[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ АПРЕЛЬ 2012 НИСАН 5772 – 4(240)
Эпоха «гзейрос» в еврейской истории России: кантонисты, хаперы, пойманники
Александр Локшин
В только что вышедшем втором томе «Истории еврейского народа в России» помещена яркая, хотя и небесспорная глава, написанная Йохананом Петровским-Штерном[1]. Автор, правда в более мягкой и сдержанной форме, нежели в своей монографии[2], демонстрирует новый взгляд на проблему службы евреев в российской армии: все прежние представления еврейских мемуаристов и исследователей о еврейских кантонистах и солдатах — «результат этноцентрического подхода, основанного на национальных предрассудках». Однако нам представляется вполне адекватной реакция национальной памяти на время царствования Николая I (1825–1855 годы) как на эпоху гзейрос[3] — гонений и насильственной миссионерской деятельности. И это отношение было связано, прежде всего, с распространением на евреев рекрутской повинности и трагическим армейским опытом.
Первая страница «Воспоминаний архангельского кантониста» И. Ицковича. «Еврейская старина». 1912 год
Термин «гзера» — указ о гонении или само гонение — еврейская традиция применяла еще к режиму селевкидского правителя Антиоха Эпифана; он же широко встречается в еврейской хронистике и литургике Средних веков и раннего Нового времени. Во времена Николая I это понятие реанимировали евреи Российской империи. И в этом нельзя не увидеть подтверждение тезиса американского еврейского историка Йосефа-Хаима Йерушалми о сопротивлении еврейской исторической памяти народа каким-либо новациям и стремлении подогнать каждую новую происходящую трагедию под схему давно ушедших эпох, ибо «все это одно и то же»[4].
Царствование Николая I, как замечает еврейский мемуарист А. С. Кацнельсон, «оставило о себе глубокий и печальный след в жизни русского еврейства»[5]. И действительно, из более чем 600 дискриминационных по отношению к евреям законодательных актов, изданных с 1649 по 1881 год, не менее половины появилось в годы николаевского царствования.
Одним из самых драматических моментов стало введение для евреев рекрутской повинности в 1827 году[6]. На еврейские общины была возложена самая тяжкая в государстве повинность, а взамен они не получили никаких прав или привилегий.
Уже в самом начале николаевского царствования один из чинов тайной полиции империи — Третьего отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии — составил анонимную записку о небывалых миссионерских возможностях, открывающихся благодаря армейской жизни и военной дисциплине, и рекомендовал призывать на военную службу только молодых евреев, менее приверженных своей вере, чем взрослые соплеменники, причем квоту набора предлагал для малолетних евреев увеличить вдвое[7].
Эта весть быстро распространилась среди евреев и вызвала среди них сильнейшее беспокойство. Армия должна была лишить еврея его собственной веры, привычного окружения, общинной среды и поместить его в другой мир — неведомый и пугающий. Рекрутчина вместо «денежной» повинности, позволявшей общинам вносить по 500 рублей за рекрута, вводила обязательную натуральную повинность. Евреи, принадлежавшие к свободным податным сословиям империи, оказались в том же ранге, что крепостные крестьяне.
Указ 1827 года разрешал забирать евреев в рекруты с 12 лет и направлять их в школы кантонистов. А так как подавляющее большинство еврейских детей не имело документов, удостоверявших год их рождения, то в кантонисты нередко забирали детей 8–9 лет.
Сами кантонистские школы для солдатских детей существовали со времен Петра I. Эти школы и были использованы, когда в армию начали забирать еврейских мальчиков. С 1830-х годов в них стали отправлять и детей участников Польского восстания. Но термин «кантонисты» прочно закрепился именно за еврейским контингентом.
Николай I был убежден в том, что в его империи без участия армии не может быть решена ни одна серьезная проблема, в том числе и так называемый «еврейский вопрос». Любопытен текст особой воинской присяги, специально составленный для евреев-новобранцев, которую должны были давать при наступлении совершеннолетия:
Именем Ад-ная живаго, Всемогущаго и вечнаго Б-га Израиля, клянусь, что желаю и буду служить Русскому царю и Российскому Государству, куда и как назначено мне будет во все время службы, с полным повиновением военному Начальству, так же верно, как был бы обязан служить для защиты законов земли Израильской. <…> Но если, по слабости своей, или по чьему внушению, нарушу даваемую мной на верность военной службы присягу: то да падет проклятие вечное на мою душу и да постигнет вместе со мною все мое семейство. Аминь[8].
Эта присяга должна была произноситься на древнееврейском языке, однако ее произносили в переводе на идиш, а русским чиновникам предоставлялась кириллическая транслитерация обоих вариантов. Клятва давалась перед раввинским судом в присутствии свидетелей из еврейской общины и местной администрации. Рекрут должен был стоять перед ковчегом Завета, одетый в молитвенное покрывало, и произносить клятву на развернутом свитке Торы. После этой церемонии полагалось несколько раз протрубить в шофар.
Согласно общевойсковому уставу, во время прохождения военной службы евреям предоставлялась абсолютная свобода вероисповедания. Им разрешалось проводить собственные службы и молиться в полевых синагогах. Раввины должны были назначаться на должности капелланов, их содержание брало на себя правительство. Офицерам было предписано следить за тем, чтобы их подопечные-евреи не подвергались оскорблениям и насмешкам из-за соблюдения своих обрядов[9].
На самом же деле военное законодательство в отношении свободы вероисповедания еврейских солдат нарушалось самым вопиющим образом. Уже в первые годы после введения новой рекрутской системы миссионерские замыслы правительства дали о себе знать и в скрытых, и в явных формах. В июле 1829 года Николай I приказал командирам отделить тех рекрутов-евреев, которые пожелают перейти в православную веру, от тех, кто остался верен иудаизму[10]. В то же время был разослан секретный циркуляр, разрешающий полковым священникам идти в обход обычной процедуры и крестить евреев без предварительного разрешения вышестоящих церковных иерархов[11].
Царь потребовал, чтобы ему предоставлялся ежемесячный доклад о количестве крещеных евреев в армии. На основании полученных сведений он лично оценивал результаты. В апреле 1843 года на представленном ему докладе начертал: «очень мало»; в июне — «весьма неуспешно». В июле, узнав, что было крещено лишь двадцать пять евреев, он сообщил обер-прокурору Синода, что он «недоволен малым успехом обращения в православие» евреев-кантонистов и солдат, и потребовал, чтобы на этот факт было обращено внимание ответственных духовных лиц[12]. В то же время военный министр представил обер-прокурору записку о том, что, согласно воле императора, число священнослужителей в батальонах кантонистов должно быть увеличено, а все полковые священники должны получить подробные наставления по обращению евреев в христианство[13]. Предписывалось также расквартировывать рекрутов-евреев лишь в христианских домах и запрещать им иметь какие-либо контакты с местным еврейским населением[14].
Активизировать миссионерскую деятельность было поручено главному священнику армии и флота Василию Кутневичу, который в октябре 1843 года подготовил инструкции на сей счет. Священнослужителям предлагалось к каждому еврею искать индивидуальный подход, дабы наикратчайшим путем привести его к крестильной купели. В любом случае, заключал Кутневич, обращение в христианскую веру должно проводиться с должным уважением и благородством, без применения силы[15]. Эта последняя рекомендация почти не применялась на практике. Более того, по мере того, как личная заинтересованность императора в успехе крещения евреев становилась все более очевидной, насилие становилось все более распространенным явлением в повседневной армейской жизни.
Опираясь на мемуарную литературу, можно обобщить основные методы убеждения евреев в превосходстве христианской веры. Следуя указаниям Кутневича, полковые священники проводили частные беседы с каждым рекрутом-евреем, читали ему специальную миссионерскую литературу, представленную Святейшим Синодом. Военные священники частенько жаловались на то, что евреи лучше них разбираются в Священном Писании[16].
С первых часов пребывания в своих казармах солдаты-евреи, особенно кантонисты, подвергались постоянному давлению с целью обращения. В нарушение устава все ритуальные предметы — тфилин, молитвенники и молитвенные покрывала — у них отбирались. Им запрещалось говорить на родном языке. Каждый представитель властей, с которым им доводилось сталкиваться, при малейшей возможности упоминал о крещении. Даже наказания предварялись обещанием помилования, если евреи согласятся креститься. Запрещались встречи с родственниками и с другими евреями на территории воинских частей. Писать письма родным дозволялось только на русском, зачастую отказывали в получении писем из дома, написанных на еврейском языке. Еврейские молитвенные собрания были разрешены только взрослым солдатам. Кантонистам же было запрещено как проводить собственные службы, так и молиться вместе со старшими соплеменниками[17].
В 1860-х годах, во времена либеральных реформ Александра II, у крещеных солдат еврейского происхождения появилась возможность через суд вернуться в иудаизм. В письменных свидетельствах, данных под присягой, они сообщали о различных издевательствах и пытках, которые им пришлось перенести. Так, Евсей Гройкоп вспоминал, что согласился креститься лишь после того, как его избили, а потом заставили ходить босиком по раскаленным углям. Лазаря Голина офицеры избивали, а потом отказывали ему в медицинской помощи до тех пор, пока он не согласился креститься[18].
Поскольку процент несовершеннолетних от общего числа рекрутов был достаточно высок, а родители ни за что не желали отдавать своих детей в команды кантонистов, руководству кагалов приходилось нанимать специальных людей, чтобы разыскивать и красть подходящих кандидатов в рекруты. Такие группы получили название хаперов (от идишского глагола «хапн» — «хватать», «ловить»). Они вскоре стали обычным явлением на территории почти всей черты оседлости. Их презирали и ненавидели. В обязанности хаперов входил розыск беглых солдат и похищение маленьких детей. Эта «работа» приносила немалый доход: помимо вознаграждений от правительства и жалования от кагала, хаперы часто освобождали «пойманников», то есть украденных детей, за выкуп и заменяли их новыми.
Пожалуй, самое пронзительное описание состояния шока, в котором пребывали евреи в результате тех событий, можно найти у еврейского писателя Буки бен-Иогли (Йеуды-Лейба Каценельсона) об отношении его бабушки к хаперам. Поначалу та думала, что хаперы — это подлинные филистимляне или амалекитяне; однако вскоре она сказала своему внуку:
Нет, дитя мое, к нашему несчастью, все хаперы были евреями, с бородами и пейсами. И в этом наша главная беда. Мы, евреи, привыкли к нападкам, наветам и безбожным указам неевреев — все это длится с незапамятных времен, и такова наша участь в Изгнании. В прежние времена были христиане, которые держали в одной руке крест, а в другой нож и говорили: «Еврей, поцелуй крест или умри», и евреи предпочитали смерть отступничеству. А теперь приходят евреи, соблюдающие евреи, которые крадут детей и посылают их в армию, чтобы они сделались отступниками. Такого наказания не было даже в Торе, в списке самых ужасных проклятий. Евреи проливают кровь своих собратьев, а Всевышний молчит, и молчат раввины…[19]
Ехезкел Котик
Обратимся к известному описанию кантонистов-евреев в «Былом и думах». На пути в ссылку, около Вятки, А. И. Герцен встретил группу детей, которых везли в Казань. Он спросил у конвойного, кто эти дети и куда их везут. Между ними случился следующий разговор:
…И не спрашивайте, индо сердце надрывается; ну, да про то знают першие, наше дело исполнять приказания, не мы в ответе; а по-человеческому некрасиво.
— Да в чем дело-то?
— Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают — не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена, гоним в Казань. Я их принял верст за сто; офицер, что сдавал, говорил: «Беда да и только, треть осталась на дороге» (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, — прибавил он.
— Повальные болезни, что ли? — спросил я, потрясенный до внутренности.
— Нет, не то, чтоб повальные, а так, мрут, как мухи; жиденок, знаете, эдакой чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари — опять чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет да и в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать?
Я молчал[20].
Еврейские общины вскоре оказались не в состоянии давать требуемое количество рекрутов и за ними закрепились большие недоимки. В 1850 году вышел указ брать за недоимки малолетних без зачета. Еврейских детей стали забирать в армию в массовом порядке. Автор получивших широкую известность мемуаров еврейский просветитель Ехезкел Котик вспоминал:
Перед службой матери всячески убеждали своих детей, чтобы те не крестились, и давали с собой каждому кантонисту пару маленьких тфилин. В сердце у каждого из них оставался маленький наказ вместе с материнскими слезами, и они ни в коем случае не хотели изменять еврейской вере[21].
В народной памяти сохранился ряд историй, которые не подлежат проверке имеющимися в распоряжении исследователей документами. Тем не менее их фиксация исторической памятью весьма показательна. В одном предании рассказывается, как однажды на Волге, около Казани, собрались в один день окрестить несколько сот еврейских кантонистов. Местное начальство и духовенство в полном облачении расположилось на берегу реки. Стройными рядами стояли дети. Наконец, подъехал сам царь Николай I и приказал детям войти в воду. «Слушаем, Выше Императорское Величество!» — воскликнули все они и дружно прыгнули в реку. Но ни один из них не вынырнул на поверхность. Все дети добровольно утопились. Вместо крещения они заранее договорились покончить с жизнью, умереть ради своей веры. Они совершили мученичество за веру, то, что в еврейской традиции именуется «кидуш а-Шем», «освящение Б-жьего имени»[22].
Е. Котик писал:
Мне рассказывал крещеный кантонист, как в Саратове обратили в христианство за один раз шестерых кантонистов из тридцати. Это случилось так: после того как никакая порка не помогла, полковнику пришла в голову новая идея, как заставить кантонистов креститься: отвели тридцать кантонистов в баню и начали поддавать все больше и больше пару, пока не стало совсем невыносимо. Шестеро не выдержали и крестились, остальные сомлели. Когда попытались привести их в чувство, трое оказались мертвыми. Мой кантонист очень сердился на Б-га. По его мнению, не может быть никакого Б-га, если Он способен видеть такие страдания и боль. А если Он все-таки есть, то это бог зла…[23]
Насильственные методы крещения привели к желаемому результату. С 1845 по 1855 год крещение солдат-евреев и кантонистов стало настолько распространенным явлением, что на них не хватало купелей и крестных. Саратовский батальон кантонистов удостоился особой похвалы государя за массовое крещение евреев: в 1845 году на докладе, сообщавшем о крещении 130 евреев в этом батальоне, Николай I начертал «Слава Богу!». В 1853 году местный архиепископ сообщил: «Была Божья Воля, дабы 134 еврея-кантониста приняли православие в Троицу, и в этот день Христианская Церковь с немалым усердием крестила всех их в Волге»[24]. В 1854 году в Волге были крещены 223 еврейских мальчика[25].
Как отмечает американский историк М. Станиславский: «Согласно опубликованным данным о наборе рекрутов на всей территории империи, примерно 70 тысяч евреев призвано в России с 1827 по 1854 год и примерно 50 тысяч из них были несовершеннолетними»[26]. При крещении обычно давали имена крестных отцов, часто и их фамилии. В результате Есель Левиков становился Василием Федоровым, Мовша Пейсахович — Григорием Павловым, Израиль Петровицкий — Николаем Ивановым и т. д. При просмотре этих перечней, констатировал русско-еврейский историк С. Гинзбург, «невольно является мысль: сколько еврейской крови влито было в русский народ и как много среди нынешних Ивановых, Петровых, Степановых <…> имеется потомков еврейских детей, которые когда-то были насильственно крещены!»[27]
Естественная уверенность благочестивых евреев в том, что августовский указ 1827 года является Б-жьей карой, подкреплялась совпадением обнародования указа с началом чтения покаянных молитв слихот, которое практикуется в месяце элул, перед наступлением осенних праздников. И днем и ночью синагоги были полны молящимися, увеличились пожертвования на благотворительность. Надеялись, что, согласно талмудическому рецепту, «покаяние, молитва и благотворительность отменят суровый приговор». В то время как руководители общин созывали собрания, чтобы обсудить кризисную ситуацию, сотни людей стекались на кладбища, чтобы попросить души умерших о заступничестве. В одном городке народный проповедник на глазах у притихшей толпы вложил в руки покойника письмо к Всевышнему в надежде на то, что это убедит Его заставить царя передумать[28].
Другой реакцией на рекрутскую угрозу стало укрепление веры. В период правления Николая I число учащихся традиционных еврейских школ и академий — хедеров и ешив — значительно возросло. Религиозное образование должно было помочь детям противостоять крещению — в случае попадания в рекруты; родители также рассчитывали на то, что руководители кагала не будут записывать в рекруты юношей, прилежно изучающих Талмуд[29].
Еще одним вариантом реакции был бунт: дабы привлечь внимание общины к недопустимому поведению ее руководства и публично предъявить обвинения, евреи срывали службу в синагоге. Одно из описаний подобной попытки протеста — и ее тщетности — представляет особый интерес, поскольку перефразирует один из центральных мотивов еврейского фольклора. В Минске одна бедная вдова, чей сын был похищен хаперами, буквально ворвалась в синагогу и закричала, что не позволит начать богослужение, пока не будут приняты меры к спасению ее сына. Осознав, что ей никто из кагальных заправил не поможет, вдова подбежала к ковчегу и воскликнула:
Владыка мира! Ты гордишься праотцем Авраамом, который согласился принести в жертву своего Исаака. Прикажи мне зарезать моего единственного сына — и я это исполню. Но Ты едва ли мог бы добиться согласия Авраама на отдачу его сына для крещения![30]
Известны и более радикальные формы сопротивления. Одной из распространенных форм уклонения было членовредительство. Малолетним детям, которым была уготована рекрутская доля, странствующие «лекари» отрезали указательные пальцы[31]. Побеги, укрывательства и даже «буйства» — непременные признаки «эпохи гзейрос».
Илия бен Вениамин Шик
Какова же была реакция самих раввинов? Молчали ли они, как о том уже писал Буки бен-Иогли? М. Станиславский так отвечает на этот вопрос: «Можно с уверенностью сказать, что подавляющее большинство раввинов воздерживались от публичных высказываний или действий, которые свидетельствовали бы об их несогласии с государственной политикой»[32]. И это, прежде всего, касалось указа о рекрутской повинности и его исполнения. Известен лишь один случай отказа раввина от должности в качестве протеста против несправедливого отбора рекрутов. Это был рабби Менаше Илиер, который, как писал его внук, в 1828 году отказался от раввинской кафедры в Сморгони, когда местный кагал потребовал его согласия на деятельность хаперов[33]. Известны имена нескольких раввинов, заявивших о своем несогласии с политикой властей. Среди них были Яаков Берлин, отец Нафтали-Цви Берлина, будущего главы самого значительного иудейского высшего учебного заведения в Российской империи — Воложинской ешивы, и Исраэль Салантер (1810–1833) — будущий основатель нового религиозного движения Мусар, а также проповедник Илия бен Вениамин Шик (1809–1876):
Встретившись однажды в Гродно с одним из богачей и главных руководителей города Волковыска, где отдавали рекрутов не только за очередной, но и за следующий годы, он категорически потребовал от него, чтобы злоупотребления и ловля беззащитных детей были немедленно прекращены. В ответ на отказ этого очень богатого и влиятельного человека, раввин угостил его двумя звонкими пощечинами. Заправила, пользуясь своими связями, довел дело до сведения губернатора, и раввин был посажен в тюрьму. Популярность раввина и ропот населения заставили, однако, главаря волковыской общины хлопотать об освобождении своего оскорбителя[34].
В немногочисленных случаях во главе выступлений, направленных против кагальных чиновников, а фактически против рекрутчины, стояли раввины. Тот же гродненский раввин Илия Шик в 1853 году осудил руководителей общины за поимку и насильственное удержание евреев, отдаваемых в рекруты и
призвал всех взбунтоваться против глав общины и не оставить от здания кагала камня на камне. <…> С топором в руках он бежал во главе толпы бунтарей, тоже вооруженных топорами; прежде чем их успели остановить, они сломали железные засовы на дверях здания кагала и освободили троих заключенных[35].
Институт кантонистов был отменен коронационным Манифестом царя Александра II в августе 1856 года[36]. Сама же рекрутчина полностью отменена в 1874 году. Комплектование российской армии было окончательно переведено на призывную систему.
В иной атмосфере царствования Александра II небольшому числу насильственно крещенных удалось возвратиться к вере отцов. Так пойманник Илья Ицкович, схваченный в семилетнем возрасте хаперами и сданный в кантонисты, в результате насильственных действий принял православие. Отслужив двадцать лет в Сибири, он обратился к томскому военному начальнику с докладной запиской, в которой описал обстоятельства его крещения. В ней он заявил, что не желает обманывать кого-либо и в церковь больше ходить не будет. Он просил либо предать его суду «за отпадение от православия», либо позволить возвратить отнятую у него веру и имя. Его хотели отдать на увещевание к священнику, а если не раскается — перевести в другую часть. Но в конце концов ему все же удалось вернуться к иудаизму. Не без гордости на склоне лет бывший кантонист сообщал, что, вынужденный носить в разное время фамилии Сергеев, Архипов, Бейлин, он сумел возвратить себе свое исконное имя — Илья-Лейб Ицкович[37].
Вплоть до начала 1900-х годов совершались попытки «отпадения от православия» бывших крещеных евреев-кантонистов и солдат. Рассказы о трагической судьбе кантонистов и рекрутов сохранялись в исторической памяти еще нескольких поколений. Автор знаком с русскими семьями, которые и сегодня помнят о своем предке, вышедшем из кантонистов.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Петровский-Штерн Й. Евреи и армия: социально-культурные аспекты // История еврейского народа в России. Т. 2: От разделов Польши до падения Российской империи, 1772–1917 / Под ред. И. Лурье. Иерусалим—М.: Гешарим; Мосты культуры, 2012. С. 66–85.
[2]. Петровский-Штерн Й. Евреи в русской армии, 1827–1914. М.: Новое литературное обозрение, 2003. С. 15.
[3]. Гинзбург Ш. Идише лейден ин царишн Руссланд (кантонистн, билбулим, гзейрос) // Он же. Хисторише верк. В 3-х тт. Нью-Йорк, 1934-1937. Т. 3.
[4]. Йерушалми Й.-Х. Захор. Еврейская история и еврейская память. Иерусалим–М., 2004.
[5]. Кацнельсон А. Рассказ моей бабушки (Из эпохи императора Николая I) // Еврейская старина. 1910. Вып. 4. С. 607.
[6]. Устав Рекрутской повинности и военной службы для евреев // Полное собрание законов (ПСЗ). Собр. II. Т. 2. № 1329–1334; Леванда В. О. Полный хронологический сборник законов и положений, касающихся Евреев, от Уложения Царя Алексея Михайловича до настоящего времени. 1649–1873 гг. СПб., 1874. № 193–200.
[7]. Гинзбург Ш. Хисторише верк. Т. 2. С. 67.
[8]. Устав Рекрутской повинности и военной службы для евреев. Дополнительные указания. Ч. 2. С. 19–42.
[9]. Там же. Дополнительные указания для военных чиновников. № 91–95.
[10]. ПСЗ. Т. 4. № 3052; Леванда В. О. № 193.
[11]. Гинзбург Ш. Т. 3. С. 62.
[12]. Там же. C. 68–69.
[13]. Там же. C. 65–66.
[14]. Дополнительные указания для военных чиновников. № 1–14.
[15]. Гинзбург Ш. Т 3. С. 357–369.
[16]. Там же. C. 89.
[17]. Меримзон М. Рассказ старого солдата // Еврейская старина. Вып. 5. 1912; Вып. 5. 1913; Ицкович И. Воспоминания архангельского кантониста // Еврейская старина. 1912. Т. 5.
[18]. Гинзбург Ш. С. 95–99.
[19]. См. воспоминания Каценельсона на иврите: Ма ше-рау эйнай ве-шаму ознай (Что видели мои глаза и слышали мои уши). Иерусалим, 1947. С. 14. См. также о хаперах в воспоминаниях Савелия Эфрона: Лехаим. 2011. № 6.
[20]. Герцен А. И. Былое и думы // Собрание сочинений в 8 томах. Т. 4. М., 1975. С. 225.
[21]. Котик Е. Мои воспоминания. СПб.–М.–Иерусалим, 2009. С. 132.
[22]. См.: Флисфиш Э. Кантонисты. Тель-Авив, б. г. С. 233–234.
[23]. Котик Е. С. 136.
[24]. Гинзбург Ш. С. 68.
[25]. Там же. С. 69.
[26]. Stanislawski M. Tsar Nicholas I and the Jews. The Transformation of Jewish Society in Russia, 1825–1855. Philadelphia, 1983. Р. 25. Подсчеты отражены в прим. 52 на с. 194, а также см. прим. 19 на с. 193.
[27]. Гинзбург С. Мученики-дети // Евреи в Российской империи XVIII–XIX вв. Сборник трудов еврейских историков. М.–Иерусалим, 1995. С. 425.
[28]. Готлобер А. Зихронот у-масаот (Воспоминания и странствия). Иерусалим, 1976. С. 157–159.
[29]. Stanislawski M. P. 32.
[30]. Цит. по: Пинес Д. Борьба с хаперами // Еврейская старина. 1915. Т. 8. С. 398.
[31]. О евреях, отрезающих себе пальцы во избежание военной службы. ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1828. Д. 335. Л. 1–7.
[32]. Stanislawski M. P. 136.
[33]. Ibid.
[34]. Пинес Д. С. 386.
[35]. Цит. по: Stanislawski M. P. 121.
[36]. ПСЗ. Т. XXXI. № 30888; Леванда В. О. № 771.
[37]. Еврейская старина. 1912. Т. 5. С. 54–65.