[<<Содержание] [Архив] ЛЕХАИМ МАЙ 2012 ИЯР 5772 – 5(241)
«Бдительное око правительства»:
к истории участия российских евреев в войне 1812 года
Вениамин Лукин
Секретарь знаменитого банкира и филантропа сэра Мозеса Монтефиоре, английский врач и ориенталист Элиэзер Леви, путешествуя в 1838 году по Земле Израиля, встретил в древнем Хевроне почтенного старца рабби Моше Майзельса. Восьмидесятилетний старик, один из основателей местной общины Хабада, произвел глубокое впечатление на доктора Леви. Его богатая неожиданными превращениями биография не укладывалась в привычные рамки. Талмид хахам — знаток талмудической литературы и автор сочинения «Шират Моше» («Песнь Моисея», Шклов, 1888), комментариев к 613 заповедям, Майзельс был также маскилом, разбирался в современной науке и литературе и в совершенстве владел европейскими языками. В Вильно он был казначеем еврейской общины и одним из ближайших учеников Виленского гаона, а после его смерти стал другом и приверженцем основоположника Хабада рабби Шнеура-Залмана из Ляд. И наконец, в 1812–1814 годах, будучи секретным агентом российской разведки, Майзельс сблизился с Наполеоном настолько, что тот доверял ему свою секретную корреспонденцию[1].
«Боевая биография» рабби Моше Майзельса окутана легендами. Одна из них рассказывает о том, как в пору установления коротких отношений с Наполеоном рабби Моше разгуливал с переодетым императором Бонапартом по улицам Вильно, другая — о том, как однажды, когда рабби Моше, находясь в штабе французской армии, мирно беседовал с офицерами, внезапно распахнулись двери, ворвался Бонапарт и, положив ему на грудь свою ладонь, произнес: «Ты русский шпион!»; рабби Моше выдержал испытание на этом простейшем, но весьма чувствительном «детекторе лжи», тем самым сохранив свою жизнь и доверие французского императора.
В письме к доктору Леви, написанном после их встречи, Майзельс поделился самыми яркими воспоминаниями 25-летней давности: «В начале войны с Бонапартом я был призван к царю, который в то время проживал в Вильно, и получил указание по мере возможности сблизиться с Бонапартом настолько, чтобы приобрести его доверие и получить возможность видеть и узнавать все его секреты с тем, чтобы передавать их царю. Не имея места для подробного рассказа, скажу вкратце, что во время войны пригласил меня Бонапарт и передал мне послание, чтобы я доставил его в Данциг, где были окружены его войска, и просил доставить ему ответ. И я сделал это, только этот ответ читал также наш царь. И повторил я это дважды…»[2]
О содействии рабби Моше Майзельса другому российскому разведчику, Нафтали-Герцу Шульману, в его тайной миссии 1813 года мы узнаем из краткой записки боевого генерала В. И. Гарпе, сохранившейся среди бумаг Шульмана[3]. Призванные к секретной службе в пользу российской армии, оба разведчика оставили ее по окончании военных действий. Однако этот эпизод биографии выдвинул хасида Майзельса и маскила Шульмана на арену российской истории, повлиял на их дальнейшие судьбы и спустя много лет оставался для них одним из самых животрепещущих воспоминаний.
Подобно Майзельсу и Шульману сотни евреев были призваны войной 1812 года на помощь российской армии. Одни выполняли разовые поручения боевых командиров в качестве лазутчиков, проводников или нарочных, для других секретная служба при военачальниках, в разведке или воинской полиции, растянулась на месяцы или годы, для некоторых она стала главным делом жизни и продолжалась десятилетия.
Эта, по определению императора, «служба еврейского народа» закрепилась не только в индивидуальных воспоминаниях участников событий, но также в коллективной памяти и историографии российского еврейства. Об этом свидетельствует, например, апелляция к еврейским военным заслугам в «Проекте о благоустройстве народа еврейского» (1829): «Победа над неприятелем бывает не всегда одними орудиями, а иногда более чрез точнейшие сведения о нем, расположении и намерении оного, в чем уже евреи довольно оказали в 1812 году свое усердие»[4].
Согласно свидетельству доктора Макса Лилиенталя, император Александр I, «выражая признательность» евреям за их секретную службу в 1812 году, нашел для нее точный и зримый образ, назвав евреев «бдительным оком правительства»[5]. Эта оценка императора, проиллюстрированная многочисленными фактами, собранными в монографии «Отечественная война 1812 года и русские евреи»[6] Саула Моисеевича Гинзбурга, утвердилась в еврейской историографии.
В русской исторической литературе, посвященной войне 1812 года, факт массового участия евреев в военной разведке впервые получил отражение в статье историка К. А. Военского 1906 года «Наполеон и борисовские евреи в 1812 году» о драматическом эпизоде из эпопеи отступления французской армии. Находясь в окружении под Борисовом, Наполеон использовал известную всем преданность российских евреев русской армии. Он намеренно дезинформировал борисовских евреев, передав им якобы секретные сведения о месте готовящейся переправы через Березину. Евреи, как и рассчитывал Наполеон, доставили эти сведения адмиралу Чичагову, который, положившись на них, стянул войска к месту готовящейся переправы. А Бонапарт, устроив переправу в другом месте, вывел большую часть своей армии из окружения. «Когда Чичагов убедился в военной хитрости Наполеона, он велел немедленно повесить трех несчастных борисовских евреев, <…> которые, рискуя жизнью, пробрались на квартиру адмирала, чтобы сообщить полученные ими сведения»[7]. Военский делает из этого эпизода вывод о том, что о массовом участии евреев в военной разведке на стороне российской армии были прекрасно осведомлены как русские, так и французские военачальники.
Накануне столетнего юбилея победы пусть одиноко, но весьма убедительно прозвучал вывод заведующего Лефортовским архивом (Московским отделением Общего архива Главного штаба) полковника Н. П. Поликарпова, к которому он пришел на основании анализа многочисленных архивных документов: «Главную роль в производстве тайных разведок играли местные евреи»[8].
Подобную точку зрения высказал и современный специалист по истории российской военной разведки В. М. Безотосный: «Большую часть агентуры русской контрразведки в западных областях Российской империи составляли евреи, преимущественно мелкие торговцы и ремесленники»[9]. Эта ремарка помещена не в основной текст статьи, а в примечания, что весьма характерно для представления российской исторической наукой темы участия евреев в войне 1812 года.
Напомним, что конфронтация 1805–1812 годов с наполеоновской Францией послужила для России серьезным стимулом к формированию органов безопасности. Необходимость противостоять французскому военному шпионажу и пропаганде вызвала к жизни первые центральные учреждения так называемой «высшей полиции» Александровской эпохи: Комитет высшей полиции (1805) и Комитет охранения общей безопасности (1807). С образованием в 1811 году Министерства полиции функции «высшей полиции» были переданы его Особенной канцелярии[10]. В ее ведении были общий надзор и тайный сыск, а также организация контрразведки и сбор сведений военно-политического характера за рубежом. Высший эшелон органов безопасности опирался в своей работе на местные полицейские структуры, подчиненные губернаторам.
В 1810 году началось формирование и военной разведки. Это было одно из тех неотложных мероприятий, которые успел реализовать накануне войны новый военный министр — прославленный боевой генерал М. Б. Барклай де Толли. Секретная экспедиция (1810 год), а затем Особенная канцелярия при военном министре (1812 год) стали высшим органом разведки внутри империи и за ее пределами[11], они опирались на командиров воинских частей, дислоцированных в приграничных областях. В апреле 1812 года функции организации разведки приняла на себя Высшая воинская полиция, которую возглавил Я. И. де Санглен, бывший директор Особенной канцелярии министра полиции[12]. Подчинив Высшей воинской полиции губернские полицейские органы, Санглен в какой-то мере централизовал управление разведкой накануне французской интервенции.
На берегу Немана 13(25) июня 1812 года.
Гравюра Христиана-Вильгельма фон Фабер-дю-Фора. 1830-е годы
В период 1811 — начала 1812 года обе ветви высшей полиции — гражданская и военная — параллельно занимались вопросами контрразведки и тактической разведки. При этом обе они опирались на агентуру из жителей пограничных областей, главным образом евреев. Если для целей стратегической разведки использовали крупных купцов, ведущих зарубежный торг, то для целей тактической разведки и контрразведки зачастую использовались добровольцы из числа прикордонных мелких торговцев. В приграничных районах, присоединенных от Польши, евреи, в массе своей, оказались едва ли не самым лояльным российской власти элементом населения, к тому же многие из них выказали готовность и способности к выполнению секретных заданий. Занятые в мирное время прикордонной торговлей, в том числе мелкой контрабандой, местные евреи отличались прекрасным знанием местности, обилием связей по обе стороны границы, знанием языков, невысокой требовательностью к условиям жизни.
Действия российской разведки особенно активизировались весной 1812 года: в эти предвоенные месяцы евреи-лазутчики из приграничных городов и местечек регулярно засылались в соседние Пруссию и Герцогство Варшавское. Назовем некоторых из них: купец и член городского управления из Белостока Гирш Гальперн (Альперн) — постоянный агент российской разведки с января 1811 года; Захариас Нафтелович из Ковно — прикордонный торговец, переезжавший границу на собственной фуре; Давид Валах из Белостока — один из самых активных лазутчиков, «весьма расторопный, пронырливый и скрытный», согласно характеристике правителя Белостокской области С. А. Щербинина; Смерка Шеффер — тайный агент при генерале Л. Л. Беннингсене; Зельман из Устилуга — агент штабс-ротмистра Шанценбаха, сотрудника разведки на севере Волыни; Гирш Гордон из Вильно и Мовша Давидович из Средника — российские лазутчики в Герцогстве Варшавском; Лейба Медведев из Вильно и Янкель Иоселевич — агенты российской разведки в Пруссии[13].
Для засылки разведчиков за границу организаторы разведки снабжали их специальными купонами. Половина купона оставалась на соответствующей таможенной заставе, через которую агенту надлежало вернуться. Согласно распоряжению императора, таможни беспрепятственно пропускали в обе стороны евреев-торговцев, являвшихся с этими купонами.
Описания примет разведчиков на таможенных купонах — это все, чем мы можем воспользоваться сегодня, чтобы представить себе черты наших героев, ведь до изобретения фотографии оставалось еще несколько десятилетий, а писать их портреты было некому, да и незачем.
Многие разведчики засылались в Герцогство Варшавское через Юрбургскую таможню. Оставшаяся на таможенной заставе половина купона от 20 марта 1812 года зафиксировала приметы одного из них:
«Имя — еврей из Вильямполя Юдель Самойлович.
Рост — двух аршин, четырех вершков.
Лицо — немного ряб.
Нос — тонок и продолговат.
Волосы — черные»[14].
Другой купон Юрбургской таможни от 8 апреля 1812 года сохранил черты неоднократно выполнявшего секретные поручения за рубежом российского разведчика Меера Марковского, награжденного впоследствии серебряной медалью[15]:
«Имя — Юрбургский житель еврей Мейер Марковский.
Рост — два аршина, три вершка с третью.
Лицо — овальное.
Глаза — темно-карие.
Нос — средний, ровный.
Волосы — на голове черные, на бакенбардах русые, бороду бреет»[16].
По предписанию генерал-лейтенанта К. Ф. Багговута 12 мая 1812 года через Ковенскую таможню был послан за границу секретный агент Юдель Беркович. На таможенной заставе также осталась половина купона:
«Имя: еврей из Янова Юдель Беркович
Рост: 2 аршина и 4 вершков.
Лицо: белое и гладкое.
Глаза: серые
Нос: продолговатый с горбиною.
Волосы: черные»[17].
Если предыдущие очерки этого цикла касались привлечения евреев организаторами разведки посредством общинных управлений[18] или использования крупных коммерсантов, ведущих заграничный торг, для сбора сведений военно-политического характера[19], то ниже будет представлена иная модель установления сотрудничества евреев с органами безопасности. Речь пойдет о тех, кто стремился к секретной службе и, став тайным агентом в военные годы, не оставил эту службу по окончании войны. Помимо общей стратегии поведения этих агентов-добровольцев можно отметить нечто общее в их характерах — своеобразное сочетание живого ума, склонного к хитрости, и безрассудной смелости, переходящей в авантюризм. Эту группу сотрудников военной полиции характеризует также общность социального положения — утрата связей с общиной, а порой и с семьей. Служба в качестве секретных агентов в армии открывала для них перспективу существования вне общины, обеспечивала их средствами для жизни, восстанавливала или даже существенно повышала их социальный статус. Для некоторых из них служба в разведке или тайной полиции проложила путь к интеграции в русское общество. Впрочем, как в предыдущих, так и в этом очерке я уклоняюсь от попыток изобразить обобщенный портрет еврея-разведчика, а предлагаю обратиться к конкретным биографиям «бойцов невидимого фронта».
Вот, например, что рассказал о себе начинающий секретный агент российской разведки Берка (Бер) Нейман:
«От роду 23 года, веры старой еврейской, родом Литовско-Виленской губернии в городе Ковне, оттуда малолетним еще переведен родным моим отцом в Пруссию, от Ковны за 14 верст, в местечко Сапежишки, в котором, проживая при отце до законного возрасту, был женат на еврейской дочери и имел свой собственный дом, а назад тому год с женою своею сделал разводную и жил один. Сначала был я купцом, но несчастным случаем в имевшемся у меня имуществе в наличном товаре получил великий убыток, сделался не в состоянии быть оным, пропитал себя от мелочной торговли»[20].
В сентябре 1811 года несостоявшийся муж и разорившийся купец Нейман получил предложение от «перекреста» Титова, бывшего агентом литовского гражданского губернатора, привезти за соответствующую плату «с Варшавской стороны бумаг, <…> какое там обывателям от присутственных мест есть приказание, и что велено им заготовить, <…> о российских дезертирах, как с ними от тамошнего правительства поступают». В ближайшую ночь Нейман пересек границу и назавтра доставил необходимые бумаги Титову в Ковно. На выполнение нового задания — собрать сведения «о сборах фуража и прочих предписаний к обывателям» — у Неймана ушло несколько дней. Не передавая собранные сведения Титову, не оплатившему предыдущее поручение, Нейман добился приема у литовского гражданского губернатора А. С. Лавинского, которому и отдал доставленные из-за границы бумаги. После этой встречи новоявленному разведчику была «отведена квартира в Вильне, за которую, как и за харчи, платил вышепрописанный Титов по приказанию господина губернатора». Однако начальство не позволило ему расслабиться на казенных харчах, и уже 11 октября Нейман был снова отправлен губернатором за подобными сведениями «и нет ли еще чего нового о движении войск оных, о намерении их». Получив через Титова 50 рублей ассигнациями, Нейман снова отправился за границу и «достал из 3-х поветов разные секретные бумаги, касающиеся до намерений Герцогства Варшавского». Как и в предыдущих своих вылазках, он пересек пограничный Неман на лодке и 31 октября вернулся в Ковно. По распоряжению губернатора Нейман оставался на жительстве в Вильно, в предоставленной ему казенной квартире, ожидая обещанного ему щедрого вознаграждения.
Некоторое время спустя, 12 февраля 1812 года, когда губернатор находился в С.-Петербурге, Неймана вызвал через своего агента-еврея Маркуса Сменделевича командир 2-го пехотного корпуса генерал-лейтенант К. Ф. Багговут, руководивший военной разведкой в крае. Он опять поручил Нейману «съездить в Герцогство Варшавское за новыми сведениями». Получив от Багговута подорожную до Ковно и таможенный билет (купон), Нейман отправился выполнять его поручение. Однако, узнав от своей ковенской родни, что он находится под подозрением и за его поимку назначено вознаграждение, Нейман отправился за границу в обход таможенных застав, перейдя Неман по льду. Необходимые сведения он собрал в Мариупольском повете Герцогства Варшавского и, вернувшись в Ковно, отослал их с нарочным на имя Маркуса Сменделевича для генерал-лейтенанта Багговута. Аналогичное поручение военачальника Нейман выполнил также 2 марта, снова перейдя Неман по льду.
Через несколько дней находившийся в Ковно сотрудник русской военной разведки подполковник маркиз М.-Л. де Лезер вызвал Неймана через своего агента-еврея и поручил ему «с той стороны достать известия, сколько там взято рекрут и лошадей с обывателей». На полученные от маркиза деньги Нейман нанял своего агента, который доставил ему рапорт о военных повинностях польских крестьян, который и был передан де Лезеру. Стремясь заслужить поощрение генерал-лейтенанта Багговута, в ночь с 11 на 12 марта Нейман снова перешел по льду Неман, и собранные в Герцогстве Варшавском бумаги «отослал по эстафете к Багговуту, адресуя на еврея Сменделевича», аналогичную вылазку он повторил и 14 марта.
3 апреля 1812 года, во время визита в Ковно военного министра, маркиз де Лезер, по-видимому, доложил ему об отважном молодом человеке, активно подвизающемся на секретной службе, и в тот же день Нейман получил через маркиза вознаграждение в пять червонцев. Он не стал почивать на лаврах и уже в ночь с 5 на 6 апреля, переплыв Неман в рыбацкой лодке, «был в Мариуполе, где достал немалое количество бумаг, и с оными 8-го числа вечером тайно переехал с рыбаками на лодке; 9-го числа был у графа де Лезера, которому отдал все те бумаги, от него получил 11-ть червонцев».
С таким вот усердием начинающий агент российской разведки Берка Нейман выполнял секретные поручения как гражданского, так и военного начальства с осени 1811 до весны 1812 года. Эта бравая служба чуть было не завершилась еще накануне военных действий его арестом по подозрению в шпионаже. Тот факт, что Нейман остался «в строю», вероятно, следует поставить в заслугу военному министру, к которому поступили бумаги арестованного. Думается, что бесстрашный генерал Барклай де Толли, не найдя в его действиях преступного умысла, по достоинству оценил усердие и отвагу начинающего тайного агента и оставил его в армейской разведке.
Судя по аттестатам и наградам, Нейман вполне оправдал доверие главнокомандующего. В 1812 году он нес службу при Высшей воинской полиции под началом барона П. Ф. Розена, сменившего в сентябре ее первого директора де Санглена, одновременно Нейман выполнял секретные поручения фельдмаршала М. И. Кутузова и начальника Главного штаба П. М. Волконского. За эту службу он удостоился награды от фельдмаршала: 20 февраля 1813 года Нейману была «всемилостивейше пожалована серебряная медаль на Анненской ленте»[21]. В 1814 году он продолжал находиться на службе воинской полиции. В 1815–1819 годах Нейман состоял при оккупационном корпусе графа М. С. Воронцова во Франции. Вернувшись в 1819 году вместе с корпусом в Могилев, где располагалась Главная квартира 1-й армии, Нейман получил от начальника штаба 1-й армии генерал-адъютанта А. А. Дибича «повеление находиться там для надзора по разным делам». В период трехлетней службы под началом Дибича Нейман был «всемилостивейше пожалован золотой медалью с надписью “За усердие” на Александровской ленте», вскоре после чего Берка Нейман, величаемый в армейских аттестатах Борисом, прошел обряд крещения в евангелической церкви Вильно «с наименованием по крещении Эдуардом». Этот шаг позволил ему приблизиться к заветной цели: 27 сентября 1821 года Нейман был произведен в чиновники 14-го класса по воинской полиции. С получением этого нижнего чина в табели о рангах, который соответствовал прапорщику в армии и коллежскому регистратору на гражданской службе, Нейман переходил в дворянское сословие, со всеми присущими дворянам привилегиями. Перед ним открывалась широкая перспектива государственной службы. Однако через год Нейман подал прошение об оставке от службы в военной полиции, о чем свидетельствует аттестат, выданный ему генерал-полицмейстером 1-й армии генерал-майором И. Н. Скобелевым.
По-видимому, ежедневная рутина что военной, что гражданской службы не привлекала свежеиспеченного полицейского чиновника, склонного к опасным авантюрам, в то же время, как показывает его дальнейшая деятельность, он уже не был способен заниматься чем-либо, кроме тайного сыска. Если же верить самому Нейману, его отставка была обусловлена поручением, данным ему генералом Скобелевым: он направлялся в Киев «для забратия сведений о тайных собраниях масонских, в участии в коих подозревались также многие воинские чины»[22]. (Напомним, что 13 августа 1822 года специальным рескриптом Александра I были запрещены масонские ложи и прочие тайные общества.) Так или иначе, Эдуард Нейман предпочел спокойному продвижению по служебной лестнице поприще тайного агента на «фрилансе» — служебные рапорты, которые он подавал начальству в течение десяти лет, отныне превращались в самодеятельные доносы.
Отметим, что в Российской империи первой половины XIX столетия, при неразвитости так называемого «общественного мнения» и каналов «гласности», «доносительство» стало в системе государственного управления средством обратной связи между обществом и администрацией. Понятия «донос» и «доносчик» оказались включенными в законодательные акты в качестве официальных инструментов раскрытия преступлений; были установлены формы доносов и оплата этого вида услуг. Такое официальное отношение к доносу стимулировало развитие доносительства и умножало число доносчиков.
Формально расставшись со службой в армейской полиции, Нейман по-прежнему ощущал себя на страже законности и порядка, вменив себе в «обязанность <…> везде, где бы ни находился, по усмотрении ущерба или обмана казны доносить о том без замедления»[23]. И вскоре, как из рога изобилия, посыпались в высшие полицейские инстанции доносы Неймана: о контрабанде в Бердичеве и ее сокрытии за счет доходов «коробочного сбора»; о евреях Бердичева, отрезающих себе пальцы во избежание воинской повинности; доносы на подрядчиков Адельсона, Перетца, Мееровича, на поставщика армии Фейгина, на польских офицеров — участников мятежа 1831 года и на многих других. Неймана не останавливало даже то, что за недоказанность доносов он подвергался арестам и содержанию в тюрьме. А когда стало очевидно, что доносы не приносят того дохода, на который рассчитывал Нейман, этот страж законности вынужден был сам пойти на преступление, обещавшее раз и навсегда обеспечить его будущее. Воспользовавшись своим давним знакомством с подрядчиками Мееровичами, он, по договоренности с виленским купцом первой гильдии Абрамом-Меером Мееровичем, сыном и наследником поставщика армии Натана Мееровича, совершил подлог и вписал в старую маклерскую книгу, хранившуюся в городовом магистрате С.-Петербурга, долговое обязательство по ложному контракту, якобы заключенному в 1812 году при Главной квартире действующей армии между армейскими поставщиками Натаном Мееровичем и Ицхаком Адельсоном[24]. Согласно этой записи, наследники Ицхака Адельсона должны были вернуть Абраму-Мееру крупную сумму. В результате раскрытия подлога Эдуард Нейман оказался в сибирской ссылке. Так завершился этот авантюрный роман, написанный самой жизнью секретного агента.
Ян Феликс Пиварский. Арендатор из-под Гроеца — проезд через рогатки. Библиотека Народовая в Варшаве. «Рогатками» назывались таможенные заставы на въездах в города
При всей уникальности биографии Неймана, она представляется вполне типичной для определенной группы евреев-разведчиков, нашедших в секретной службе оптимальный способ реализации своих способностей.
Подобный сюжет разворачивается в боевой биографии другого российского разведчика — Ушера Жолквера. В отличие от Неймана, усердие Жолквера в годы войны не было отмечено медалью, однако «родина не забыла своего героя», точнее, вспомнила о нем почти через 200 лет. В 2002 году журнал «Родина» опубликовал статью российского историка Петра Черкасова с убедительным названием: «Ушер Жолквер — неизвестный герой». Портрет начальника Главного штаба барона И. И. Дибича, иллюстрировавший статью, не оставлял у читателей сомнений в принадлежности еврея-разведчика к славной когорте героев войны 1812 года[25].
Мещанин и домовладелец из города Дубно на Волыни Ушер Жолквер стал в годы Наполеоновских войн секретным агентом при российских военачальниках и организаторах разведки, его послужной список отчасти реконструируется по их характеристикам[26].
Так руководитель российской разведки в Белостокской области, полковник свиты его императорского величества Л. А. Турский, осуществлявший «наблюдение политически секретных интересов как внутри империи, так и вне оной», свидетельствует о том, что Жолквер «был неоднократно, а наипаче в 1811 и 1812 годах употребляемым в посылках за границу, так и во внутрь, в немаловажных препоручениях, кои исполнял верно и аккуратно, подвергая себя часто большим опасностям, а кольми паче, будучи пойманным от неприятеля, и что он, Ушер, кроме меня был от других многих генералов командующих употребляем по сему предмету, исполнял все в пользу Отечества с немалым усердием и рачительностию, почему, будучи отвлекаем от своего хозяйства, понес как в имении, так и в здоровии своем немалый убыток и лишился от пожара собственного дома, а сверх того вовсе ограблен был от неприятеля».
Несколько боевых командиров, при которых Жолквер состоял в качестве секретного агента, в их числе генерал от инфантерии граф А. Ф. Ланжерон, довольствовались однообразными характеристиками: «Во время нахождения его при мне по казенным немаловажным надобностям вел себя честно и добропорядочно, и препорученные ему от меня доверенности выполнял исправно».
Отличившийся в битвах под Смоленском и Красным подполковник артиллерии и будущий декабрист А. В. Ентальцев в аттестате, выданном Жолкверу, писал: «Во время нахождения его при мне в течение двух лет исполнял разные поручения с усердием и деятельностью и вел себя честно и добропорядочно».
Оставшись по окончании военных действий без постоянной службы и обделенный наградами, бывший секретный агент подал 27 сентября 1823 года прошение на имя императора, подписав его на на иврите полным своим именем: Ушер-Вольф, сын покойного Моше, Жолквер. В этом прошении были уточнены некоторые подробности его боевой биографии: «В 1812 году, находясь за границею для секретных узнаний о движении неприятеля, был я взят оным в плен, и в таком разе принужден был для прикрытия падшего подозрения имевшееся у меня от покойного князя Багратиона, главнокомандующего армиею секретное повеление истребить. После освободясь из плену и лишившись всего имущества, состоявшего в вещах и деньгах по крайней мере на десять тысяч рублей ассигнациями, делал я равно мерные войску Вашего императорского величества услуги. Быв отвлечен от домашних занятий (кроме лишения предсказанного в плену имущества) по нещастию наконец к вящему и совершенному разорению сгорел собственный мой дом в городе Дубне находившийся, из которого я с семейством имел по крайней мере дневное пропитание»[27]. Послание Жолквера, переданное в Тульчине в походную канцелярию императора, завершалось несколькими просьбами: о награждении его за услуги, оказанные им в войне 1812 года, о снабжении его паспортом для свободного проживания в разных городах империи, а также о предоставлении ему «на краткое время аудиенции для открытия некоих обстоятельств»[28]. Последняя просьба свидетельствует о том, что, оставшись вне службы в воинской полиции, секретный агент фактически продолжал свое служение законности и порядку.
Предполагая, что дубновского мещанина проще всего застать в его родном городе, начальник Главного штаба генерал-лейтенант Дибич распорядился о доставлении Жолквера к нему во время проезда через Дубно императора. Однако этому свиданию не суждено было состояться. В это время Жолквер находился уже в пограничном местечке Атаки, участвуя в организованной наместником Бессарабской области графом М. С. Воронцовым операции по открытию контрабандных промыслов с соседней Османской империей.
По-видимому, успехи Жолквера в раскрытии контрабандной торговли вкупе с прошлыми его заслугами произвели сильное впечатление на центральную администрацию. По распоряжению Дибича он был доставлен в столицу, где удостоился приемов у начальника Главного штаба и у министра финансов Е. Ф. Канкрина. По распоряжению высоких сановников Жолквер направился в Одессу, где поступил в распоряжение начальника Одесского таможенного округа князя П. П. Трубецкого. Находясь здесь в течение 1825–1826 годов, Жолквер, согласно аттестату, полученному от Трубецкого, «исполнял все препоручения <…> с отличным усердием, открывал и доводил до сведения <…> все противозаконные поступки»[29]. Впоследствии секретный агент был направлен в Подольскую губернию, где «в продолжение 1831–32 годов имел поручения по некоторым до службы относящимся обстоятельствам и исполнил оные с усердием»[30].
Через двадцать лет службы секретным агентом военной, а затем гражданской полиции Жолквер оказался неспособным заняться каким-либо иным мирным промыслом. Свое кредо он изложил в «Записке» на имя киевского генерал-губернатора В. В. Левашева: «Со времени упражнения моего в сих делах, то есть с 1811 года, я всегда доводил до сведения, о чем только узнавал и предоставлял способ к открытию… Раз навсегда посвятив свои услуги начальству для пользы Государя, не могу умолчать обо всех известных мне злоупотреблениях ко вреду государства относящихся, употребляю все средства с немалыми собственными издержками к узнанию в сущности закрытых пред начальством вредных обстоятельств, но при всем том избегая гласного звания доносчика и доказчика»[31]. Впрочем, эти объяснения с начальством — очевидный признак заката карьеры секретного агента. Словно архетип авантюрного романа с трагическим концом, из биографии в биографию повторяется драма секретного агента. Рано или поздно тайна его профессии становится секретом Полишинеля, и с этих пор прилагаемые им усилия к обнаружению преступлений не приносят результатов. Пытаясь доказать начальству и себе самому свою значимость, он вынужден «раздувать» проступки, «изобретать» преступления. В марте 1833 года бывший патрон секретного агента генерал-губернатор Левашев характеризует его следующим образом: «Жолквер был мною употребляем по секретной части иногда с успехом, но в последнем времени заметил я, что доносы его имеют вредную односторонность <…>, начали оказываться многие из них ложными, я прекратил давать им веру»[32].
За очередной не подтвердившийся донос о злоупотреблениях командира киевского артиллерийского гарнизона Жолквер был подвергнут судебному преследованию. Дубновский магистрат осудил его, «но принял в уважение, что Жолквер не имел другого намерения, кроме усердия при доведении казавшегося ему для казны вреда», оставил его на свободе, «подтвердив, однако, чтобы он впредь воздержался делать несправедливые доносы»[33]. Однако ни аресты, ни преследования не в силах были остановить Жолквера, его доносы продолжали поступать к главе Третьего отделения А. Х. Бен-кен-дор-фу. Последний из них лег в основу заведенного Высшей полицией в 1836 году дела «О злоупотреблениях владельцев Бердичева — князей Радзивиллов», в котором оказался замешан один из самых видных евреев Бердичева — винный откупщик Роман Рубинштейн, дед известных русских композиторов[34].
Любопытно, что начиная с эпохи Наполеоновских войн органы безопасности оказались единственными российскими учреждениями, которые охотно привлекали к своей деятельности евреев. Опыт использования евреев на секретной службе в военные годы пригодился, в частности, при образовании в 1826 году центрального органа высшей полиции — Третьего отделения собственной канцелярии его императорского величества[35]. Среди тайных агентов Третьего отделения оказались и евреи, как правило отколовшиеся от еврейских общин, а среди них — и те, кто прошел соответствующую школу в армии. Служба евреев в органах безопасности в мирное время оставалась маргинальным явлением, несравнимым по масштабам с их участием в войне 1812 года. Однако, несмотря на незначительное число евреев, задействованных в работе тайной полиции и сыска, их появление по делам службы в губернских городах и в столицах обращало на себя внимание, стимулируя рост подозрительности по отношению к ним. Кодекс дворянской чести, все более определявший этические нормы российского общества, относился к шпионажу и сыску как занятиям презренным. Соответственно и образ евреев как «бдительного ока правительства» изменил свою коннотацию в восприятии его российским обществом. Стереотип отношения к евреям, утверждавшийся в общественном сознании 1820-х годов, с предельной лаконичностью выразил Александр Сергеевич Пушкин, отметив в дневниковых записях 1827 года «неразлучность понятий жида и шпиона»[36]. Это замечание поэта, пусть и не высказанное публично, свидетельствует о том, что зародившаяся было в войне 1812 года тенденция к установлению взаимного доверия, в мирное время сменилась традиционной для российского общества подозрительностью и неприязнью в отношении к евреям.
ЛЕХАИМ - ежемесячный литературно-публицистический журнал и издательство.
[1]. Маркс А. Письмо р. Моше Майзельса к р. Элиэзеру Леви (д-р Леве) // Маасеф Цион. 1930. Вып. 4. С. 39–43 (иврит).
[2]. Там же. С. 43.
[3]. Дело об установлении надзора за жителем г. Быхова Могилевской губ. Шульманом Г. А., 1814 г. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1165. Оп. 1. Д. 16. Л. 18. Более подробно о деятельности Н.-Г. Шульмана в годы русско-французских войн см.: Лукин В. «Служба народа еврейского и его кагалов». Евреи и Отечественная война 1812 года // Лехаим. 2007. № 11. С. 38–42.
[4]. Проект о благоустройстве расстроенного положения народа еврейского. ГАРФ. Ф. 109. СА3. Д. 2312, [1829 г.]. Л. 30; опубл. в: Лукин В., Минкина О. «Вопль дщери иудейской» 26 лет спустя. Проект еврейской реформы 1829 г. и его автор // Архив еврейской истории. 2011. Т. 6. С. 308.
[5]. Оршанский И. Г. Русское законодательство о евреях. СПб., 1877. С. 302; первая публикация: Еврейская библиотека. 1872. № 2.
[6]. Гинзбург С. М. Отечественная война 1812 года и русские евреи. СПб., 1912.
[7]. Военский К. А. Наполеон и борисовские евреи в 1812 году // Военный сборник. 1906. № 9. С. 211–219.
[8]. Поликарпов Н. Очерки Отечественной войны // Новая жизнь. 1911. № 10. С. 154.
[9]. Безотосный В. М. (сост.). Документы русской военной контрразведки в 1812 г. // Российский архив: История Отечества в свидетельствах и документах XVIII–XX вв. М., 1992. С. 68.
[10]. О формировании органов безопасности в предвоенную эпоху см.: Севастьянов Ф. Развитие «высшей полиции» при Александре I // Жандармы России, серия «Архив». М., 2002. С. 201–248.
[11]. О формировании российской военной разведки накануне войны 1812 г. см.: Безотосный В. М. С. 50–68.
[12]. См: Записки Якова Ивановича де-Санглена 1776–1831 // Русская старина. 1883. Т. 37. С. 539–540.
[13]. См.: Материалы Военно-ученого архива Генерального штаба. Отечественная война 1812 года. СПб., 1901–1909. Т. 2, 3, 7, 11, 12.
[14]. Там же. СПб., 1909. С. 239. Т. 11.
[15]. Книга о пожалованных вещах, 1811–1814 гг. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 468. Оп. 43. Д. 969. Л. 313.
[16]. Материалы Военно-ученого архива... СПб., 1909. Т. 11. С. 239.
[17]. Материалы Военно-ученого архива... СПб., 1909. Т. 12. С. 203.
[18]. См.: Лукин В. Кагалы тайные и явные // Лехаим. 2012. № 2.
[19]. См.: Лукин В. «Полезные евреи» // Лехаим. 2012. № 3.
[20]. Здесь и далее см.: Об аресте Неймана. Центральный архив истории еврейского народа (ЦАИЕН). RU1630.5 (оригинал: Рукописный отдел Российской национальной библиотеки. Ф. 152. Оп. 1. Д. 246).
[21]. Книга о пожалованных вещах. РГИА. Ф. 468. Оп. 43. Д 969. Л. 313. Здесь и далее см.: Нейман Эдуард доносит о злоупотреблениях по бердичевскому коробочному сбору. ЦАИЕН. НМ2/9481.2 (оригинал: Центральный государственный исторический архив Украины в Киеве [ЦГИАУК]. Ф. 444. Оп. 3. Д. 326. Л. 28 с об.
[22]. Там же. Л. 52 об.
[23]. Там же. Л. 53.
[24]. См.: О фальшивых документах, составленных Меером Мееровичем, Нейманом и др. ЦАИЕН. НМ2/9810.12 (оригинал: ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1838 г. Д. 242).
[25]. Черкасов П. Ушер Жолквер — неизвестный герой // Родина. 2002. № 4–5. С. 60–64.
[26]. Здесь и далее см.: По отношению… Бенкендорфа о… Жолквере, 1835–38. ЦАИЕН. НМ2/9452.19 (оригинал: ЦГИАУК. Ф. 442. Оп. 785. Д. 123).
[27]. По предписанию начальника Главного штаба его величества о привезении сюда из Главного штаба 2-й армии еврея Ушера-Вольфа Мошковича Жолквера, 1824–1825. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 36. Оп. 1. Д. 1402. Лл. 17–18 (опубл.: Черкасов П. С. 61).
[28]. Там же.
[29]. Там же.
[30]. Там же.
[31]. По Записке из Бердичева от Ушера Жолквера, 1833 г. ЦАИЕН. НМ2/9452.12 (оригинал: ЦГИАУК. Ф. 422. Оп. 783. Д. 256).
[32]. По отношению генерал-адъютанта Бенкендорфа о дубенском мещанине, бердичевском жителе Ушере Вольфе Жолквере, 1833 г. ЦАИЕН. НМ2/9452.5 (оригинал: ЦГИАУК. Ф. 442. Оп. 783. Д. 40).
[33]. По отношению… Бенкендорфа о… Жолквере, 1835–38. Там же.
[34]. См.: ЦАИЕН. RU1136 (оригинал: ГАРФ. Ф. 109. 1 эксп. 1836. Д. 220).
[35]. Придя к власти в момент острейшего кризиса, Николай I начал реформирование государства с собственной канцелярии, превратив ее в высший орган управления. Третье отделение канцелярии осуществляло всеобъемлющий контроль за соблюдением законности в деятельности государственного аппарата и во всех областях жизни российского общества. Тайная агентура Третьего отделения формировалась из представителей всех общественных слоев, включая евреев.
[36]. Пушкин А. С. Собрание сочинений в 10 т. Л., 1978. Т. 8: Дневники. С. 18. Пушкин сделал запись в дневнике 15 октября 1827 года о встрече с конвоируемым в Динабургскую крепость Кюхельбекером, которого он принял сперва за еврея.