говорил в микрофон, а тут спазм сжал горло. Покрылся испариной. Пять минут, три, две минуты… Беру микрофон и в наступившей тишине громко командую: «По логову фашистского зверя — беглый!»
Итак, после капитуляции Германии Военный совет 2-й гвардейской танковой армии представил Григория Давидовича к званию Героя Советского Союза. Указа не последовало.
В 1967 году маршал Жуков, маршал артиллерии Казаков и еще несколько генералов направили в Президиум Верховного Совета СССР ходатайство вернуться к представлению Военного совета армии о присвоении Пласкову звания Героя Советского Союза, которое, говорилось в письме, «он заслужил своим беспримерным мужеством и героизмом, проявленными в боях…». Указа не последовало.
Говорят, что есть какое-то положение, по которому дела о награждении за войну рассматриваются, если они были возбуждены до 9 мая 1945 года. Полагаю, 70-летие Победы — отличный повод для того, чтобы все-таки вернуться к наградным делам, которые не были почему-либо завершены должным образом.
От редакции.
Мы поддерживаем предложение нашего автора. Этот номер мы направим в Администрацию Президента РФ и надеемся на положительную реакцию.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.